Доступ запрещен

С последней фразой голос прозвучал несоизмеримо ближе, и я невольно съежилась почему-то. А потом вдруг на меня накатила такая сонливость, что сопротивляться ей больше не было никаких сил. В глубокий и черный, как бездонный океан сон я погружалась под виноватое бормотание второго голоса:

— Нет, генерал-лейтенант, лично я не хочу и уже ухожу! Спасибо вам за Марго…

Марго?.. Это вроде бы мое имя… С этой мыслью я и отключилась окончательно.

***

Второе мое пробуждение было уже осознанным. Если только можно так сказать. Потому что хоть мышление и включилось одновременно с открытием глаз, я все равно еще некоторое время тупо пялилась в пространство, пытаясь понять, кто я, где я, как здесь оказалась и что вообще со мной приключилось.

Я обнаружила себя лежащей на застеленной белым постельным бельем странной кровати с сильно приподнятым изголовьем. Меня опутывали провода и какие-то трубки. Рядом что-то едва слышно шумело и попискивало, но в целом дискомфорта не вызывало. Шум не мешал и лежать было удобно. Тело сковывала странная слабость. На то, чтобы повернуть голову набок, ушла прорва сил. Шум стал более громким и уже назойливо лез в уши. Однако мне было не до него. Я внимательно изучала крохотную комнатку с нежно-зелеными, как спелое яблоко стенами, незашторенным окном и небольшим столиком под ним. Больше в комнате ничего я не заметила. И более всего комната мне напоминала почему-то больничную палату…

— Очнулась уже? — преувеличенно-бодрый голос медсестры заставил вздрогнуть. Я не услышала, как она вошла. — Как твое самочувствие? Голова болит? Тошнит?

Я смотрела на склонившуюся надо мной игумарку в не идущих ей белых курточке, брюках и шапочке и четко ощущала какую-то неправильность, какую-то фальшь. Но в чем заключается эта несостыковка, понять не получалось.

Медсестра ожидала ответа, и в самой глубине ее небольших темных глаз плескалось напряжение. Будто она меня… боялась? Я так изумилась сделанному открытию, что не задумываясь брякнула вместо ответа на вопросы:

— Вы меня боитесь? Беспомощного больного человека? Почему?

В глазах игумарки взметнулся неконтролируемый страх. Она нервно оглянулась через плечо, и я скорее угадала каким-то шестым чувством, чем заметила, что она нажала кнопку вызова подмоги. А потом фальшиво улыбнулась мне дрожащими губами:

— Я? Я никого не боюсь! А вы мне не ответили ни на один из поставленных вопросов! Так как вы себя чувствуете? Возможно, требуется дополнительная инъекция?

Она уже тянулась к ящику тумбочки, когда вдруг входная дверь с шумом распахнулась и в палату шагнули…

— Адмирал Крайтон!.. — невольно вырвалось у меня.

И без того морщинистое, серовато-сиреневое лицо пожилого фарна сморщилось еще больше. Будто у ребенка, который собирался заплакать. Не обращая внимания на остальных присутствующих, он в два шага покрыл расстояние, разделяющее его и мою кровать, и опустился передо мной на колено:

— Девочка… — Тонкие губы адмирала дрожали. — Выжила все-таки!.. Какая же ты молодец!.. — Наверное, у меня от удивления и испуга вытянулось лицо, потому что Крайтон взволнованно зачастил: — Ни о чем не думай, ни о чем не беспокойся! Теперь у тебя все будет хорошо! Не спеши и восстанавливайся полностью! Выздоравливай, а Академия тебя подождет! Альянс никогда не бросает и не забывает своих героев! Вот подлечишься, потом получишь диплом…

— Адмирал, — перебил Крайтона прохладный спокойный голос, — вы торопите события.

Только сейчас я обратила внимание, что в моей палате стало тесно. Помимо медсестры-игумарки, настороженно таращащейся на вошедших из дальнего от двери угла, в комнате еще присутствовал адмирал Крайтон, килл средних лет в обыкновенной гражданской одежде, это он сделал замечание Крайтону, и еще двое. В арлинте я безошибочно опознала офицера службы безопасности Альянса – только у них были настолько цепкие взгляды при кажущемся полном равнодушии к собеседнику. А вот кем был второй килл, я так и не сумела опознать. Но именно он начал расспрашивать меня о произошедшем на «Цереросе» и событиях, последовавших за моим отлетом с крейсера. И вот тут-то и выяснилось, что я практически ничего не помню…

Мучили меня долго. Килл и арлинт-безопасник по очереди выстреливали вопросами на самые разные темы: как я оказалась на корабле, как я там устроилась, какие отношения были с командой и капитаном корабля, как проходила практику и что послужило поводом для сражения. Вопросы звучали с такой частотой, что я порой даже не успевала перевести дыхание после очередного ответа. Килл и арлинт все время перемещались по тесной палате, заставляя остальных своих спутников жаться к стеночке по углам, а меня – вертеть головой, следя за их перемещениями.

