Драгоценности Жозефины

– Что-то ты выглядишь неважно, – встревожилась старшая оператор. – Не заболела ли, голубушка?

– Нет, просто не выспалась, – не сразу ответила Лена, погруженная в думы. Позвонив с утра на работу, чтобы отпроситься, девушка не стала говорить, что идет к следователю. Не хватало, чтобы пошли всякие пересуды, решила она и соврала, что дома прорвало трубу.

– А! Борьба с коммунальными службами! Знаем, проходили. Иди-ка ты лучше домой, все равно с тебя работник сегодня никудышный, только ошибок наделаешь.

– Спасибо, – с чувством произнесла Лена. Что и говорить, с начальницей ей повезло.

Девушка взглянула на себя в зеркальце пудреницы, печально отметила наличие кругов под глазами, пригладила рукой еще непривычный рыжий ежик волос, взяла сумку и ушла домой.

Принять ванну с солью и спать. Все остальное – к черту. Потом, все потом, решать проблемы надо на свежую голову – прогоняла она рой беспокойных мыслей, открывая входную дверь. Переступив порог, Лена еще не успела подумать, что в квартире что-то не так. Ее нос уловил появившийся новый запах. Если бы вернулись с дачи родители, пахло бы иначе, по-домашнему, а этот запах принадлежал чужим. И это было не гастрономическое амбре, проникающее сквозь вентиляционную трубу из кухни соседей, и не табачный дым, который обычно затягивается с лоджии. Это был, как сказала бы Баба Яга, вернувшаяся в свою избушку, человечий дух.

Внезапно Лена почувствовала чье-то приближение, боковым зрением уловила какую-то тень, шею пронзило резкой болью… и сразу стало темно.

* * *

Когда следователь сказал про сейф, все встало на свои места. Таня поняла, что из него пропало. Нет, сейф она никогда не видела и уж тем более не открывала, но что мог хранить в нем Дворянкин, догадалась.

В тот год Таня оканчивала колледж. Это был год, когда Петербург готовился к празднованию своего трехсотлетия. Город украшали гирлянды огней, оставшиеся висеть еще с Рождества, нарядные клумбы, яркие плакаты, флаги, растяжки. Ежедневно по местному радио и телевидению дикторы торжественными голосами объявляли, сколько дней осталось до юбилея, стараясь заразить своим радостным настроением горожан. Осталась всего неделя, шесть дней, пять, четыре… Таня День города не ждала и ни на какие мероприятия, посвященные его празднованию, идти не собиралась. Потому что идти туда ей было не с кем. Ее дворовая компания распалась, а новых друзей у нее так и не появилось.

Диплом техника-дизайнера, который ей предстояло получить, отнюдь не являлся ее мечтой. Она хотела стать журналисткой, представляла себя с микрофоном в руках, берущей интервью у известных людей и рассказывающей новости светской жизни. Но, увы, после вечерней школы ни в какой институт поступить не смогла. Пришлось довольствоваться колледжем.

Вместе с юбилеем Петербурга приближались госэкзамены, и следовало хотя бы иногда заглядывать в учебники, но они представлялись Тане скучными, и сама учеба особого энтузиазма не вызывала, на занятиях девушка обычно читала стихи. Особенно Таня любила Маяковского и Цветаеву. Маяковского – за ритм и энергию, а Цветаеву – за надрыв и за то, что в ней Таня разглядела родственную душу. Читала ее строки и думала, что вот у нее тоже так было, она тоже так чувствует и у нее все на изломе, как у Цветаевой, хоть поэтесса и жила почти сто лет назад, в куда худших условиях и ее судьба, в отличие от Таниной, сложилась трагично. Но юность! Юность воспринимает все остро, каждое событие ей кажется грандиозным, неудачи – смертельными, а любовь – вечной. Таня мечтала о красивой и вечной любви. Любви на тот период у нее не было никакой. А когда любви нет, мечтается обязательно о любви красивой, чтобы все, как в кино: клятвы, прогулки при луне, охапки роз; чтобы, как это ни банально звучит, явился принц на белом коне. Но разве кто хороший ее полюбит после того случая на даче? Даже если и найдется такой, который поначалу не будет ничего знать и у них случится роман, все равно он позже обо всем узнает, а узнав, бросит ее. Так уж пусть лучше совсем не будет никакого романа, чем такой, который закончится разрывом, решила девушка. Здесь ее желания с мыслями расходились: она боялась заводить близкие отношения с мужчинами и в то же время надеялась встретить свою любовь.

