Дождь идет

– Надо полагать, его не нашли... Я усиленно думал. "Не нашли"? Но ведь когда вошел комиссар, Альбер сидел дома без штанов!

– Хотя слишком большая наглость явиться сюда и спрятаться у матери...

Нет, это было чересчур для меня! Я не способен был все это переварить. Голова горела и раскалывалась.

Но еще больше меня пугало другое: две группы так и не разошлись: полицейские, делавшие вид, будто прогуливаются, и другие - горстка мужчин, неизвестно почему продолжавшая стоять на площади, где им вовсе нечего было делать.

Я боялся, ужасно боялся!

V

Не странно ли все-таки, что, доживи я до глубокой старости, доживи я даже до ста лет, два существа навсегда останутся для меня вне рода человеческого, вне всяких и всяческих представлений взрослых; и старик, каким я стану, сидя на солнышке, закрыв глаза, увидит устремляющиеся в небо как бы языки пламени или как бы фосфоресцирующие души; и при всем разуме и жизненном опыте старик этот будет по-прежнему называть их по имени и звать их, а может, и разговаривать с ними?

Первая из этих душ - моя сестра.

Когда, в сущности, я узнал, что у меня была сестренка? Да примерно в ту пору, поскольку тетя Валери нечаянно вызвала это признание однажды вечером, когда мы ужинали за нашим круглым столом. Отец заметил матери, что у нее под глазами темные круги, на что она, наверное, ответила:

– Я немного переутомилась.

Тогда, не знаю уж почему, кинув на меня, словно хотела меня раздавить, уничтожающий взгляд, тетя Валери раскрыла свою противную огромную пасть:

– Жаль, что у тебя не девочка, а мальчик... Я уставился в тарелку и не видел, как матушка изменилась в лице. Пролетел тихий ангел... Неожиданно

,

я услышал странное сопение, поднял голову: матушка, закрыв лицо руками, вскочила из-за стола, торопливо направилась к двери и, все убыстряя шаг, не сдержав рыданий, устремилась вверх по лестнице.

– Что это с ней?
– удивилась тетя. Отец ответил, и я не узнал его обычного голоса. Ему не хотелось говорить при мне.

– У нас была девочка...-сказал он.
– Сразу же после Жерома...

– И она...

– Да... Спустя несколько часов... Сделали все возможное...

Я не заплакал, но кусок не шел мне в горло. Матушка не возвращалась. А скотина тетка начала рассказывать истории об умерших маленьких девочках, но отец не слушал, он настороженно ловил каждый звук сверху.

Все-таки он дождался конца ужина. И направился к лестнице с таким видом, будто ничего не было сказано. Остаться с глазу на глаз с тетей я просто не мог и потихоньку пошел за ним.

Родители не зажгли света. Я бесшумно приблизился к двери. В полумраке я различил матушку: она лежала ничком на кровати совершенно одетая, уткнувшись лицом в подушку, и спина у нее тряслась от рыданий; а отец-я впервые видел, чтоб отец стоял на коленях возле кровати,- держал матушкину руку, другой рукой гладил ей волосы и шептал:

– Крошечка моя... Бедная моя, любимая крошечка...

Тут и я, не в силах больше сдерживаться, громко разревелся. Никогда прежде я не видел их такими; для меня они были только родителями, лавочниками, семьей.

– Что ты здесь делаешь, Жером? Отец, немного смущенный, поднялся с пола и отряхнул колени.

– Господи, прошу тебя, сделай так, чтобы моя сестричка не оставалась в чистилище!..

Недаром же меня обучали катехизису: я представлял сестру, призрачно белую - реально я себе ее, по правде говоря, никак не представлял, а только в виде некоего ореола - в бесконечно длинном, ледяном коридоре.

– Господи, прошу тебя...

В виде ореола снилась она мне и взрослому, как позже мне снился умерший Альбер.

А с этим Альбером, занимающим такое большое место в моих мыслях и в моем сердце, я ни разу даже не заговорил, ни разу даже не пожал ему руку.

Как поразился я на следующее утро, когда подбежал к окну и взглянул на окно полумесяцем, точь-в-точь похожее на мое! У меня совсем вылетело из головы, что сегодня воскресенье. Площадь показалась мне ужасно пустой. Ветер кружил обрывки бумаги по серому булыжнику, и циферблат часов был белым, как иней.

Черную занавеску сняли, как снимали каждый день. Но почему же вместо нее повесили какую-то розовую ткань, оставив лишь небольшой, пальца в два, просвет? Мне не видно было ни Альбера, ни его бабушки. Некоторое время я даже думал, что их нет и они никогда больше не вернутся; но долго и пристально вглядываясь в темную щель между оконным косяком и занавеской, я уловил движение, белесое пятно руки и понял, что они сидят дома, притаившись в темноте.

Лавки еще не открылись. Некоторые вообще сегодня не откроются; на площади сидело всего несколько торговок, которые уйдут часов в одиннадцать. Мое внимание привлекли два человека, один из них был агент с длинной шеей и кадыком; они прохаживались взад и вперед, затем вошли в кафе, дверь стояла отворенной, официант в синем фартуке выметал опилки.

Это воскресенье показалось мне еще однообразнее и скучнее обычного, хотя, что не часто случалось, отец был дома. Пока матушка - она уже вернулась с ранней обедни - готовила завтрак, он в спальне брился. Мне разрешили надеть охотничий костюм и новые башмаки. Выдали положенные два су, я часами звенел ими в кармане, обдумывал, на что бы их истратить.

Товарищей у меня не было. Умытый, одетый, накормленный до отвала булочками и шоколадом, я очутился на холодной улице - руки в карманах, с посиневшими на знобком ветру коленками, весь скованный великолепием нового костюма.

Мне предстояло идти к обедне; я ходил в церковь один, как большой, и даже взял в привычку слушать обедню стоя в глубине церкви с мужчинами, тогда как Альбер занимал молитвенную скамейку рядом с бабушкой.

Но сегодня они не придут. Матушка за завтраком сказала:

– Утром, у ранней обедни, бедная мадам Рамбюр просто пожирала глазами распятие... Хорошие люди, а как не везет!

И накануне вечером тоже о них шла речь, но обиняками, чтобы я не понял.

– Если б у несчастного мальчика хоть была мать!.. Знаете, тетя, чем теперь занимается особа, на которой был женат сын Рамбюров? Пустилась во все тяжкие...

Я не понимал, что это означает, и, может, поэтому ужаснулся, особенно после того, как тетя Валери, покачивая головой, зловеще прошамкала:

– Вот помяните мое слово!.. Все это плохо кончится...

Возле аптеки провизор мосье Бру пытался завести свой только что приобретенный автомобиль, он первым из обитателей нашего квартала обзавелся машиной. Надо думать, я долго стоял ее рассматривал и оторвался лишь затем, чтобы оглядеть с ног до головы двух полицейских, которые вышли из кафе, утирая усы. Дождя не было, но дул порывистый ветер, тучи мчались над самыми крышами, и, когда я поворачивал за угол, на меня обрушивался тугой, пронизывающий шквал, юбки хлопали, женщины хватались за шляпки, а мужчины иной раз бежали догонять котелки, катившиеся в облаке тонкой пыли.