Dоwnшифтер

— Мы говорили о мухоморах, я стал усаживаться в поповскую «Волгу» с ключами в руках. Они мне были торжественно преподнесены хозяином машины. В жизни не видел такой убогой машины.

Сердце мое дрожало и неумело перевертывалось. Если бы оно любило ранее и имело опыт в подобных делах, то, наверное, знало, как себя вести. Но сейчас, изведав новые ощущения, оно переворачивалось и тревожило меня.

— Ты… любишь меня? — спросила она, усаживаясь впереди так, что я не мог не заметить, насколько очаровательны ее ноги от сапожек до резко поднявшейся вверх юбки.

Это просто невыносимо. Одно дело — говорить это священнику, и совсем другое — девушке.

— Я тебя очень люблю.

Она навалилась мне на грудь и задрожала.

Первый опыт настоящей любви закончился тем, что у меня задрожали руки, ноги стали путать педали, а в голове случился ступор. То ли ехать, то ли не ехать… но целовать ее во дворе храма я не мог. В последний раз оглядев церковь и еще раз убедившись в том, что за все время мне не встретилось ни одного молящегося, я включил передачу и обнял Лиду. Так мы и доехали с ней до окраины города — в обнимку.

Восьмисот тысяч под кривой березой не оказалось. Как я и предполагал.

Лида сидела в машине и — я уверен — даже не предполагала, чем я занимаюсь у дерева с монтировкой в руке. Вернувшись, я улыбнулся ей, швырнул монтировку в багажник и сел за руль.

Кусая губы, я вспоминал последние слова бабки Евдокии. А еще мне на память пришла одна история из моей жизни, рассказать о которой будет уместно именно сейчас, а не потом.

Мои родители одно время, до того как переехать в город, жили в деревне. В деревне той была небольшая церквушка, и священником в ней был суетный батюшка, дьячки которого постоянно находились в подпитом состоянии, однако Апостола во время венчаний читали вдохновенно и с таким чувством, что родители молодых плакали больше не по обычаю, провожая жениха и невесту в самостоятельный путь, а от умиления этими дьячками. И вот однажды, после невероятного урагана, мы с отцом стояли на вокзале — он провожал меня в город, — и подъехал автобус. Из салона выбрался батюшка, тот самый, и тотчас оказался в эпицентре разговора о том, что ураган у некоторых сорвал шифер с крыш и что теперь придется тратиться на перестил. Батюшка тотчас вступил в дискуссию и сказал следующее:

— Грешите, люди. Вино пьете без меры, блудничаете, праздные слова произносите, оттого и несчастья ваши. Господь все видит.

И в этот момент один из сельчан робко и нечаянно, он, видимо, даже не хотел говорить это — просто вырвалось, — заметил:

— Так это… батюшка… Шифер-то у вас сорвало.

Я не понапрасну вспомнил эту историю. И не от нечего делать я торопился покинуть дом отца Александра. И не из прихоти я отказался брать его деньги. В карманах — ни гроша. Я знал, что найду яму у березы пустой, но все равно не стал брать деньги священника…

Мне не удастся договорить сейчас.

Это как если бы ты, зная точное расположение собственной квартиры, быстро шел по ней по направлению к кровати, вдруг больно ударился лбом о ребро открытой дверцы шкафа, никак не предполагая встретить ее на пути. Да и откуда же ей взяться, дверце, если она должна быть двумя метрами правее?!

Резкий вскрик Лиды вернул меня в реальный мир.

У меня было еще что-то около полсекунды, чтобы принять решение.

Резко вывернув руль влево и утопив педаль газа в пол, я лишил «Волгу» маневренности. Обычно так поступают водители, сидящие за рулем не более года и никогда до этого не попадавшие в переплет на дороге. Я же превратил авто в вертящийся на мокрой дороге кусок железа, точно зная, что произойдет. Беспомощность «Волги» являлась спасением той, которая была мне сейчас дорога…

Удар пришелся не по правой дверце, что означало бы мгновенную смерть Лиды и мою инвалидность, а по левой задней.

