Достоевский: призраки, фобии, химеры (заметки читателя).

Таким же образом рассуждали некоторые из наших политиков об ирландских католиках. Католики не должны иметь никакой политической власти. Солнце Англии навсегда зайдет, если католики будут иметь политическую власть. Дайте католикам все остальное, но не допускайте их до политической власти. Эти мудрые люди не понимали, что — раз все остальное дано — то дана и политическая власть. Они повторяли свою песнь кукушки и тогда, когда уже перестало быть вопросом: должны ли католики иметь политическую власть, или нет; когда католическая лига поругалась над парламентом, и католик-агитатор имел несравненно более влияния, чем лорд-наместник.

Если мы, как христиане, обязаны устранять евреев от политической власти, то мы обязаны также и обращаться с ними, как обращались наши предки: убивать, ссылать и грабить их. Ибо этим путем — и одним только этим путем — мы можем на самом деле лишить их политической власти. Не приняв же этого образа действий, мы можем только отнять у них тень власти, но должны оставить самую сущность ее. Мы можем сделать достаточно, чтобы обидеть и раздражить их, но не можем сделать столько, чтобы оградить себя от опасности, если опасность в самом деле существует. Где есть богатство, там должна быть неизбежно и власть.

Английские евреи — говорят нам — не англичане. Они отдельный народ, имеющий только место жительства на этом острове, но живущий, в нравственном и политическом отношении, одною жизнью с братьями своими, которые рассеяны по всему свету. Английский еврей смотрит на голландского или португальского еврея как на соотечественника, а на английского христианина — как на чужого. Этот недостаток патриотического чувства, говорят, делает еврея неспособным к отправлениям политической власти.

Аргумент имеет что-то правдоподобное, но, по ближайшем рассмотрении, оказывается совершенно неосновательным. Если и признать приведенные выше факты, то все же евреи не единственный народ, который предпочел свою секту своему отечеству. Когда общество пользуется благосостоянием, то чувство патриотизма происходит от естественного и неизбежного сближения понятий в умах граждан, которые знают, что они обязаны всеми своими удобствами и наслаждениями той связи, которая соединяет их в одну общину. Но под правлением пристрастным и угнетающим это сближение понятий не может иметь того значения, которое оно имеет при лучшем порядке вещей. Люди бывают вынуждены искать у своей партии того покровительства, которым они должны бы пользоваться от отечества, и естественным порядком переносят на свою партию то расположение, которое они, в противном случае, чувствовали бы к своей родине. Французские гугеноты просили помощи у Англии против своих католических королей. Французские католики призвали на помощь Испанию против короля из гугенотов. Основательно ли было бы заключить из этого, что в настоящее время протестанты во Франции согласятся, чтобы их религия сделалась господствующею при помощи прусской или английской армии? Конечно нет. И отчего происходит, что они не хотят теперь, как хотели прежде, принести интересы своего отечества в жертву своим религиозным убеждениям? Причина очевидна: они были преследуемы тогда, а теперь не преследуются. Английские пуритане в царствование Карла I уговорили, шотландцев вторгнуться в Англию. Желали ли бы протестантские диссентеры нашего времени, чтобы англиканская церковь была ниспровергнута вторжением иностранных кальвинистов? Если нет, то какой причине мы должны приписать эту перемену? Конечно той, что с протестантскими диссентерами обращаются в настоящее время лучше, чем обращались в XVII столетии. Некоторые из знаменитейших государственных людей, каких когда-либо производила Англия, были готовы искать в Северной Америке убежища от жестокости Лода. Неужели это происходило оттого, что пресвитериане и индепенденты не в состоянии любить свое отечество? Но бесполезно приводить слишком много примеров. Ничто так не обидно для знающего сколько-нибудь историю или человеческую природу, как слышать, что люди, облеченные правительственною властью, обвиняют какую-нибудь секту в привязанности к чужим краям. Если и есть в политике положение повсеместно верное, то это именно то, что привязанность к чужим краям есть плод домашних неурядиц. Ханжи всегда изловчались делать своих подданных несчастными внутри государства и потом жаловаться на то, что они ищут помощи вне его пределов; разъединять общество и удивляться отсутствию в нем единства; управлять так, как будто бы одна часть государства составляла целое — и обвинять после этого другие части в недостатке патриотического чувства. Если евреи не почувствовали к Англии детской привязанности, то это потому, что сама Англия обращалась с ними, как мачеха. Нет другого чувства, которое вернее развивалось бы в сердцах людей, живущих под сколько-нибудь порядочным правительством, как чувство патриотизма. С тех пор, как существует мир, еще не было такой нации, или значительной части какой-нибудь нации, которая, не будучи жестоко угнетена, совершенно лишена была бы этого чувства. Принимать, следовательно, за основание для обвинения какого-нибудь класса людей недостаток в них патриотизма — есть самая избитая уловка софистов. Это — логика волка относительно ягненка. Это все равно, что обвинить устье ручья в отравлении его источника. Если бы английские евреи действительно питали смертельную вражду к Англии, если бы они еженедельно молились в синагогах только о том, чтобы все проклятия, произнесенные Иезекилем над Тиром и Египтом, обрушились на Лондон, если бы на своих торжественных празднествах они призывали благословение на тех, которые разбивали бы о каменья детей наших, — то и тогда, скажем мы, ненависть их к соотечественникам не была бы сильнее той, которую питали друг к другу христианские секты. Но на самом деле чувства евреев к Англии не таковы. Они питают именно то чувство, какого нам следовало ожидать от них в том положении, в которое они поставлены. С ними обходятся гораздо лучше, чем обращались в XVI и XVII столетиях с французскими протестантами, или с нашими пуританами во времена Лода. Поэтому они нисколько не озлоблены против правительства или против своих соотечественников. Нельзя не согласиться, что они более привязаны к государству, чем были привязаны последователи Колиньи или Вэна. Но с ними не так хорошо обращаются, как обращаются в Англии в настоящее время с диссентерами сект христианских; и вследствие этого, — и мы твердо уверены, что только вследствие этого, — они находятся в более исключительном настроении. Пока мы не испытаем их далее, мы не имеем права заключить, что их вовсе нельзя сделать англичанами. Тот государственный человек, который обращается с ними как с пришельцами, а между тем осуждает их за то, что они не разделяют всех чувств туземцев, поступает так же неразумно, как поступал тиран, наказывавший их отцов за то, что они не делали кирпичей без соломы. [5]

