Дракон не дремлет

– Закон одинаков для всех. Долг – нет.

Долгое время двое мужчин и мальчик стояли молча, словно вдалеке от шума и суеты вокруг. Потом Косьма, неловко похлопав сына по плечу, убрал руку и ушел с Тертуллианом.

Димитрий посмотрел на запад и увидел приближающиеся тучи. За четыре года в этой стране он полюбил ее ливни и особенно те чудесные зимние дожди, которые зовутся снегом. Однако сейчас ветер, несущий тучи, знаменовал перемены; говорил, что отныне ничто не будет прежним.

В тот вечер ужин прошел невесело. Дими помалкивал, считая, что и без того сказал слишком много. Косьма ушел в свои мысли и почти не говорил. Ифигения начала было рассказывать про купленные ковры, но никто не заинтересовался, и она тоже умолкла. Зоя и Ливия, младшие сестренки Дими, чувствуя общую атмосферу, благоразумно держали рот на замке.

Таким образом форум остался свободен для брата Косьмы Филиппа, что было куда хуже любого молчания. Для Ифигении Дукини имперский трон был мечтой, для Филиппа Дуки – видением. У него и впрямь бывали видения, и тогда он бился на полу, прокусывая себе язык.

Косьма рассказывал Дими, что много лет назад Филипп был прекрасным начальником конницы, но упал и ударился головой. Теперь он говорил кругами и зигзагами. Много лет он носил тогу вместо пристойных чулок и котты, но никто не возражал, потому что тоги легче стирать.

Если Фортуна, как некоторые утверждают, богиня, то с ней не поспоришь. И Филипп всегда будет старшим братом Косьмы. К тому же (добавлял отец Дими другим голосом) хорошо известно, в Риме и в Городе, и даже в Галлии и Британии, что сам божественный император Юлий страдал падучей.

Однако порой Филипп бывал ужасен.

– И тогда я сказал, ха, ты, Палеолог, дважды посягнувший, зову я тебя, во-первых, на имя божественного Константина, во-вторых, на титул императора, ха, ты, Палеолог, диплеонектис, ты думал, что уничтожил Дук, сделав их царями жалкой галльской земли. – В узкие окна стучал дождь, пламя светильников колыхалось. Глаза у Филиппа расширились, и он продолжал: – Но семя, брошенное в землю, пускает корни, да, и растет лоза, и смотри, как бы она не вползла на краденую багряницу твоего ложа, узурпатор Палеолог, и не обвила твою кривую шею. Так я сказал. Сказал бы, будь я там. Ох, Косьма, брат, малыш, почему ты не взял меня с собой противостать этой твари в ее мраморном логове?

Филипп смотрел прямо на Димитрия. Дими молчал, а про себя думал, есть ли вообще смысл говорить хоть с кем-нибудь в семье.

– Довольно, брат, – ровным голосом ответил Косьма. – Довольно душить императоров, довольно красть багряницу.

Эти слова не подействовали. Они никогда не действовали. Однако Дими помнил, что отец говорил: иногда надо все равно идти в наступление, даже в гору.

– Нет, Косьма, младший брат, ты меня не обманешь! – Филипп хлопнул себя по полуголой ляжке и откинулся на ложе – Дими испугался, что у него вновь начинается припадок. – Филипп храбр, но Косьма хитер, как и говорила наша мать! Он застигнет Палеологов спящими на их поддельных крашеных шелках, и его сын, дигенис [16] …

16

Двоерожденный (греч.).

Дими выпрямился на ложе и велел слуге унести его тарелку. Он говорил по-французски; если обеденных прислужников ловили на том, что они понимают греческий или латынь, их немедленно прогоняли.

– Мне можно идти, отец?

Косьма угрюмо кивнул. Ифигения смотрела растерянно. Филипп ничего не замечал. Димитрий вставил ноги в кожаные паттены и вышел как можно бесшумнее и незаметнее.

В коридорах было темно, в окна барабанил дождь. Дими прошел мимо фрески, изображающей победу Цезаря над Верцингеторигом. Краски подновляли много раз. Дальше висела шпалера, изображающая Разделение Галлии. Триста четыре года назад император Мануил Комнин и британский король Генрих II разделили земли от Северного моря до Средиземного.

