Доверенное лицо

— Что вы там делаете с моим пиджаком?

— О чем это вы? — спросил шофер. — Я вешаю свой пиджак. Нечего на меня наговаривать.

— А мне показалось, что вы собираетесь что-то взять из моего кармана, — сказал Д.

— Тогда зови полицейского, — ответил шофер.

— У меня нет свидетелей.

— Зови полицейского или проси прощения, — шофер был здоровенный мужик под два метра. Он с угрожающим видом двинулся к Д. по сверкающему полу. — Сейчас я тебя хорошенько проучу, мозги вон вышибу. Инострашка паршивый, шляются тут, жрут наш хлеб, думают, им все можно…

— Вероятно, я ошибся, — сказал Д. примирительно. Он и впрямь засомневался. Может быть, этот тип — заурядный карманник, к тому же он еще ничего не успел украсть.

— Вериятно, он ошибся. А я вот, вериятно, из тебя сейчас душу вытрясу. Так не извиняются.

— Я готов принести извинения в любой форме, в какой вам будет угодно, — сказал Д. Война убивает в людях чувство стыда.

— Значит, драться — кишка тонка? — сказал шофер.

— Зачем мне с вами драться? Вы и сильнее, и моложе.

— Да я справлюсь с дюжиной таких паршивых латиносов…

— Ничуть не сомневаюсь, что это в ваших силах.

— Издеваешься, да? — сказал шофер. Один его глаз косил в сторону, казалось, что он говорит, все время поглядывая на каких-то зрителей. Возможно, подумал Д., и впрямь есть зрители.

— Если вы считаете, что я над вами издеваюсь, я готов еще раз принести свои извинения.

— На черта мне твои извинения, захочу — ты мне подметки лизать будешь.

— Весьма возможно.

Пьян он или кто-то подучил его затеять скандал? Д. стоял спиной к раковине. Его слегка подташнивало от надвигающейся беды. Он ненавидел физическое насилие. Одно дело убить человека пулей или самому быть расстрелянным — это механический процесс, который противоречит лишь воле к жизни или вызывает страх перед болью. Другое дело — кулак. Кулак унижает, быть избитым — значит вступить в постыдное отношение с насильником. Д. испытывал к этому такое же отвращение, как к связям со случайными женщинами. Он ничего не мог с собой поделать, то и другое было противно.

— Опять хамишь?

— И в мыслях не имел ничего подобного.

Его педантично-правильный английский язык, казалось, приводил шофера в бешенство. Он сказал:

— Говори по-английски, а не то я расквашу твою паршивую морду.

— Я — иностранец.

— А я сделаю из тебя мокрое место.

Шофер был уже рядом, его опущенные сжатые кулаки напоминали два куска непрожаренного бифштекса. Видимо, он намеренно распалял себя до бешенства.

— Ну-ка, где твои кулаки? Сейчас выясним, трус ты или герой.

— Я не собираюсь с вами драться, — сказал Д. — Будьте добры, разрешите пройти. Меня наверху ждет дама…

— Она получит то, что от тебя останется, — рявкнул шофер. — Я тебе покажу, как обзывать честных людей ворами.

Он, видимо, был левшой, так как отвел левый кулак для удара. Д. прижался к раковине… Ну вот, сейчас случится самое худшее, он снова на тюремном дворе и к нему подходит охранник, размахивая дубинкой. Будь у него сейчас пистолет, он бы им воспользовался, он был готов на все, лишь бы этот человек не прикоснулся к нему. Он закрыл глаза и откинулся затылком к зеркалу. Он был беззащитен. Он не знал даже элементарных основ бокса.

Раздался голос администратора:

— Послушайте, старина, вам дурно? — Д. выпрямился. Шофер отходил от него с видом самодовольного праведника. Не сводя с него глаз, Д. произнес как можно спокойнее:

— Со мной иногда это бывает, как у вас говорят? Головокружение, да?

— Мисс Каллен попросила меня отыскать вас. Может быть, послать за доктором?

— Спасибо, не стоит беспокоиться.

Они вышли из уборной. Д. спросил:

— Вам знаком этот шофер?

— Впервые вижу. Да и упомнишь разве всю обслугу, старина. А что такое?

— По-моему, в туалете его интересовали главным образом карманы моего пиджака.

Глаз холодно блеснул за стеклом монокля.

— В высшей степени маловероятно, старина. Не сочтите меня за сноба, но у нас, знаете ли, бывает только самая лучшая публика. Вы наверняка ошиблись. Мисс Каллен подтвердит вам мои слова, — и добавил с наигранным безразличием: — Вы что, старые друзья с мисс Каллен?

— Нет, не сказал бы. Она весьма любезно согласилась подвезти меня из Дувра, только и всего.

— О, понимаю, — ледяным тоном произнес администратор и проворно взбежал на верхнюю ступеньку. — Вы найдете мисс Каллен в ресторане.

Д. вошел в зал. Какой-то мужчина в свитере под горло играл на пианино, и женщина пела низким, полным тоски голосом. Деревянной походкой Д. прошел мимо стола, за которым сидел тот, другой.

— Что случилось? — спросила девушка. — Я уж решила, что вы от меня сбежали. Вид у вас такой, как будто вы повстречались с привидением.

С того места, где он сидел, был виден Л. — фамилия всплыла наконец в памяти. Он сказал негромко:

— На меня сейчас было совершено нападение. Точнее говоря, пытались напасть… В туалете.

— Что вы мне все сказки рассказываете! — возмутилась она. — Напускаете на себя таинственность. Заказали бы лучше бутылочку «Три медведя».

— Пожалуйста. Но ведь я должен чем-то объяснить свое отсутствие.

— Да вы сами-то верите своим басням? — спросила она раздраженно. — Вы случайно не контуженный?

— Нет, не думаю. Просто не самый приятный попутчик.

— Отчего же! Если бы вы только не чудили и не городили душещипательную ерунду… Я ведь предупреждала — терпеть не могу мелодрам.

— Тем не менее они иногда происходят в жизни. Видите — там сидит мужчина, за первым столиком от дверей. Пока что не смотрите на него. Я готов заключить с вами пари, что он смотрит на нас. Ну как?

— Да, смотрит, но что из этого?

— Он наблюдает за мной.

— Есть и другое объяснение. Он не сводит глаз с меня.

— Почему именно с вас?

— Господи, да потому, что мужчины всегда на меня глазеют.

— Ах, да, — сказал он торопливо. — Ну, конечно, понятно.

Он откинулся в кресле и внимательно посмотрел на нее: полные губы, нежная тонкая кожа. Он почувствовал неприязнь к лорду Бендичу — будь он ее отцом, он бы приструнил ее. Женщина на эстраде красивым низким голосом пела какую-то чушь о безответной любви: Слова, одни слова, — я этого не знала, Ты грезил наяву, моя душа пылала, Ты говорил — любви пришла твоей пора, Мне сердце обещал, но то была игра.

Публика, отставив рюмки, жадно слушала, словно внимала высокой поэзии. Даже Роз на минуту перестала есть. Их жалость к самим себе раздражала его — такой слабости не могли позволить себе его соотечественники по обе стороны фронта.

Но все ж тебя сегодня не корю я, Такое время — все живут в обмане, И я, мой друг, не отравлюсь, горюя, Как дева в рыцарском романе.

Песенка, очевидно, выражала дух времени в их понимании. Лично он предпочел бы тюремную камеру, руины после авианалета и врага у порога, чем такой «дух». Он задумчиво наблюдал за девушкой. Будь он помоложе, он бы сочинил в ее честь стихи и наверняка получше этих.