Рванувшись вперед и вильнув багажником, наша машина рисковала вылететь на полосу встречного движения, но я точно знал, что лобовое столкновение исключено… Раньше произошло то, от чего уйти было уже невозможно…

Груженный под завязку поддонами с кирпичом «КамАЗ» пересек перекресток с неизвестной мне улицей и врезался в заднюю часть нашей машины, поднимая ее в воздух.

В тот момент, когда начала проминаться задняя дверь под бампером грузовика, я бросил руль и схватил Лиду за шиворот и ногу…

Когда дверь вмялась и стало горбиться, срываясь с креплений, заднее сиденье, Лида уже лежала на мне…

Все случилось менее чем за секунду.

Удар снес весь левый борт, сломал спинку переднего сиденья и вздыбил крышу, но Лида уже была прижата мною к правой двери. Надо ли упоминать о том, что руля в руках у меня в этот момент быть не могло?..

Нас швыряло из стороны в сторону, я чувствовал сначала легкий аромат духов девушки, потом запах бензина, потом снова — духи, после — масляную вонь тряпки, взявшейся неизвестно откуда и упавшей мне на лицо…

Перед глазами мелькали, сменяя друг друга, странные картинки: искаженное от ужаса лицо Лиды; с треском ломающаяся передняя панель; потолок в дырочку; снова лицо и — стекла, взорвавшиеся фонтаном и метнувшиеся мне в лицо…

Машина перевернулась еще два или три раза, и каждый раз, когда она становилась на крышу, я шептал, как в бреду: «Господи, сделай так, чтобы я не урод, а она осталась жива… Господи… Чтобы я не урод, а она — жива…»

Больше в тот момент мне не нужно было ничего. Я хотел, чтобы лицо мое не помялось и она смотрела в будущем на него без отвращения. Ей же… Я точно знал — произойдет с ней все, что должно случиться. Во мне бесился страх только за ее жизнь.

«Пусть шрамы, пусть она потом сама себя стесняется… — лихорадочно носилась в моей голове раненым зайцем мысль, когда я переворачивался вместе с девушкой, прижимая ее к себе. — Я запомнил ее на всю жизнь… Я знаю ее… Я ее всегда буду…»

Со скрежетом перевернувшись в последний раз, совершенно неузнаваемая «Волга» встала на… я хотел сказать — на колеса, но, судя по тому грохоту, который пронесся по… я хотел сказать — по салону, но это был уже не салон — она была без колес — встала на днище.

Что-то горячее и липкое мешало мне смотреть, и я, дотянувшись сочащейся кровью ладонью, стер с лица маску. Посмотрев на руку, убедился: маска состояла из крови и масла. Думается — масла из двигателя. Оно было черное, как смоль. Что ж ты, батюшка, за машиной не следишь…

— Лида, Лидочка…

Она лежала, не отвечая. Левая сторона лица ее была залита кровью, и я засуетился… Я вижу два легких пореза на щеке… Если это кровь из них, то ничего страшного! Любой мужик, привыкший драться на улице, знает, что из рассеченной на голове раны крови бывает порой больше, чем из вспоротого живота! Крови море, опасности — никакой!.. Только бы это была кровь не из ушей…

Она была прекрасна даже в таком кошмарном виде. Да простят меня все, кому чужды извращения.

— Лидочка, девочка, — бормотал я, и кровь сливалась с моих губ и капала на подбородок, — посмотри на меня, посмотри, чтобы я с тобой заговорил…

Прикоснувшись к ее щеке, я с замиранием сердца повернул ее голову. Я просто не знаю, что буду делать, если увижу сейчас рваную рану и находящуюся в движении черную кровь…

И я даже дернулся, когда понял, что замарал ей безупречно чистую щеку своей масляно-бордовой лапой!