Димитрий не понимал, как черта, проведенная на карте, покончила с войной. Англия – такая крошечная страна, как бы она устояла перед Империей, отправь туда Мануил свои легионы?

Димитрий знал, что во времена Старой Империи легионы в Британии были. Их привел божественный Юлий. Был цезарь Узких морей во времена, когда мощь Империи составляли легионы, а не законники.

Мать Дими уже выбрала в новом дворце место, где повестить шпалеру с Разделением, но фреску, сказали инженеры, перенести не удастся – слишком она старая и хрупкая. Димитрий решил, что после переселения на холм будет иногда сюда заходить, смотреть на Цезаря.

«Победы Новой Империи, – думал он, ведя рукой по шпалере, цепляя ногтями нити. – Победы писарей. Победы законников. Но я буду помнить тебя, о Цезарь».

Быть может, когда-нибудь снова будет цезарь – или стратиг – Узких морей. Если отец прав, то ему, Димитрию, предстоит стать полководцем… Однако сейчас, наслушавшись обеденных речей дяди Филиппа, он не мог о таком и думать.

В соседней комнате, библиотеке, горела лампада. Дими знал, что там Лукиан, заместитель отца по управленческой части, и все равно по какой-то причине, а может, и без причины, сбросил кожаные сандалии и в одних чулках тихо вошел в комнату.

Лукиан сидел на высоком табурете перед пюпитром, подобрав на колени белое одеяние. Сбоку от него стояли перья и чернильницы, а также камень, чтобы чинить перья. Лампада с лупой ярко освещала страницу, которую он писал, глаза внимательно смотрели через линзы очков, завязанных на затылке черной лентой.

Дими знал, что шуметь нельзя. Малейший звук, и Лукиан поставит кляксу или криво нарисует букву, и тогда Дими пожалеет, что не остался слушать дядю Филиппа.

Лукиан был египтянин, с докторской степенью Александрийского университета; стратиги обычно брали себе помощника из невоенных. Его настоящее имя по-гречески было неблагозвучно – «как непристойное слово», объяснял он, – поэтому он стал зваться Лукианом. Лукиан был смуглолицый и тощий, как палка – самый худой евнух, какого Димитрию случалось видеть. Он как будто никогда не ел, а вместо вина пил травяной отвар. Его религией было нечто чрезвычайно заумное под названием «знаниизм».

Дими стоял совершенно неподвижно и смотрел, как Лукиан изящно водит гусиным пером по бумаге, выводя угловатые буквы официального византийского алфавита, кириллицы. Дими прочел: «14-й доклад университетскому руководству. По прочтении сжечь».

«Напоминаю вам, что теории… – (рука Лукиана закрывала часть написанного), – …в данном случае это человеческие существа, а не цифры. Впрочем, я полагаю…»

Лукиан наморщил нос, затем осторожно поднял перо от бумаги и обернулся.

– Добрый вечер, Димитрий. – Лукиан улыбнулся, изогнув губы под острым углом. – Тебе книга нужна или я?

– Ни то ни другое. Я просто… гуляю. Что ты пишешь?

Лукиан взглянул на пюпитр, вздохнул, потом взял чистый лист и накрыл написанное.

– Очередное самооправдательное письмо людям, которые требуют объяснений, но никогда не понимают написанное.

Димитрий отлично знал, как это бывает.

– Лукиан… почему стольких императоров звали Константинами? Это ведь как-то… непочтительно по отношению к Божественному?

Дими знал, что вопрос глупый – тем более что десятый Константин был Дукой. Но это позволяло не спрашивать о том, о чем ему хотелось спросить – про обязанности пограничного наместника, – и не получить ответ, который его наверняка огорчит.

Лукиан задумался. Иногда он не отвечал Дими или отсылал того за ответом к отцу, но никогда не отмахивался от его вопросов как детских или глупых.

– Не знаю, так ли много одиннадцать Константинов за одиннадцать веков. Иоаннов тоже было много. Но. Ты знаешь, что у нас нет закона о престолонаследии: всякий, кто может добраться до трона и удержать его – за счет происхождения, силой либо по инерции… или как-нибудь еще… тот и есть истинный император. За некоторыми исключениями. – Евнух глянул на свой пах.