Дознание Феррари (сборник)

– Войдите.

В узкую щель двери сначала осторожно просовывается голова Бубнова, а затем и сам парень показывается на пороге. Стеснительно улыбаясь, он подходит к столу и показывает мне небольшой конверт.

– Вот. Принёс… Как просили.

Он аккуратно открывает конверт, бережно достаёт из него листок бумаги, расцвеченный акварелью. Первое впечатление: меня обманывают. Это не может быть рисованным портретом. Это цветная, мастерски выполненная фотография. Но шероховатость бумаги и некоторая расплывчатость красок на ней убеждают: портрет рисованный.

Но до чего живое лицо!.. Плотно сомкнуты тонкие губы, сжаты крылья такого же тонкого прямого носа, тревожно прищурены миндалевидные тёмные глаза, нахмурены чёрные брови, невысокий лоб прорезали две глубокие складки… и густые волосы, обрамляющие лицо.

Мое долгое молчание, вызванное изучением портрета, Бубнов воспринимает как недоверие к его работе. Он смущённо бормочет:

– Может, не совсем точно изобразил… Вечер был, да и видел-то человека мельком… Если бы он не в машине сидел, а в студии позировал, да при хорошем освещении…

В том-то и дело, а он ещё оправдывается! Если ничего не сочинил, то – завидная зоркость у парня. Я дружески обнимаю его:

– Всё хорошо. Этот портрет мы сегодня размножим, и… словом, спасибо!

Он краснеет, как девушка, вскидывает на меня повеселевшие глаза:

– Тогда я пойду? У меня скоро занятия.

Мы прощаемся, довольные друг другом, и он уходит. Мне тоже не сидится в кабинете, хочется немедленно показать портрет оперативникам Белова: вдруг опознают в нём кого-нибудь из «крестников»? Вот было бы здорово!

Но… Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Все восхищаются мастерством художника, крутят портрет так и сяк, однако признать в нём кого-либо не могут.

– И всё-таки, кого-то он мне напоминает, – мучительно раздумывает Наумов. – Кто это? Кто?..

Ничего, выясним! Для начала покажу портрет Шляпниковой.

Беру из сейфа специально приготовленные для подобных случаев два портрета других лиц, вызываю служебную машину и еду в «Бирюзу».

Шляпникова, в присутствии понятых, долго вглядывается в портреты, затем указывает на тот, что рисовал Бубнов, и чуть дрогнувшим голосом подтверждает:

– Он! Очень похож: глаза, брови, волосы, лоб…

Ну, вот и отлично. Как положено, оформляю протокол опознания. Теперь бы пропавшее такси отыскать.

3

Домой опять возвращаюсь поздно. По улицам снуют машины, невольно приглядываюсь: не промелькнёт ли такси с номером «37–38»?

Ох, как нужна мне эта машина! Твёрдо убеждён, что от неё потянется ниточка к раскрытию разбойного нападения на «Бирюзу».

Жёлтых такси проносится немало, но всё не те, не те…

Вот и мой дом. Лифт быстро поднимает на шестой этаж… Не успеваю вытащить из кармана ключ от квартиры, как дверь распахивается – и вижу счастливое улыбающееся лицо Елены.

– Как хорошо!.. Как хорошо, что ты всё-таки пришел, – порывисто восклицает она и втягивает меня в прихожую.

Недоумевая, замираю у порога.

– А что, собственно, случилось? Почему – «всё-таки»?

Глаза Елены радостно светятся:

– Потом, потом скажу. Давай переодевайся – и ко мне, в мою келью.

И тут замечаю, что на Елене нарядное тёмно-зелёное вечернее платье и лёгкий белый шарфик, придающие ей праздничный вид.

– Какое-нибудь семейное торжество? – догадываюсь, наконец.

Она молча кивает.

– И моё присутствие тоже необходимо?

Ещё кивок. И мне ничего не остаётся, как подчиниться и наскоро привести себя в порядок. Непонятно только, почему торжество не в гостиной и так тихо в квартире?

Снимаю запылившуюся форму. Умываюсь. Надеваю белую рубашку, синий галстук. Сдуваю с костюма пылинки. Вглядываюсь в зеркало: хорош? На меня смотрит кудрявый сероглазый, ещё молодой человек, прилично одетый и с не очень скучной физиономией… Так что вроде бы всё нормально, можно идти.

В комнате Елены чуть светится крохотное бра на стене. На полке горит зелёный огонёк магнитолы, слышится приглушенная мелодия блюза. На журнальном столике, придвинутом к тахте – вазочка с цветами, бутылка шампанского и торт.

Елена сидит на тахте. Густые каштановые волосы рассыпались по плечам.

Присаживаюсь рядом и спрашиваю:

– А-а… Екатерина Ивановна где?

И тут же в ответ слышу тихий серебристый смех:

– Разве со мной тебе не интересно?

Я окончательно теряюсь:

– Почему же… – И чуть не с мольбой снова спрашиваю:

– Но объясни, пожалуйста, что всё это значит?

Лена привычным лёгким жестом отбрасывает со лба волосы:

– Мама уехала к тётушке на денёк. Мы с тобой одни… Понимаешь, вчера мне исполнилось двадцать пять. Мы думали отметить это событие, но ты пришёл с работы очень поздно… Давай отметим сегодня.

Я, обескураженный, молчу. Так вот почему вчера она была такой грустной… Милая, добрая моя Прекрасная Елена!

Машинально оглядываю комнату. Здесь я впервые. Всё здесь дышит чистотой и уютом… Но почему мне такая честь? А у меня и подарка нет.

Лихорадочно перебираю в памяти скудную обстановку моей комнаты.

Есть! Нашёл! Тут же срываюсь с места:

– Я сейчас… Извини.

И мчусь к себе.

Лена – большая любительница книг, кое-что из них и у меня имеется. На днях приобрёл по случаю замечательное издание романа «Русский лес». Леонов всегда привлекал меня глубоким философским мышлением, афористичностью речи, а тут вдруг – отлично изданный томик! Подписать его – дело одной минуты.

Увидев подарок, Елена вздыхает:

– Ах, Демичевский! Ну, зачем это? Я же знаю, как тебе хотелось заполучить эту книгу.

Спешу развеять её огорчение:

– Ничего. Ещё достану. Лучше прочитай, что я там нацарапал.

Лена раскрывает томик и снова счастливо улыбается, неожиданно награждает меня лёгким поцелуем:

– Спасибо тебе за «Елену Прекрасную» и дорогой для меня подарок.

Мы садимся на тахту. Всё так же приглушенно звучит мелодия блюза, в бокалах искрится шампанское, нескрываемой радостью сияют глаза Елены: