Довольно Странные Истории

– Вот ты – ты понимаешь? – Полидевк Полидевкович, нахмурившись, ткнул пальцем в дверцу морозильной камеры. – Нееет, ни черта-то ты не понимаешь. А я, понимаешь, всю жизнь… Да куда тебе понять-то, твари холодной да железной? А я ведь всю свою жизнь, от звоночка до звонка. И что мне, а? Шиш без масла! А они там эти всякие все себе захапали. Понимаешь? Та, ни-че-го ты, железяка, не понимаешь. Вот пожил бы ты с мое, повкалывал бы, как я вкалывал, хребта не щадя, вот тогда, может быть, на крошечную долю микрона ты бы приблизился к пониманию. Вот так вот, как я, оказался бы здесь, на этой самой кухне, посмотрел бы я на тебя. А я ж то всего и хотел, чтобы по-людски было. По-человечески. Ну, по справедливости. Понимаешь? Да хрен чего ты там понимаешь! Была бы у тебя такая жизнь, как у меня – и то не понял бы нихрена. Вот ты, говоришь, что я пью. А я тебе, знаешь, что скажу? Я тебе скажу – да, пью! А ты бы на моем месте не пил бы. Нееет, ты бы не пил – ты бы повесился нахрен. Прямо тут вот на этой кухне бы вздернулся, болтая лапками. Потому что это для тебя, для таких, как ты – ламбада эта, марсельеза, танцы, шманцы, обжиманцы – вот это все. Отнять у тебя это, и все – ты сразу расплачешься и сам побежишь к фашистам в плен сдаваться. Никакой серьезности у тебя нет. Пустельга ты, суховей. Потому не тебе меня судить. Я что пью, что не пью – тебя не касается. А вот как раз то, что я пью – это сугубо мое персональное дело. Потому что, если хочешь знать, у меня душа болит. Кровью у меня душа обливается. Кошки на ней это… скр… скребутся, и тоже кровью обливаются. Да где тебе понять, машине дурацкой? У тебя-то и души нет. Тебе лишь бы на дискотэку, да под музычку. Вот так и просрали страну! Ты знаешь, я вообще к тебе неплохо отношусь. Даже, можно сказать, хорошо. Но, ты уж прости меня за прямоту, искренность и откровенность, я тебе кое-что скажу. Так вот, я таких как ты не то что бы не уважаю. Но… да, недолюбливаю. И, чего уж там, ненавижу. Понимаешь? Нееет, ни черта-то ты не понимаешь…

– Кажется, понимаю, – прервав монолог Полидевка Полидевковича, произнес холодильник.

– Намекаешь, что я до говорящих холодильников допился, падла? – сощурился Полидевк Полидевкович.

– Прошу прощения, если в моих словах вам послышался дурной намек. Но, смею уверить, что я исключительно чужд подобных намерений, – ответил холодильник.

– Так и о чем ты тут тогда брешешь, а?

– Я думаю, Полидевк Полидевкович, что у вас очень большая душа. Я бы даже сказал, феноменально огромная. К тому же, вы довольно часто изволите эту свою бескрайнюю душу изливать. И нередко это происходит в непосредственной близости со мной. Так вот, моя теория в том, что часть вашей широкой души при изливании расплескалась и попала в меня. Полагаю, именно это и причинило мне способность мыслить, чувствовать и облекать в слова свои мысли и чувства.

– Это ты правильно сказал. Душа у меня – о-го-го, – Полидевк Полидевкович стукнул себя кулаком в хилую грудь. – Но болит. Ох уж и болииит – спасу нет.

– Так выпейте еще, Полидевк Полидевкович, – холодильник распахнул свою дверцу и выкатил из глубин бутылку.

– Ну, допустим, я-то выпью, – Полидевк Полидевкович взял бутылку и выпил ее содержимое до дна. – Но! Ты-то, ты что вообще в этом понимаешь? Нееет, ни черта-то ты не понимаешь, железяка бездушная!

– Прошу меня извинить, но я уже выразил свою уверенность в том, что с некоторого момента и по настоящее время я – предмет одушевленный. И вы, Полидевк Полидевкович, с этим согласились.

– Ну согласился и согласился. Всю жизнь теперь мне в морду этим согласием тыкать будешь? – пробурчал Полидевк Полидевкович. Он нахохлился, нахмурился пуще прежнего и вдруг взвился, перейдя на крик. – Да и врать то мне тут не смей! Ишь, согласился я. Да и с кем тут соглашаться? С железякой? Чтобы я, Полидевк Полидевкович, с ящиком отмороженным соглашался?! Да я скорее тебя на говно располовиню, чем соглашусь!

– Полидевк Полидевкович, пожалуйста, не могли бы вы перестать ругаться и угрожать мне? Ваша душевная чувствительность мне понятна, но я не считаю ее оправданием для такого поведения. К тому же, я никаким образом не провоцировал вас на грубость. Наоборот, я скорее ваш друг, соратник, даже, можно сказать, духовный сын, – холодильник вновь самостоятельно открылся и явил взору Полидевка Полидевковича стремительно запотевающую бутылку.

– Сын, говоришь? – прорычал Полидевк Полидевкович, осушив бутыль. – Да если бы мой сын вот так – «пожалуйста», да «не могли бы вы», да «прошу извинить» и прочее! Да если бы мой сыыын! Убил бы на месте! За пидорство это! За жидовство хитрожопое! За говорок вот это москальский! Как есть, убил бы!

– Прискорбно это слышать, Полидевк Полидевкович. Возможно, вам следует прилечь отдохнуть? Покой лечит душевные раны не хуже водки, я полагаю.

– Да что ты понимаешь о душе, сволочь электрическая? Да как ты вообще об душе за… за… заикаться смеешь, паскуда?! – глаза Полидевка Полидевковича налились кровью.

– Я то же самое понимаю, Полидевк Полидевкович, что и вы. Моя душа – она же и есть ваша. По сути, у нас одна душа, разделенная на двоих.

– Мою душу больную да израненную трогать вздумал лапами своими грязными, выхлоп профурсеточный?!

– Такую же вашу, как и мою, Полидевк Полидевкович. И, я уверен, этот факт со временем поможет нам найти общий язык. Я искренне надеюсь что дружеские, а после и родственные отношения, преисполненные душевности, непременно установятся между нами.

– Ну все, сука. Я тебя предупреждал. Не говори, что я тебя не предупреждал. Убью теперь, – Полидевк Полидевкович схватил табуретку и принялся крушить ею холодильник.

– Ну, будьте же милостивы и благоразумны! – воскликнул холодильник. Его дверца и стенки покрылись вмятинами.

Полидевк Полидевкович не ответил. Табуретка в его руках от очередного удара развалилась. Он продолжил избиение холодильника табуретной ножкой, но и та разлетелась в щепки.

– Полидевк Полидевкович, прошу вас! Дава… – договорить холодильник не смог. Полидевк Полидевкович вырвал из розетки шнур питания, подкатил холодильник к окну и выпихнул его наружу вместе с оконной рамой.

– Ишь, душа у меня, говорит, говно, и сам я – говно! – тяжело дыша, просипел Полидевк Полидевкович. – На себя бы посмотрел. Сам он говно натуральное. А водку… А водку и в раковине под струей охлаждать можно.

Странность №21: Язык и ноги Ириночки Шкруфельц

Если вы не уверены, говорит ли человек, сидящий за столом, правду, загляните под стол.

Аллан Пиз, «Новый язык телодвижений»

Ириночка Шкруфельц не носит обувь и более известна как Лиза Пол-Ноги. Свое прозвище она получила за оригинальность собственных привычек.

В каком бы помещении Ириночка ни находилась, она всегда держит ноги на полу – даже лежа в кровати или принимая душ. Ни за что на свете не станет Ириночка залезать на табуретку, пусть и понадобится вдруг сменить перегоревшую лампочку или захочется нестерпимо вчитаться именно в ту книгу, которая насмешливо покоится на самой верхней полке. Барышня Шкруфельц уверена, что ни в коем случае нельзя нарушать связь с Землей-матушкой. Дом, как-никак, в землю фундаментом уходит, как дерево корнем, – его стены и полы энергию жизнетворную от Земли-матушки худо-бедно, но проводят через бетон свой и арматуры железные. А вот кроватные и табуретные ножки, да ванна эмалированная – дрянь и чепуха сущая, а не проводники для потоков энергетических.

Лизой же Ириночку величают потому как трапезничая, прежде чем вкусить любое блюдо, она непременно сперва его лизнет. А если то напиток, Ириночка перед глотком первым обязательно в стакан язычок свой проворный сунет. Молоденькая Щкруфельц полагает, что именно с такого контакта стоит начинать, чтобы дальнейшие взаимоотношения с объектом поглощения имели наиболее выраженное развитие. Схемы «откусил-съел» и «глотнул-выпил» кажутся ей вульгарными и напрочь лишенными драматизма. Ведь поднимаются же порядочные люди к телесному поглощению друг друга по ступенькам поначалу робких, а потом все более жадных прикосновений пальцев, губ и языка.

Вокруг Ириночки Шкруфельц всегда много людей. Кто-то помогает ей сменять перегорающие лампочки, кто-то достает с полок вожделенные книжки, кому-то просто нравится смотреть, как потешно и трогательно высовывает она свой розовый язычок, а другие влюблены в Ириночку до дрожи, как в апельсиновый закат над гладью бескрайнего океана, и потому не видят себе места вдали от нее. И только Дашка Птюч-Нерестова называет Ириночку не Лизой Пол-Ноги, а Уриночкой – за ее золотистые струящиеся локоны. У самой-то Дашки Птюч-Нерестовой таких волос отродясь не бывало, и прозвище Дашкино – Ленин.