5

В числе прочих работ, возлагавшихся на израильтян в Египте, им поручалась выделка кирпича, причем, для большего обременения их, им не давали употреблявшейся в то время при этом соломы, а они должны были доставать ее сами и непременно выделывать положенное количество кирпича в день.

Нельзя дозволить правителям слагать с себя, таким образом, важную ответственность. Не им говорить, что какая-нибудь секта не имеет патриотизма. Их дело внушить ей патриотизм. История и здравый смысл ясно указывают на средства к этому. Английские евреи, сколько мы можем видеть, являются именно такими, какими их сделало правительство. Они представляют собою именно то, что представляла бы всякая секта, или чем был бы всякий класс людей при таком обращении, какому подвергаются евреи. Если бы, например, все рыжеволосые люди в Европе подвергались в течение многих веков оскорблениям и угнетениям, были бы изгоняемы из одного места, в другом — подвергаемы заключению, если бы у них отнимали деньги, вырывали зубы, обвиняли их по самым слабым уликам в самых неправдоподобных преступлениях, волочили на конских хвостах, вешали, пытали, сожигали живых, если бы и после смягчения нравов люди эти продолжали подвергаться унизительным стеснениям и составлять предмет поругания черни, если бы в иных странах их заключали в особые улицы городов, а в других чернь побивала их каменьями и бросала их в воду, если бы повсюду они были устраняемы от общественных должностей и почестей, — каков был бы патриотизм джентльменов с рыжими волосами? И если бы, при этих обстоятельствах, сделано было предложение о допущении рыжих людей к должностям, — какую поразительную речь мог бы сказать красноречивый поклонник старинных наших учреждений против столь революционной меры! «Эти люди, — мог бы он сказать, — едва ли считают себя англичанами. Они считают рыжего француза или рыжего немца более близким себе, чем черноволосого человека, родившегося в их собственном приходе. Если чужой монарх покровительствует рыжим волосам, то эти люди любят его более, чем своего природного короля. Они не англичане, они не могут быть англичанами; это запрещено природою; опыт доказывает, что это невозможно. Права на политическую власть они вовсе не имеют, ибо никто не имеет права на политическую власть. Пусть они пользуются личною безопасностью, пусть их собственность находится под защитою закона. Но если они станут домогаться участия в управлении общиною, которой они только вполовину члены, общиною, которой конституция существенно черноволосая, то мы можем ответить им словами наших мудрых предков: «Nolumus leges Angliae mutari».

