Дракон не дремлет

Он зарыдал. Цинтия остановилась было, но передумала. Пусть плачет. Пусть плачет за них обоих.

Она и впрямь думала о шпионах.

Она заглянула в кухню, взяла яйцо, апельсин и мисочку с топленым салом. Потом ушла к себе в спальню и заперлась.

Цинтия сняла плащ, затем платье и в одной рубашке села перед туалетным зеркалом. Рядом с зеркалом висел карандашный рисунок, ее портрет, сделанный художником из Винчи – подарок за разрешение посмотреть, как она вскрывает труп. Цинтия поглядела на рисунок, в зеркало, проследила на лице и шее линии костей и мышц. Сняла ожерелье, положила на стол.

Разбила яйцо в мисочку, отложила скорлупу и кисточкой нанесла белок на лицо – больше в уголках рта и глаз, меньше в остальных местах. Обмахнулась, давая белку высохнуть и стянуть кожу.

Смесь топленого сала с золой сделала ее волосы серыми, тусклыми и клочковатыми. Когда белок высох, она очистила апельсин и корочкой нанесла бурую краску.

Потом взяла ожерелье, надавила на подвеску-крокус и повернула; лепестки раскрылись на крошечных петлях. Даря ей эту подвеску, Лоренцо отпустил глупую романтическую шутку про любовные снадобья, подсыпаемые в вино ничего не подозревающим мужчинам. Цинтия взяла из врачебной сумки склянку с голубоватым кристаллическим порошком, наполнила золотой цветок цианистым калием и закрыла лепестки.

Щипчиками и скальпелем она вытащила из яичной скорлупы пленки и вырезала два кружка с дырочками посередине. Подалась к зеркалу, оттянула веко, аккуратно приклеила пленку к глазному яблоку, так чтобы дырочка пришлась точно на зрачок. Затем повторила то же с другим глазом.

Двигаясь больше на ощупь, она достала из шкафа длинное серое платье с капюшоном и пелериной. Надела белые чулки и коричневые сандалии. Извлекла из чулана резной посох. Ожерелье упрятала в пояс.

Из дома Цинтия вышла через черный ход. Она надеялась, что не многие вспомнят слепую сивиллу из «Vita Juliani» Лоренцо.

Некоторое время она брела закоулками, привыкая опираться на клюку и смотреть почти незрячими глазами, моргая как можно реже.

Она подошла к Арно, глянула через реку на высокую башенку Палаццо Веккьо и на огромный купол Пантеона Брунеллески, чудо Флоренции, ярко сиявший в вечернем свете. Воздух был совершенно чист, никакой дымки.

Неподалеку была скамья, с которой Цинтия могла наблюдать за улицей перед своим домом. Она села, выставив перед собой палку, и принялась наблюдать.

По улице тек непрерывный поток людей, многие, проходя, кланялись слепой старухе. Молодой человек опустился перед ней на колени и попросил напророчить ему удачу. Цинтия произнесла двусмысленный стишок из пьесы Лоренцо и сказала молодому человеку, что у того на дублете слишком много золота, что было правдой. Он в изумлении и ужасе уставился в ее мутные глаза, вложил ей в ладонь золотой флорин и ушел.

Цинтия почти улыбнулась. Затем вновь стала наблюдать.

Вскоре она его увидела: мужчина в буровато-зеленом платье показался из-за угла дома Риччи раз, другой, третий, четвертый. Она дала ему еще раз обойти дом – просто на случай, если это заблудившийся прохожий. Тут появился еще один мужчина и подошел к тому, что в зеленом. Они обменялись несколькими словами. Первый двинулся по улице в сторону Цинтии, второй начал обход вместо него.

Покуда человек в зеленом приближался, Цинтия сидела неподвижно, гадая, не узнал ли он ее, несмотря на маскарад… а может быть, видел ее с самого начала и теперь идет сказать, что игра окончена…

Он прошел справа, даже не глянув на нее, и вступил на мост.

