Дойти и рассказать

– Трюмо, волну на прикрытие, голосом. Сюда их мне, всех и со всем железом. Слава и Макар, вы остаётесь здесь и мочите всех, кто будет без тельника. Позиция у вас хорошая: сверху прыгать высоко, с боков минируете, спереди держите зубами, насмерть. Дожидаетесь десанта и эвакуируетесь вместе с ними. За «бобра» – головой. Сколько он стоит, вы знаете. Мы – за студентами, Курсант с нами. Вопросы есть?

– Рискованно всё-таки… – с сомнением в голосе протянул тот самый пулемётчик, которого, как Николай наконец-то узнал, звали Макар. – Может, всем вместе дождаться, передать клиента десантуре и полной группой погнать?…

– Ага. А десантура его из вертолёта выкинет с гранатой в жопе. Они что, знают, кто он такой? Чтобы ни на секунду не оставлять с ними наедине, поняли? Ни на миг! Своими задами прикрывайте, по пока на руки Деду не сдадите, глаз не отводить от него, ясно?!

– Ясно. Да только вы как без пулемёта? А если там уже тревогу подняли? Полезете прямо в зубы… Там две дюжины готовых стволов, может быть.

– Kerle, wollt ihr ewig leben?

Пулемётчик замолчал. Как это переводится – он знал (Парни, вы что, собираетесь жить вечно? – Классическая немецкая поговорка, постепенно заимствуемая и другими языками), и ответить на такое ему было нечего.

Пятнадцать

Как известно, носорог подслеповат. Но это уже не его проблема. Спецназовцы неслись по тропе, как стадо взбесившихся носорогов. Оставив позади значительную часть носимого за плечами веса, то есть мины и ленты к пулемёту, бойцы и счастливый проводник позволили себе бежать почти налегке. Ему было вообще лучше всех – никакого оружия у Николая так и не имелось, а ранец весил теперь считанные килограммы – сам по себе, плюс всякие медикаменты. Москвичи несли на себе всё оружие, которое могли унести: в основном это были «Калашниковы» с подствольниками и боеприпасами к ним, плюс дополнительное оборудование – от прицельных систем к «Квакерам» до раций. Теоретически подобная тяжесть должна была ощутимо пригибать к земле даже их, но зато на такой скорости масса прибавляла дополнительную мощь к разбегу. Попавшееся на пути препятствие спецназовцы просто снесли бы.

Другое дело, что даже сейчас, освободившись от основного груза, ради которого всё, собственно, и было затеяно, бойцы не горели желанием состязаться с местным населением в огневой мощи. «Подкрадись, сделай, убеги» – на этих трех принципах держится тактика настоящего спецназа. За последние годы страшное и редкое когда-то слово примелькалось, девальвировалось, потеряло в весе. Силы спецназначения завели себе все желающие, карманный спецназ появился почти у любой силовой и не слишком силовой структуры – вплоть до лесников и спасателей на водах. Но лишь две организации могли гордиться тем, что их спецназ был «тем самым», настоящим: госбезопасность и военная разведка. Именно он, настоящий, выкормленный и натасканный государством, умел проходить сквозь непроходимое, делать своё дело как никто другой и после этого бесследно растворяться в пространстве. Но никогда он не шёл на бой ради боя, всегда – только ради цели. Всё, чего спецназовцы хотели сейчас, это забрать ленинградцев и уйти. И тот, кому пришло бы в голову помешать выполнению этой задачи, столкнулся бы с их возражением, выраженным в весе минутного залпа. Но не раньше.

Бегущий через темноту в тридцати метрах за головной парой командир группы был, в принципе, доволен. Досада по поводу своего вполне объяснимого промаха постепенно притупилось, заменившись удовлетворением от того, насколько точно он, при фактически полном отсутствии информации, сумел выкачать из окружающего понимание о точке, где находятся студенты. Пленный его догадку подтвердил, а «Курсант» в итоге может всё же оказаться полезным именно в роли проводника. Что такие места и ходы, о которых не узнать ни с аэрофотосъемкой, ни даже со слов, существуют, Вадим знал на собственном опыте, а студент пока бежит и бежит наравне со всеми, радуясь полегчавшему весу за спиной. Если он не соврал и не придумал и если они не наткнутся в темноте на местных джигитов, то через полчаса в пределах видимости окажется исходный рубеж для следующей части марлезонского балета, то есть для облегчения местной экономики на десяток пар бесплатных рабочих рук.