Очень скоро я не просто устала, а обессилила. И в какой-то момент поняла, что уже не только не поворачиваю голову, следя за своими мучителями, но даже взглядом их не ищу. Я уставилась в одну точку на потолке, какое-то небольшое пятнышко кофейного цвета на снежно-белой поверхности, смутно напоминающее очертаниями обыкновенную земную муху и глухо повторяла, как заведенная: «Не помню… не помню… не помню …» Все, что интересовало моих визитеров, кто-то будто ластиком стер из моей головы.

В памяти сохранилось прибытие на «Церерос», уроки пилотирования от яоху и… Энрик со своим сенсационным признанием, ночующий у меня в каюте. А дальше была пустота. И попытки вспомнить что-либо вызывали дичайшую головную боль.

Писк и шум, которые меня, собственно, и разбудили, постепенно усиливались и нарастали. А во время одного особенно острого приступа боли раздался громкий предупреждающий сигнал. Он молотом ударил по моим несчастным барабанным перепонкам. Однако эта боль была едва заметна на фоне того, как болела у меня голова. Казалось, несчастную черепушку нафаршировали до отказа какими-то мелкими взрывчатыми предметами и теперь по очереди, непрерывно их взрывали.

Появление еще одного арлинта с седыми висками и в медицинском костюме я восприняла как божественное избавление и сквозь застилающие глаза слезы наблюдала, как он собственноручно выталкивает моих посетителей из палаты, будто нашкодивших подростков из кабинета строгого директора. Это было бы смешно. Если бы мне не было настолько больно.

Избавившись от посетителей, арлинт приблизился к кровати и покачал головой, разглядывая распластанную на подушке меня. Кажется, он что-то спрашивал, не уверена. В ушах шумел и пульсировал прибой, голова раскалывалась от боли, а перед глазами плыли круги. Не дождавшись от меня нужной ему реакции, арлинт выудил откуда-то инъектор, и буквально через пару секунд после инъекции я уже провалилась в сон.

Пару дней после этого ко мне приходили лишь медики. Проводили медицинские манипуляции, кормили и помогали с естественными потребностями. Увы и ах, но без помощи посторонних я не могла даже сесть в кровати. А потому большую часть суток просто спала. Но в редкие минуты бодрствования, когда меня оставляли наедине, я пыталась вспомнить хоть что-то, соединить острые осколки памяти, плавающие в голове и больно ранящие каждый раз, как я к ним прикасалась. Я это делала вопреки боли, возникающей от каждой попытки вспомнить не потому, что была уверена: допрос продолжится едва я только хоть немного окрепну. А потому, что пыталась понять, что же со мной произошло. Почему порой в глазах медсестричек, ухаживающих за мной, плещется настоящий ужас. Будто я чудовище, которое ест на десерт новорожденных. Странные ассоциации порой мелькали у меня в голове.

Арлинт и килл, допрашивавшие меня в первый раз, появились снова на четвертый день, после завтрака. На этот раз их сопровождал адмирал Шайлоут. Куратор летного курса глядел на меня со странной смесью благоговения и жалости. Поприветствовал меня, скупо поинтересовался, как мое самочувствие, и попросил не молчать, когда начнет болеть голова, не доводить до приступа. После этого огляделся по сторонам, взял стул и сел у моей кровати со стороны окна. Так, что подойти ко мне с той стороны кровати уже больше никто бы не смог. Я поймала раздраженный взгляд килла, но смысл его поняла, только когда начался допрос: арлинт и килл снова хаотично перемещались по тесному пространству, выстреливая в меня бесконечной чередой вопросов будто пулями из допотопного земного оружия. Но вот вертеть головой, чтобы следить за ними мне больше не приходилось. Благодаря куратору, который с невозмутимым видом развалился на стуле, вдобавок вытянув в проход длинные ноги и равнодушно что-то просматривал в комме.