Она выждала тридцать ударов сердца – сколько могла утерпеть – и двинулась за ним.

В центре города он зашагал окольными улочками средь городской толчеи. Цинтия потеряла бы его из виду, если бы слепота и палка не расчищали ей путь.

Наконец он исчез. Цинтия была уверена, что потеряла его, но продолжала идти, надеясь на чудо. И чуть не налетела на него в дверной арке.

Покуда они старались разминуться, дверь открылась, выглянул невысокий человечек, черноглазый, с крючковатым носом, в черном одеянии из грубой материи. Он был молод телом, но во взгляде читалась древняя горечь.

– Добрый день, святая матушка, – проговорил он и сделал странный жест.

Цинтия усилием воли заставила себя не смотреть на него. Страстность исходила от него, как жар.

– Будь благословен, – сказала она и пошла дальше, поводя палкой.

Дверь у нее за спиной захлопнулась.

На следующем углу Цинтия вновь повернула и подошла к дому с задней стороны. Окна были забраны железными ставнями. На второй этаж вела шаткая деревянная лестница.

Цинтия стянула с глаз пленки и зажмурилась – таким ослепительным показался свет. Она осторожно поднялась по лестнице, замирая на каждой скрипнувшей ступени.

Верхняя дверь была не заперта. Цинтия сбросила сандалии и бесшумно скользнула в дом.

В помещении наверху стояла прохлада, тишина и приятный для ее усталых глаз полумрак.

Снизу слышались голоса. Цинтия шагнула через открытую дверь в маленькую, скудно обставленную комнату; сюда голоса доносились отчетливее через отдушину гипокауста. Цинтия припала ухом к решетке.

– …в доме. Девушка заперлась у себя в комнате. Вот и все.

– Вот видишь, как легко напугать тех, чья совесть нечиста. – Это был голос человека, который открыл дверь.

– Синьор…

– Брат.

– Брат, – сказал другой голос, – ты уверен, что врачи в сговоре с тиранами Медичи? Я не вижу…

– Не видишь? Не видишь? Ты шпионишь ради дела свободы, угодного богам, и не видишь? Может, ты что-нибудь от меня утаил?

– Нет, брат Савонарола, – испуганно произнес первый голос.

– Пойми, брат, – произнес страстный голос, уже мягче, – что Италию спасет лишь добрый герцог Миланский. Как только Медичи своим ростовщичеством погубят доблестного Сфорцу, они продадут и Флоренцию, и Милан Восточной империи, дабы Лоренцо Медичи правил, как правит в Риме гнусный Франческо Ровере…

Цинтия отодвинулась от решетки. Значит, Милан. И, судя по клевете, которую возвел на них этот лжец, возможно, и Византия.

И как только мир выносит такую подлость! Подвесь слово «тирания» перед носом молодого простака, и он побежит, словно за морковкой на палке. И осел будет тащить повозку – кто бы ею ни правил.

Однако теперь Цинтия знала имя: Савонарола. И сумеет отыскать этот дом даже с завязанными глазами. Впрочем, вернется она сюда с гонфалоньером правосудия и отрядом стражников.

Кто-то поднимался по лестнице.

Она замерла, но комната была маленькая. Ее увидят от входа. Она открыла узкую дверь чуланчика, втиснулась внутрь и закрылась изнутри.

Шаги вошли в комнату.

У Цинтии перехватило горло; сердце колотилось так, что казалось, его должно быть слышно, как барабан.

Снаружи донеслось шуршание ткани. Сквозь дверцу чулана отчетливо слышался голос Савонаролы:

– О Максимин Дайя, божественный император, помоги рабу твоему в этот полуночный час, дай Милану, городу тлетворного эдикта, где безбожный Юлиан узурпировал римскую корону, стать твоим орудием уничтожения, да истребится сперва этот город, а затем и сам Милан, и да возродится империя, которой ты некогда правил…