Таня верила в сны и судьбу, часто гадала. Ей нравилось гадать на томике Цветаевой. Откроет наугад страницу и читает строки, словно предсказание:

Не отстать тебе! Я – острожник,Ты – конвойный. Судьба одна.И одна в пустоте порожнейПодорожная нам дана.Уж и нрав у меня спокойный!Уж и очи мои ясны!Отпусти-ка меня, конвойный,Прогуляться до той сосны!

Это про нее. Точно про нее! Так и будет: она встретит своего единственного, с которым они будут связаны, как конвойный и острожник. Никуда друг от друга не денутся – все время будут вместе. До того станут неразлучными, что придется отпрашиваться у партнера, чтобы побыть в одиночестве.

Таня гадала по нескольку раз на дню, и часто книга открывалась на одной и той же странице.

Не отстать тебе! Я – острожник,Ты – конвойный. Судьба одна, —

шептала девушка, все сильнее веря предсказанию. Она даже вообразила себя острожником, одетым в потрепанные, болтающиеся на ее похудевшем от голодания в застенках теле одежды. Такая участь девушку ничуть не пугала, напротив, казалась ей исполненной романтики, а аскетичная тюремная обстановка – концептуальной.

В другой раз томик открылся на стихотворении про смерть.

Идешь, на меня похожий,Глаза устремляя вниз.Я их опускала – тоже!Прохожий, остановись!

Читая, Таня представляла теплое лето и кладбище. Она идет по нему, как по парку, глядя на спелые ягоды земляники и малины. Они так и манят своим ярким цветом, но здесь их никто не собирает из страха и брезгливости, считая, что ягоды пропитаны умершими людьми. Таня тоже их не срывает, лишь смотрит.

Но только не стой угрюмо,Главу опустив на грудь.Легко обо мне подумай,Легко обо мне забудь.

Вот так же и она будет стоять, глядя вниз. А может, и лежать там, под камнем. В девятнадцать лет мысли о смерти не страшны, костлявая кажется чем-то далеким и почти нереальным, и от того относишься к ней легко, даже с пренебрежением.

Предсказание отчего-то сбылось, и очень быстро. Вернувшись домой, Таня почувствовала запах горя – пропитанный валерьянкой воздух.

– Что случилось? – встревожилась она, со всех ног бросаясь на кухню, откуда доносился нервный голос матери, разговаривающей с кем-то по телефону.

– Мама! Что? Что произошло?

– Виталик погиб, – устало произнесла Лариса Владимировна.

– Как это?

Как такое могло произойти вообще! Брату было всего двадцать четыре года. Как он мог умереть? – не укладывалось в ее голове.

Танин вопрос остался без ответа. Выбившаяся из сил мать не могла и не хотела что-либо объяснять, проговаривать вновь и представлять страшную картину. Днем ей позвонила сестра и известила о гибели Виталика. С того момента Лариса Владимировна стала как наэлектризованная. Она понимала, что сестре еще хуже – она потеряла единственного сына, поэтому нужно ее поддержать, а не сидеть сложа руки, погрузившись в траур.

Вечером Таня узнала, что в коллекторе Константиновского дворца, где на его реконструкции работал монтажником Виталик, обрушилась стена, которая и придавила брата. Дворянкин был рядом, но он не пострадал.

Какой дворец, какая реконструкция?! Виталик – монтажник??? Он же программист! А что в коллекторе делал Дворянкин, при его экономическом образовании? Вопросов было много, и на них никто не спешил отвечать – все были заняты печальными хлопотами.

На следующий день Таня в колледж не пошла, она вместе с матерью отправилась к убитой горем тетке. Туда же приехал и Канарский.

Олег Федорович был собран и сердит, выглядел совсем не таким, каким привыкла видеть его Таня в квартире на Кадетской линии. Он не желал разговаривать с Романом по телефону и был категорически против его присутствия на похоронах.

– Чего-то подобного я и ожидал! Проклятое золото! Оно еще никого до добра не доводило! – гремел Олег Федорович. – Дождались, когда начнется реконструкция, и нанялись туда монтажниками. И ведь грязной работы не испугались – сменили белые воротнички на ватники да резиновые сапоги. Это все Дворянкин, шельмец, – Виталик до такого не додумался бы!