Как это бывает, Вадим знал тоже – слишком часто ему приходилось видеть людей, проведших в роли бесправной, отупевшей рабочей скотины даже не годы, а десятилетия. Среди последних были и те, кому довелось попасть в эти проклятые богом края ещё в годы, когда аббревиатура «СССР» не вызывало у такого количества людей непонятной, ничем не объяснимой ненависти – и уж точно ни у кого не вызывало насмешки. Как и многие нормальные люди, он тосковал по тому недоступному теперь уважению, какое держава вызывала у всего мира. Память ретушировала, смазывала всё плохое, что было в те годы, оставляя только общую ауру того, что у профессионального военного вызывало сейчас смешанную с ностальгической тоской нежность: почти несокрушимую государственную мощь, выражаемую в тысячах готовых к бою танков и самолётов, в бороздящих океаны авианосных крейсерах и атомоходах, в стартующих с Байконура космических ракетах. И так далее, и тому подобное, всё мельче и мельче, вплоть до нарезного батона «за тринадцать» и двухкопеечной монеты, которой хватало на телефонный звонок. К тому моменту, когда бывший напуганный рядовой-срочник дорос до второго просвета на офицерских погонах и второго ряда наградных планок, из перечисленного у страны не оставалось уже ничего. Сама страна тоже уменьшилась в размерах, почему-то устыдившись того, что живущие лучше любого рязанца или великолукца жители её окраин вдруг решили, что жить станет намного легче и проще, если объявить себя жертвами кровавого коммунистического режима. Или гадкого российского режима. Или просто решили, что им всё позволено. Но с последними ему и его ребятам, по крайней мере, разрешили быть почти на равных. А это уже немало.

Через сорок минут хорошего бега группа вышла к тому месту, где река делала широкий и плавный поворот в сторону села. Подождав отставшего разведчика-стрелка, выполнявшего функции тылового охранения, и дав студенту и бойцам отдохнуть пару минут хотя бы стоя, упершись головой в собственную грудь, Вадим ещё раз оглядел своих ребят. К реке они вышли сверху, и хотя уклон был почти незаметным, двигаться здесь всё же было чуточку легче. Селу полагалось открыться метрах в двухстах впереди, а посты наблюдения, если они в такой демонстративно мирной местности и имелись, не были обнаружены ни «Совой» с тепловизором, прошедшей над долиной в самом начале ночи, ни ими самими. Так что теперь очередь студента…

Николай, использовав дарованные богом минуты, чтобы чуть-чуть отдышаться после броска, подсознательно ожидал какого-нибудь формального «Benedictio novi militis» (Церковное благословение, получаемое рыцарем (лат.), но напрасно – после короткой передышки командир спецназовской группы просто скомандовал «Вперёд» – опять же, только жестом – и тени соскользнули с откоса по осыпающимся камешкам. Пара бойцов тут же ушла вперёд, разбрасывая влажную от ночной сырости гальку с шумом не слишком стесняющихся своей скорости людей, остальные последовали за ними. Горизонт уже начинал потихоньку светлеть, протягивая от изгибов холмов гротескные, залитые чёрной тушью тени. Через считанные десятки минут местные тётки и девчонки поднимутся доить коров, начнут орать первые петухи, какой-нибудь мучающийся похмельем бородач пойдёт сполоснуться к ключу… В общем, времени оставалось мало.

Пройдя поворот речного русла, стремительная людская цепочка превратилась в гибко шевелящуюся гусеницу. Уже на первой сотне метров группа разбилась на пары и тройки, отделённые друг от друга десятком летящих шагов, быстро и плавно скользящие через засыпанное галькой пространство в сползающей в реку непроницаемой ещё тени прибрежных кустов. Злые, настороженные, изготовленные к бою «москвичи» ощущали буквально зубную боль от того, что у них не было пулемёта. Лучшее оружие спецназа – это подвижность, но в огневом бою на такой почти порнографически открытой местности, какой предстало каменистое речное русло, хороший пулемётчик способен сделать из ситуации практически полное дерьмо.

Николаю, хотя подобные формулировки его не посещали и пулемёта он в жизни до этой ночи не видел, было не легче, поскольку у него в руках не было вообще ничего. Зримо представляя себе, как сейчас из кустов, в лицо и в открытый, беззащитный бок могут начать плескать бело-багровые вспышки, он не понимал ни того, что он сможет делать, кроме того, как броситься к воде и попытаться перебраться на другую сторону, ни того, почему об этом не желает задумываться такой несомненно бывалый и умный человек, как «Гиви».

Сказать, что ему просто страшно, было бы таким же преуменьшением, как заявить, что он лишь слегка устал, но к этому страху, расползшемуся по сетчатке глаз в виде невидимо-чёрного, неощутимого уже фона, неожиданно примешивалось что-то яркое, почти красивое. Злоба, радостное ожидание действия, почему-то превращающееся в острое удовольствие, и ещё что-то сложное, непонятное пока ему самому. Всё это было странно, но привычки заниматься самоанализом у Николая, к счастью, не имелось, и он просто наслаждался, ощущая себя живым, причастным к движению вперёд.