Но евреи, — говорят нам, — по Св. Писанию, должны быть возвращены в свое отечество, и вся их нация ожидает этого возвращения. Поэтому процветание Англии не возбуждает в них такого живого участия, как в других соотечественниках наших. В Англии они не дома, она временное их местопребывание, их место заточения. Этот аргумент, — появившийся впервые в газете «Times» и привлекшей внимание не столько вследствие собственной, внутренней силы, сколько благодаря тому таланту, с которым вообще ведется этот журнал, — принадлежит к разряду софизмов, которыми легко могут быть оправданы самые ненавистные преследования. Обвинять людей в таких практических последствиях, от которых они сами отрекаются, в споре — недобросовестно, в деле же государственного управления — жестоко. Учение о предопределении, по мнению многих, ведет тех, кто придерживается его, к крайней безнравственности. И конечно, казалось бы, что человек, который считает судьбу свою уже раз навсегда безвозвратно решенною, легко может, не удерживая себя, потворствовать своим страстям и пренебрегать религиозными обязанностями. Если он наследник гнева Божия, то усилия его должны быть безуспешны. Если он избранник жизни — они должны быть излишни. Но разумно ли было бы наказывать всякого человека, придерживающегося крайностей учения кальвинистов, как будто бы он действительно совершил все преступления, которые, как нам известно, совершили некоторые из кальвинистов? Конечно нет. Дело именно в том, что есть много кальвинистов столь же нравственных в своем образе действий, как какой-нибудь арминианин, и много арминиан столь же безнравственных, как какой-нибудь кальвинист.

Совершенно невозможно заключать о чувствах и поступках человека из высказываемых им мнений, и действительно никто не прибегает к таким сумасбродным выводам иначе, как под влиянием желания отыскать предлог к преследованию своих ближних. Христианин имеет священнейшею обязанностью быть справедливым во всех своих поступках. Но многим ли из 24 миллионов жителей наших островов, исповедующих христианство, человек в здравом рассудке ссудит 1000 фунтов стерлингов без обеспечения? Если бы кто-нибудь в течение одного дня руководствовался в действиях своих предположением, что все люди, окружающие его, находятся под влиянием исповедуемой ими религии, то оказался бы, прежде наступления ночи, совершенно разоренным; подобным соображением ни один человек никогда и не руководствуется ни в одном из обыкновенных случаев жизни: ни при займе, ни при ссуде, ни при купле, ни при продаже. Но когда имеется в виду притеснить кого-нибудь из собратий — дело совсем другое. В таком случае, побуждения, которые мы признаем бессильными в деле добра, представляются нам всемогущими в деле зла. Тут мы обвиняем наши жертвы во всех пороках и безумствах, к каким только может вести, хоть самым отдаленным путем, исповедуемое ими учение. Мы забываем, что та же слабость, то же потворство себе, то же расположение к предпочтению настоящего будущему, которые ослабляют влияние на людей хорошей религии, ослабляют также и влияние дурной.

Таким образом рассуждали наши предки и рассуждают некоторые люди еще и в наше время о католиках. Папист считает себя обязанным повиноваться папе. Папа обнародовал буллу, лишающую королеву Елисавету престола. Следовательно каждый папист будет считать Ее Величество похитительницею власти. Следовательно каждый папист изменник. Следовательно каждого паписта должно вешать, терзать и четвертовать. Этой-то логике обязаны мы некоторыми из ненавистнейших законов, какие когда-либо омрачали нашу историю. Возражение находится налицо. Римская церковь могла приказать этим людям считать королеву похитительницею престола. Но ведь та же церковь предписывала им многое другое, чего они однако никогда не исполняли. Она внушала своим священникам строгое соблюдете чистоты нравов. Между тем вы постоянно укоряете их в безнравственности. Она повелевает всем своим последователям соблюдать посты, быть сострадательными к бедным, не давать денег в рост, не драться на дуэлях, не посещать театра? А повинуются ли они этим внушениям? Если это факт, что весьма немногие из них строго соблюдают ее правила в тех случаях, когда правила эти противны их страстям и интересам, — то долг верноподданного, человеколюбие, любовь к спокойствию, опасения смерти недостаточны разве, чтобы предотвратить исполнение тех гнусных повелений, которые Римская церковь обнародовала против королевы Елисаветы? И если мы знаем, что многие из этих людей не заботятся и настолько о своей религии, чтобы ради ее остаться без мяса в пятницу, то почему же нам думать, что они решатся на дело, за которое могут подвергнуться пытке или виселице?

