Довлатов
Шрифт:
Ася Пекуровская, филолог, первая жена Сергея Довлатова:
Когда-то в молодости на Сережин вопрос о том, как я себе его представляю, я, не задумываясь, ответила: «Как разбитую параличом гориллу», тем самым сильно расширив диапазон его собственных представлений о себе, который ограничивался лишь образом Омара Шарифа. Впоследствии мои авторские права на «разбитую параличом гориллу» были переданы «своенравному, нелепому и бессмысленному» персонажу «Филиала» по имени Тася, который, по крайней мере в своей первоначальной версии, «писался» с меня.
( Пекуровская А.Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 15)
Владимир
Кто-то назвал литературное письмо Довлатова анекдотическим реализмом — не вижу в этом ничего уничижительного. Он и в самом деле хранил в своей памяти и частично использовал в прозе обширную коллекцию анекдотов своих знакомых (и незнакомых) либо про них самих. Кое-кто теперь жалуется, что Довлатов их обобрал, присвоил чужое. Я — не жалуюсь, но вот история, которая приключилась и со мной.
Как-то я шутя сказал Сереже, что у моей жены комплекс моей неполноценности, а потом увидел свою реплику в его записных книжках приписанной другой Лене — Довлатовой. Самое смешное, что эта история имела продолжение. Действуя по принципу «чужого не надо, свое не отдам», я передал эту реплику героине моего романа «Похищение Данаи». Роман, еще в рукописи, прочла Лена Довлатова. Против кочевой этой реплики она деликатно пометила на полях: «Это уже было». Так я был уличен в плагиате, которого не совершал. А Вагрич Бахчанян жаловался мне, что половина шуток у Довлатова в «Записных книжках» — не Сережины, а его, Вагрича, но если он когда-нибудь издаст их как свои, его будут судить за плагиат.
Больше жалоб, однако, не со стороны обиженных авторов, а героев его литературных, эпистолярных и письменных анекдотов.
( Соловьев В., Клепикова Е.Довлатов вверх ногами: Трагедия веселого человека. М., 2001. С. 39–40)
Петр Вайль, писатель:
Сергей много и охотно сочинял про знакомых. Причем я не раз наблюдал, как он рассказывал небылицы про людей, тут же сидевших, развесивших уши не хуже прочих, будто речь не о них. Об одном основательном, самодовольном человеке, с медленной веской речью, Сергей сообщал: «Веня мне вчера сказал: „Мы с Кларой решили… что у нас в холодильнике… всегда будет для друзей… минеральная вода“». Довлатов соблюдал то правдоподобие, которое было правдивее фактов, — оттого его злословию верили безоговорочно.
«Фактические ошибки — часть моей поэтики», — важно произносил Сергей…
( Вайль П.Без Довлатова // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 463–464)
Андрей Арьев, писатель:
Довлатов постоянно рассказывал о людях истории, мягко говоря, героев не украшавшие. Эта позиция, и ангела бы превратившая в мизантропа, если не в циника, загадочным образом составила ему к концу жизни репутацию едва ли не филантропа, всеобщего заступника. И дело здесь даже не столько в том, что в жизни он был ярко выраженным бессребреником. На мажорный лад настраивают печальные — сплошь! — сюжеты его прозы. В них есть какая-то нераскрываемая тайна, тайна кристально блещущей яркости текста. Лежит она в области художественной этики автора. То есть в сфере, где искусство все никак не может совместиться с моралью. А совместившись — гибнет. Секрет довлатовского своеобразия нужно искать на этой пограничной полосе. Обаятельный секрет.
( Арьев А. Ю.Наша маленькая жизнь // Довлатов С.Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 1. С. 12)
Евгений Рейн, поэт:
В подавляющем большинстве этим новеллам (пусть и стесненным до нескольких строчек) не предшествовало никакого реального прообраза, фразы или ситуации. Все вымышлено,
но опирается на глубокую подпочву. Из жизни брался характер, или тон, или очерк какого-нибудь действия. Они обдумывались художественно — до корня, до первопричины. И уже оттуда дар и мастерство Довлатова выращивали нечто новое, не эмпирическое, а необходимое по творческому произволу — и именно поэтому художественно истинное.Но когда сейчас читатель Довлатова полагает, что все описанное им — «правда», что герои этих записей пойманы, как бабочка на булавку, он по-своему прав. Истинное искусство уничтожает свой материал и становится единственным образцом в духовной вселенной. Сужу об этом не абстрактно, а на примере тех довлатовских отрывков, где действует некто, поименованный как «Евгений Рейн».
( Рейн Е.Несколько слов вдогонку // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 402)
Лев Лосев, поэт:
Есть такое английское выражение «large then life», «крупнее, чем в жизни». Люди, их слова и поступки в рассказе Довлатова становились «large then life», живее, чем в жизни. Получалось, что жизнь не такая уж однообразная рутина, что она забавнее, интереснее, драматичнее, чем кажется. Значит, наши дела еще не так плохи.
( Лев Лосев.Русский писатель Сергей Довлатов // Довлатов С.Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 3. С. 364)
Юные герои повести Василия Аксенова «Звездный билет» (1961), решив убежать из дома, отправляются в Таллинн. Им нужен не вояж, а прыжок в другую жизнь, бегство не просто на край света, а в другой мир. Выбор их был безошибочен: в те времена Таллинн действительно считался самым европейским городом Советского Союза и в этом смысле кардинально отличался от всех городов страны. Приехав в Таллинн, советский человек в одночасье оказывался как бы за железным занавесом.
Таллинн всем своим архитектурным обликом, брусчатыми мостовыми, маленькими улочками с уютным запахом кофе и сбитых сливок так отчетливо ассоциировался с «заграницей», что ему нередко приходилось становиться ею. В этом городе снимались фильмы о европейской жизни, о средневековых временах, о великих магах и волшебниках. Старый город, который можно обойти за двадцать минут, оказался бесконечной съемочной площадкой. Здесь есть все: и замок Эльсинор, и место битвы Ланкастеров и Йорков, и незабвенная Бейкер-стрит. Говорят, однажды на Ратушной площади столкнулись семь разных съемочных групп. Стоит ли удивляться тому, что приезд в Таллинн воспринимался как путешествие в сказку?
Кроме того, двадцать лет, прожитых независимо от советской власти (с 1920 по 1940 г.), для Эстонии не прошли даром: здесь еще долго жили традиции пусть умеренного, но все же либерализма. В Эстонии было можно больше, чем в любом другом месте страны. Здесь легче разрешали и с меньшим удовольствием запрещали. Здесь охотнее закрывали глаза на политическую апатию, чаще пропускали мимо ушей неблагонадежные высказывания, реже наказывали за идеологические провинности. В Тартуском университете нашла приют знаменитая группа опальных структуралистов во главе с Ю. М. Лотманом, фактически изгнанным из Ленинграда в период борьбы с космополитами.
Однако Таллинн, роскошный и притягательный, заключал в себе серьезную опасность. Не дай Бог было переоценить его западные наклонности, либеральные позывы или вольнолюбивые ценности. Герой «Звездного билета» Димка, обретя в Таллинне свободу, найдя здесь любовь и счастье, в одночасье оказывается ни с чем. Для него, как и для его возлюбленной Гали, праздничное великолепие Таллинна оказывается мнимым. Игра в Европу, которая десятилетиями кочевала по всем киноэкранам страны, оборачивалась самым обыкновенным лицедейством. Таллинн только притворялся Европой, но в действительности не был ею.