Довод Королей

– Мы довольны вашей службой, Александр, и надеемся, что мир и процветание, которые вы принесли северным провинциям, будут нас радовать и впредь.

Проклятый! Какая корявая фраза. Ничего, король не обязан быть поэтом...

– Благодарю, государь. Я служил, служу и буду служить Арции и ее королю. Верность обязывает!

Последние слова герцога утонули в приветственных возгласах.

2891 год от В.И.

29-й день месяца Копьеносца.

Арция. Мунт.

Столица хансиров оказалась не столь отвратна, как думалось Али, хотя многое в ней удивляло глупостью и несообразностью. Окна домов смотрели на улицы, а не во дворы, женщины не закрывали лиц, а мужчины, уподобляясь женщинам и евнухам, скоблили лица. За время, которое послы провели в Мунте, ни разу не раздался призыв на молитву, и никто – от приближенных дея до помощника чистильщика сапог – не пал ниц, восхваляя Всеотца за то, что он не создал недогадливых лишенными души женщинами. Немало подивил атэвского полководца и снег на улицах, про который он лишь читал у мудрейшего Саммаха, описывавшего то, что представало его ученому взору, ибо сказано, что тем, кто путешествует ради познания, Баадук облегчает дорогу в рай.

Али, поправив складки синих с белым одежд [125] , с достоинством приветствовал высокого плотного хансира с золотой цепью на шее. Сам Меч Атэва скорее дал бы себя убить, чем позволил надеть на себя знак раба [126] , однако за морем придерживались иных обычаев.

– Да будет светел твой день и темна твоя ночь, Носитель Ключа. Ты пришел, и я говорю тебе, что мои глаза рады узреть любимого каддара дея Филипха.

– Его Величество Филипп Четвертый шлет привет брату великого Усмана и ждет его в Летнем Дворце, на поле перед которым через два дня состоится малый турнир в честь брата Его Величества герцога Эстре.

125

Атэвы полагают синий цвет – цвет небес – священным, и носить его могут лишь священнослужители (светло-синий) и в торжественных случаях калиф. Родичи и приближенные калифа могут надевать синее и белое, причем соотношение цветов указывает на степень близости с владыкой.

126

Баадук объявил знаком рабства все, что хотя бы отдаленно напоминает ошейник.

– Сколь счастлив мой конь, что пройдет по следу коня повелителя Арции. Я и мои люди следуют за тобой.

Али не сомневался, что в глазах не познавших истинной мудрости, но чем-то ему симпатичных арцийцев он и его свита представляют не менее диковинное зрелище, чем представлял бы арцийский вельможа, окажись он в Эр-Иссаре. Будучи не фанатиком и не политиком, а воином, брат Усмана относился к различиям в обычаях философски. Куда больше его волновало, что арцийский повелитель оказался не таким, каким ему следовало быть. Али свято чтил договор Льва и Волка и верил словам мудреца Абуны о том, что настает время великого зла, и первый прыжок оно сделает на Севере.

Истинной целью посла было вручить северному дею тайное послание Усмана. Увы, увидев Филиппа, Али мысленно проклял судьбу, склонившую владыку хансиров к мерзостному пороку пьянства. Вряд ли тот, кто ночью смотрит на дно кувшина, а днем на его горло, может увидеть дым раньше огня.

Величайший в мудрости своей сказал: когда лев болен, рядом собираются шакалы. Филиппа окружали шакалы и гиены, озабоченные лишь тем, чтобы набить свои зловонные пасти и перегрызть глотки друг другу. Лишь булат-сагар [127] имел тело и душу воина, и лишь Носящий Ключи служит дею, а не себе. Но мудрость и того, и другого не сильнее новорожденного жеребенка, слова калифа калифов будут для них слишком тяжелы.

127

Булат-сагар (атэв.) – начальник дворцовой стражи.