О евреях рассуждают теперь, как отцы наши рассуждали о католиках. Закон, написанный на стенах синагог, воспрещает алчность. Но если бы мы вздумали сказать, что еврей не задержит просроченного залога, потому что Бог повелел ему не пожелать дома ближнего своего, то всякий счел бы нас помешанными. Между тем признают за аргументы такие речи: что еврей не будет иметь сочувствия к процветанию страны, в которой он живет; что он не станет беспокоиться о том, до какой степени в ней дурны законы и полиция, до какой степени она обременена налогами, как часто она может быть завоевываема, отдаваема на разграбление, — потому что Богом обещано, что каким-то неизвестным путем и в какое-то неопределенное время, может быть даже через десять тысяч лет, евреи снова переселятся в Палестину. Не есть ли это самое глубокое незнание человеческой природы? Разве мы не знаем, что все далекое и неопределенное действует на людей гораздо слабее, чем то, что близко и верно? К тому же аргумент этот применяется в одинаковой мере и к христианам, и к евреям. Христианин, так же как и еврей, уверен в том, что рано или поздно настоящий порядок вещей должен, наконец, прекратиться. Мало того; многие христиане веруют в то, что Мессия вскоре положит основание своему царству на земле и станет видимым образом властвовать над всеми ее обитателями. Православно ли такое учение или нет — но число последователей его значительно превышает число живущих в Англии евреев. Многие из придерживающихся этого учения пользуются значением, богатством и талантами. Оно проповедуется с кафедр обеих церквей, и Шотландской, и Английской. Лорды и члены нижней палаты письменно защищали его. Чем же это учение отличается, по крайней мере в отношении к его политическому направлению, от учения евреев? Если еврей не способен быть законодателем, вследствие верования в предстоящее ему или отдаленным его потомкам переселение в Палестину, то можем ли мы открыть безопасно нижнюю палату для человека пятой монархии, который ожидает, что, прежде чем пройдет настоящее поколение, все царства земли сольются в одну Божественную империю?

Разве еврей с меньшим рвением, чем христианин, принимает участие в каком-нибудь соревновании, к которому закон открывает ему доступ? Разве он менее деятелен и исправен в своих занятиях, чем его соседи? Разве он содержит бедно свой дом, потому что считает себя прохожим или гостем в этой стране? Разве ожидание переселения в страну отцов делает его равнодушным к колебаниям фондов на бирже? Разве при устройстве своих частных дел он когда-нибудь принимает в соображение возможность переселения в Палестину? Если нет, то зачем же нам предполагать, что чувства, которые никогда ни имели влияния на его деятельность как купца или на его распоряжения как завещателя, приобретут неограниченное влияние, лишь только он сделается судьей или законодателем?

Есть еще один аргумент, на который мы бы не хотели смотреть слегка, а между тем почти не знаем, как смотреть серьезно. Священное Писание, говорят нам, полно ужасных предвещаний против евреев. Так предсказано, что они должны быть странниками. Справедливо ли после этого давать им отечество? Предсказано, что они должны быть угнетаемы. Можем ли мы, поэтому, допустить их до управления? Предоставить им права граждан — значит явно оскорбить Божеские предсказания.

Положим, что делать ложным пророчество, вдохновенное Божественной Премудростью, было бы ужасным преступлением. Поэтому особенно благоприятно для нашей слабой породы, что это такое именно преступление, которого человек ни в каком случае не в силах совершить. Если мы допустим евреев в парламент, то докажем этим только, что смысл упомянутых выше пророчеств применяется к чему-нибудь другому, а не к исключению их из парламента.

На деле уже совершенно ясно, что пророчества эти не имеют значения, влагаемого в них почтенными лицами, которым мы в эту минуту отвечаем. Во Франции и в Соединенных Штатах евреям предоставлены все права граждан. Поэтому пророчество, что евреи в течение их странствований никогда не будут сравнены во всех правах с гражданами мест их пребывания, оказалось бы ложным. Следовательно никак не это значение имеют пророчества Священного Писания.

Мы вообще восстаем против обыкновения смешивать пророчества с правилами, противопоставлять предсказания, часто темные, правилам нравственности, всегда ясным. Если должно признавать вообще дела хорошими и справедливыми потому только, что они были предсказаны, то было ли когда-нибудь какое-либо дело более достойно похвалы, чем преступление, за которое ханжи наши заставляют нас и теперь, по прошествии 18 столетий, мстить евреям, — преступление, от которого содрогнулась земля и помрачилось солнце? То же рассуждение, к которому прибегают теперь, чтобы оправдать стеснения прав соотечественников наших евреев, могло бы равным образом оправдать и лобзание Иуды и суд Пилата. «Впрочем Сын человеческий идет, как писано о Нем: но горе тому человеку, которым Сын человеческий предается». [6] Горе также и тем, которые в какой бы то ни было стране или в какое бы то ни было время ослушаются Его благих заповедей, под предлогом осуществления Его предсказаний. Если разбираемый нами аргумент оправдывает ныне существующие постановления против евреев, то он оправдывает, равным образом, и все жестокости, которым они когда-либо подвергались, — пагубные указы об изгнании и конфискации имущества, темницы, пытки и медленный огонь. И в самом деле, чем оправдаемся мы, если оставим собственность людям, которые должны «служить своим врагам голодные, жаждущие, нагие и нуждающееся во всем»; если оградимличность тех, которые должны «страшиться день и ночь и не иметь никакого ручательства за жизнь свою»; если мы не захватим в рабство детей того племени, «которого сыновья и дочери должны быть отдаваемы в другой народ?»

6

Мф. 26:24.