Дождик в крапинку

— Интересно было? — крикнула она.

Дедушка передал ей авоську с хлебом.

— Можешь представить, — заговорил он. — Антон убедил меня пойти в зоологический магазин. И мы очень хорошо погуляли.

Мама гладила в комнате.

— А папа где? — спросил Антон.

Мама не ответила. Убрала утюг, спрятала гладильную доску за буфет. На столе появились глубокие тарелки, ложки, бумажный пакет с домашними сухариками и зеленоватое керамическое блюдо с похожим на рыжего сома батоном.

Мама налила в тарелки бульон и вышла.

Бульон был прозрачно-желтый, на поверхности плавали золотистые кружочки жиринок. Антон побросал в него сухарики; сталкивая их ложкой, устроил морской бой.

Он не начинал есть, дожидаясь мамы. Вдруг слух его уловил надсадные звуки ее голоса. Они неслись из кухни. Либо мама смеялась и, смеясь, что-то рассказывала, либо она с кем-то ссорилась. Обычно ее так далеко слышно не было.

Антон выбрался в коридор. Прокрался до прихожей. Теперь он различал и ворчливо-неясное бурчание бабы Тани:

— А вы должны понять. У него сложный период.

— Сложный период? Что вы говорите? — удивлялась мама.

Антон выглянул из-за дверного косяка. Бабушка стояла у плиты вполоборота к маме, уперев руки в бока; мама спиной к ней открывала банку зеленого горошка.

— Я вас не об этом просила, — говорила мама, — совершенно не об этом. Вы прекрасно знаете. Я и сама могу сходить с ним куда угодно. Мне нужно было, чтобы он не встретился с учительницей. — Тут она увидела Антона и на той же ноте, но без всякого выражения, закончила: — Антон, иди в комнату, я несу второе.

На второе, как Антон и ожидал, была котлета с зеленым горошком. Мама бульон не доела, отодвинула тарелку.

— Поешь, — попросил он. Антон не любил, когда старшие ссорились. В доме сразу становилось неуютно.

Мама вилкой поковыряла котлету.

После обеда принялась наводить порядок. Машинку задвинула глубже под стол, стекла буфета завесила папиросной бумагой. Постелила свежую скатерть.

— Антон, ты бы пошел в мастерскую.

— Да ну, я с тобой, — не захотел он.

Взял раскраску «Веселый поезд», цветные карандаши. Устроился в кресле под репродуктором. В поезде ехали слон, мартышка, жираф, бегемот… Слева шли цветные рисунки, справа — их контуры. Нужно было правильно подобрать цвета.

Когда дома был папа, Антон советовался с ним. Сейчас приходилось проводить рядом с рисунком черточку и сравнивать, подходит ли оттенок.

В дверь позвонили. Мама поправила шпильки в прическе и побежала открывать.

Антон уже привык к заказчикам, почти не обращал на них внимания. Это они старались с ним подружиться. Некоторые приносили конфеты, игрушки, расспрашивали, как он учится, какие отметки получает. Приятно, но он знал: их заинтересованность — только на время, пока мама шьет, потом они исчезают и о нем и о маме забывают до следующей надобности.

Однако женщина, которая вошла, заставила его отвлечься от «Веселого поезда».

Она была высокая, худощавая, в черном костюме — юбке и жакете — и такого же цвета шляпке с пером.

— Здравствуй, — сказала гостья, стягивая тонкие кружевные перчатки.

— Здравствуйте, — пролепетал он.

И чулки на ней были черные. И туфли. А глаза — голубые. Но не бледные, как у бабы Лены и Любочки, а яркие и ясные.

С ее появлением по комнате разлился нежный аромат.

Гостья с мамой сразу занялись делом. Антон наблюдал за ними исподтишка. Мама чертила на бумаге.

— Вот такой будет рукав… Вот. Со складочкой.

— Прекрасно. А воротник вот такой, — подхватывала гостья.

Интересно было, что за перо у нее в шляпе, но Антон стеснялся спросить. Ему казалось, если он повернется или встанет, то сделает это очень неловко, неуклюже. А ему хотелось понравиться гостье, хотелось, чтобы она поинтересовалась, чем он занят. И он с особым усердием вновь занялся раскрашиванием.

— То, что вы говорите, мне как раз и нужно, — признавалась женщина. — Я кому ни скажу, никто не понимает. Хорошо, что нашла вас.

— Я долгое время работала в театре, — тоже радуясь, но как-то несмело, смущенно рассказывала мама. — Там и научилась. Там, — она кивнула на Антона, — познакомилась с его отцом, он мне объяснил эти премудрости.

— Актер?

— Нет, художник.

— Ах, — улыбнулась женщина. — Вот ты в кого. А я смотрю рисуешь, рисуешь.

— Я не рисую, я раскрашиваю, — сказал Антон, хотя и понимал, что уточнение не в его пользу.

Она подошла.

— Разреши посмотреть?

Начала с первой страницы, долго задержалась на второй и третьей, что показывало действительный ее интерес.

— Очень хорошо. И аккуратно. — Он взглянул в ее бледное, слегка вытянутое лицо. — Скажи, ты что же, всегда раскрашиваешь картинки но порядку, с начала до конца?

— Да, — ответил Антон.

— И тебе не хочется какую-нибудь пропустить, перескочить дальше?

— Хочется, — признался он. — Но другие тогда что же, останутся нераскрашенными?

Ему действительно жаль делалось картинок, обойденных вниманием. Это было несправедливо, обидно для них.

— Конечно, есть картинки, которые мне больше нравятся, — заговорил он. — Но то, что они ждут меня впереди, помогает раскрашивать те, которые нравятся меньше.

— Поразительно, — обратилась женщина к маме. — Откуда такие терпение и усидчивость? Моя дочь раскрасит три картинки и альбом бросает. Требует новый. Нужно вас познакомить, чтобы ты ее перевоспитал.

Он не думал, что у нее дочь. И огорчился. Выходит, он не сам но себе ей интересен, а в связи с дочерью, которая тоже увлекается раскрашиванием.

— А машины ты любишь? — спросила гостья.

— Машины? Я? — Он вспомнил желтый оппель-капитан у ворот Германа и встрепенулся. — Да, конечно.

— Хочешь прокатиться?

Она говорила об этом совершенно спокойно, как о чем-то обычном, будничном. Может быть, хотела подстроить розыгрыш, подшутить над ним? Он, как дурачок, обрадуется, закивает, а она только посмеется.

Одна мамина заказчица обещала провести Антона в цирк. Он дождаться не мог: «Скоро? Скоро?» Мама ей позвонила, и та сказала, что обстоятельства изменились и пока у нее нет такой возможности.

— Ну, хочешь? — настаивала незнакомка.

— А когда? — состорожничал он.