Дракон и роза
Шрифт:
Генрих ждал, наблюдая, как пот собирается в капли и затем ручейками стекает по его лицу; ждал пока тот не начал дрожать, ждал даже до тех пор, пока закаленный солдат Оксфорд не отвел глаза от того, кто находился на полу. Для короля эта безудержная жестокость была странным, диким удовольствием. Она давала выход напряжению, скопившемуся за месяцы раздачи улыбок и сдерживания языка.
– Джон, – Тюдор обратился к Оксфорду, – Дорсет хочет вернуться в Лондон. Не можешь ли ты проследить, чтобы он прибыл туда благополучно. Вероятно, из-за того, что он настолько боязлив, ему станет легче
Дорсет вскричал о милосердии, но взглядом Генрих показал Оксфорду, чтобы того увели. В комнате наступила тишина. Генрих сделал полшага к двери и остановился. Он сцепил руки, затем резко развел их в стороны и дал им повиснуть по бокам. Пойнингс мог видеть вену, пульсирующую на его виске.
– Меня так преследуют, что я не знаю, куда направиться, – внезапно произнес он. – А что, король не имеет права набрасываться на своих врагов?
– Дорсет – ваш враг, сир?
– Он был бы им, если бы имел достаточно мужества.
– Что ж, вы расправились с ним. Вам стало легче?
– Я мог бы даже избить того ребенка, который объявил о его приходе сюда. Дорсет слабый и глупый, и он не причинил мне вреда.
Генрих, не глядя, протянул руку, и Пойнингс сжал ее.
– Я пошлю за ним и отменю приказ. О боже, я не могу. Я так напугал его, что он изменит свое отношение ко мне и наделает глупостей, за которые мне, действительно, нужно будет наказать его.
– Дорсет – это ничто. Он никого не волнует, потому что каждый знает, что он из себя представляет. Оставьте его в Тауэре как символ вашей власти и как ваше предостережение.
– Но он будет мучиться. Неужели ты думаешь, что я хочу, чтобы даже этот получеловек испытал те страдания, которые чувствую я сам?
Это было признание, которого ждал Пойнингс.
– Что беспокоит тебя, Генрих? Я знаю, что все королевство терзает твою плоть и пьет твою кровь, но в этом нет ничего нового. Мы поедаем тебя годами, но ты терпишь это издевательство без проявления слабости. Но теперь что-то другое пожирает тебя изнутри. Настало время сказать об этом, чтобы приобрести соратника в борьбе с опасностью, пока она не поглотила тебя целиком.
– Что ты слышал о кошмарных видениях? – глухо спросил король, сознательно не называя его по имени, потому что Нед обратился к нему как к другу, а не как слуга к хозяину.
– Бесы вылетают через рот, – спокойно произнес Пойнингс. – Вы должны выплюнуть своих.
– Тебе?
Пойнингс пожал плечами.
– Мне это нипочем. Кошмарные видения и страхи за будущее не пугают меня. Не знаю почему, но это правда. Так же, как и то, что рассказы и пьесы не доставляют мне удовольствия. Возможно, для этих вещей необходимо внутреннее зрение, но у меня его нет.
– У меня есть. – Генрих дотронулся до ткани, выбранной им для камзола, ощупывая роскошную материю, как бы пытаясь зацепиться за действительность. – Ты знаешь, как умерли принцы?
Изумленный Пойнингс на мгновение не знал, что и ответить. Он не видел связи между этим предметом и предыдущим, и гадал, отказывается ли Генрих от его предложения о помощи. Застывшее выражение на лице короля привело его, тем
не менее, к убеждению, что вопрос был в какой-то мере важным.– Слухи были разными. Наиболее часто говорили, что они были задушены или задохнулись в своей постели.
– Без всякого сомнения, они выглядели тогда, как повешенные.
Нед поборол временный приступ слабости.
– Генрих…
– А так они бы умирали долго. Так много страха для таких маленьких мальчиков, потеряю заработок и свою голову, – уверенно ответил Пойнингс. – Ты не можешь потерять больше, Генрих.
– Ты ошибаешься. Мой ребенок, как и сыновья Эдварда, будет наследником трона. Сейчас он знает меня. Он улыбается мне и протягивает навстречу руки. А я вижу его с почерневшим лицом, выпученными глазами и высунутым наружу языком…
Пойнингс побледнел, но, к счастью, Генрих с расширенными глазами слепо уставился в пространство. Мысли короля не блуждали беспорядочно. В них проглядывала жуткая логика.
Пойнингс тоже играл с маленьким Артуром, и словесная картина была настолько живой, что его язык прилип к небу. Он перевел дыхание.
– Значит, очевидно, что мы не должны потерпеть поражение, – сказал он, но не смог говорить твердо даже усилиями воли.
– Неужели я так напугал тебя, Нед? – спросил Генрих, посмотрев ему в глаза.
– Да, это так, – ответил Пойнингс. – Но вы дали мне также силы десяти человек. Это видение будет пришпоривать меня, и я без сомнения, буду продолжать сражаться даже после того, как меня убьют насмерть.
– Я тоже. Но будет ли этого достаточно?
Пойнингс решительно встряхнул головой.
– Кхм! Генрих, мы оба дураки, – да простит меня Ваша Светлость, но это так. Этого не посмеет сделать самый худший враг, самый ужасный монстр. Слишком много младенцев было убито на этой земле. Я думаю, что всякая тварь на полях поднимется и будет кричать против другого такого поступка. Заключить в тюрьму, как вы сделали это с Уорвиком, но не убийство.
– Это холодное утешение, – сказал Генрих, но это было не так. Видение поблекло. Оно все еще было здесь и вернется снова. Но в том, что сказал Нед, была своя логика, и за этим скрывалась сила реальной политики.
– Я знаю, что мне делать с Дорсетом, – заметил более естественным тоном король. – Я напишу ему письмо и сообщу, что кто-то выступил против него, что вполне правда, но что я верю, что он является мне другом, что не совсем правда, и поэтому я поместил его в безопасное место и, что бы ни случилось, он не будет обвинен в этом. И, таким образом, эта тяжесть падает с моих плеч.
ГЛАВА 20
Шипы были прикрыты цветами. Белые лепестки образовывали облака, устилали землю и наполняли воздух благоуханием. Последние апрельские заморозки сменились приятной теплотой мая. Прошел небольшой дождь, но затем небо прояснилось, и солнце заиграло радугой в жемчужных каплях дождя, попавших на паутину и лепестки цветов. Даже серые стены старого Кенилуорта доброжелательно взирали на группу людей, возвращавшихся с утренней соколиной охоты. Король погладил перья своего сокола и повернулся к жене, кобыла которой шла бок о бок с его жеребцом.