Али склонялся к тому, чтобы после передачи даров и заверений в дружбе подписать торговое соглашение и вернуться в лучший из городов [128] , вложив в сердце Усмана еще одну тревогу, ибо кровь дея Арраджа истощилась, как истощается почва в руках нерадивого крестьянина. Если бы он мог вернуть повелителю не только письмо, но и Садана! Полководец с горечью оглянулся на великолепного белого жеребца с черной гривой и черным хвостом, бегущего между двумя всадниками. Сын молнии вряд ли узнает всадника, дей Филипх не похож на того, кто покорит коня коней.

128

Имеется в виду Эр-Иссар.

Летний Дворец арцийского повелителя был красив, хотя, на взгляд атэвского полководца, в нем могло быть побольше лоджий, да и резьба по камню была груба и проста. Дей Филипх, его дейи [129] и наследники в окружении каддаров, родичей и родичей родичей вышли на террасу, едва только жеребец Али ступил на расчищенную от снега площадку перед дворцом. Брат Усмана запоминал лица раз и навсегда и сразу же приметил стоявшего рядом с владыкой арцийцев незнакомого темноволосого человека. На прошлом приеме его не было.

129

Дейи (атэв.) – королева.

Незнакомец был в таком же богатом платье и плотном плаще, как и прочие, и все же отличался от них, как отличается волк от собак. Приглядевшись, Али увидел, что темноволосый горбат, хоть и не столь сильно, как старый Джамал, учивший сыновей калифа Амира держать саблю. Так вот он каков, северный волк, младший брат дея, про которого говорят много и хорошо.

Али приложил руки к вискам, уголкам губ и сердцу, приветствуя повелителя хансиров.

– Да будут мои глаза цветами, по которым ступают ноги благородного Филипха и его сыновей. Прежде чем мои сапоги коснутся ковров твоего освященного небом жилища, разреши мне передать тебе дар Повелителя Повелителей. Этот конь был украшением Эр-Иссара, но калиф, да продлятся его дни до бесконечности, посылает благородного Садана тебе в знак своей дружбы и верности клятве Льва и Волка.

По знаку Али вперед вышел великий конюх калифа Гатар-ар-Хутта. Меч Атэва знал, каково почтеннейшему расставаться со своей гордостью и надеждой. Садан был для Гатара дороже всех его многочисленных внуков, но калиф велел отдать величайшее из сокровищ в чужие руки. Повелитель Повелителей всегда прав, но сколь горек удел смотрителя конюшен, вручившего узду ветроногого Садана недостойному. Однако на темном лице старика не дрогнул ни один мускул. Гатар-ар-Хутта простерся ниц перед повелителем хансиров и поведал ему родословную коня коней от жеребца самого Майхуба. Затем двое сильных воинов подвели сына молнии к самим ступеням, дабы дей Филипх мог рассмотреть дар калифа.

Садан недобро косил глазом, черные ноздри возбужденно раздувались, впитывая непривычные и неприятные запахи. Вряд ли кто-то из хансиров рискнет хотя бы подойти к нему. Али с непроницаемым лицом смотрел в глаза арцийскому владыке. Тот, несомненно, знал толк в лошадях, но времена, когда он мог покорить ветроногого, занесло песками. Внезапно Меч Атэва ощутил острую жалость к воину и всаднику, получившему коня, на которого ему не сесть, не боясь покрыть себя позором. Повелитель не может быть сброшен лошадью и отвергнут женщиной! Брат велик, но он ошибся, вместо радости послав северному дею боль и стыд. Внезапно в голубых глазах Филипха мелькнул огонь.

– Я благодарю повелителя атэвов за дар, которому нет и не может быть равных. Но пусть простит меня сурианский Лев, если я вручу сокровище моему брату, покорившему Север. Я не мог придумать награды, достойной его доблести, но, увидев блистательного Садана, понял, что это рука судьбы. Герцог Эстре, прими коня коней как залог будущих побед.

– Мне остается доказать свое право на этот дар, – нагнул голову брат Филипха. Сбросив плащ на руки подбежавшего слуги, он, слегка прихрамывая, спустился вниз и без колебаний подошел к напрягшемуся Садану. Конь и человек замерли, глядя друг на друга, а затем северянин протянул руку и коснулся лоснящейся шерсти.