Дракон Третьего Рейха
Шрифт:
— Латно, ферштейн, — с неподражаемым достоинством ответствовал на это Дитрих. А что взять с женщины? Она является существом несовершенным, даже если у нее такой точеный античный профиль. — Я делайт вид, что не слышат тфой глюпый больтофня. Ты покасыфайт, где ест курка, млеко, яйко. И есчо, ты ест не куролейсить по степи в фаленках, а ест залесат съюда, ко мне, на бистрый немеский панцер.
— Знаю я твой «бистрый немеский панцер» — уже и душу, и глаза намозолил. Руку даме дай, что уставился гляделками? Или у вас там в Германьи такое не заведено?
Последнее слово поставило Дитриха в тупик, и он спросил с доверчивостью ученого-натуралиста:
— Что значит ест «зафедено»? Почьему я не знайт такой руский слофо?
— Заведено — это когда… ну, понимаешь, нет?
Что бы ни чувствовал в этот момент сам барон фон Морунген, он не уронил ни чести фамилии, ни чести мундира. Руку даме протянул и помог ей взобраться на танк. Затем повернулся к своим подчиненным и отдал несколько коротких распоряжений, после чего все моментально заняли свои места, словно их больше не интересовали объяснения, которые им могла дать эта женщина
— У-ух, — сказала она, прикасаясь к горячей броне. — Ишь как раскалился на солнце. Как же вы в нем выдерживаете-то в такую жару? — Ей очень хотелось добавить вслух «так вам и надо», но она мудро воздержалась.
Тем временем Дитрих поспешно рылся в памяти в поисках самой точной формулировки:
— Гыр-гыр-гыр, кофоришь. Фашиский морда все понимайт! Будьеш мнохо больтать, я прикасыфайт, и Ганс делайт тебья пух-пух из этот пульемет! А тепьерь дафайт покасыфайт, пока я допрый…
Майор Дитрих фон Морунген был несколько озадачен: если верить всему, чему его учили на протяжении последних лет, то он должен был испытывать к этой поселянке исключительно холодное презрение, каковое совершенно исключало возможность на нее обидеться. Обидеться ведь можно только на равного. Однако, невзирая на необычность ситуации, в которую они попали, и на совершенную неопределенность будущего, Дитрих страшно обиделся на русскую фрау за ее пренебрежительный тон и плохо скрытую неприязнь. Разумом он понимал, что к завоевателям никто пылкой любви не питает, и все же… Он бы с удовольствием не разговаривал с русской, чтобы своей неприступностью и холодностью дать ей понять, как он обижен, но обстановка обязывала его поступать совершенно противоположным образом. Поселянку следовало допросить поподробнее, чтобы наконец установить, где они и что с ними могло стрястись. Для начала он решил продемонстрировать свою проницательность и, указав пальцем сперва на ватник, а потом на валенки, спросил:
— Почьему так хлюпо выхлядеть? Что естъ это? А это? — И потянул за платок.
— Ну, ты, — огрызнулась поселянка, — сам-то не больно умно выглядишь. А ручонки свои убери, я этого не люблю. Оккупант поганый. Будешь приставать, заеду по сусалам, не посмотрю, что ты немец в фуражке!
— Что значит «не болно умно выхляшу»? — съязвил Дитрих. — Ты не лубьить доплесный немеский зольдат?
— Доблестный немецкий зольдат я любить, а лапы свои держи при себе, не то будешь сам искать, где есть курка, млеко, яйко! Понял?! — сообщила неприступная фрау.
— Корошо! Корошо! Дитрих все понимайт! Матка никокта ест не фольноваца! Немеский зольдат руский киндер унд руский матка нихт обижайт.
— То-то же! «Немеский зольдат»… Меня разлютуешь — не миновать тебе тогда зольдатской могилки, — сказала она, поправляя поочередно платок и волосы. Затем победоносно глянула на немца и командирским голосом приказала: — Так! Поедем сначала в лес, к реке! Давай гони свой панцер вон туда! А то я уже на этом солнце вся испарилась. — И она указала рукой куда-то вперед.
Осмотрев местность, Морунген обнаружил в указанном направлении маячившие на горизонте сиренево-голубые холмы. Он яростно почесал шею под ларингофоном и скомандовал:
— Клаус! Разворачивайся! Едем! Ориентир — холмы на северо-западе!
Не бывает народов исключительно глупых,
исключительно трусливых или поголовно смелых и отчаянных. Любой народ состоит из множества отдельных людей, каждый из которых имеет свой собственный характер и умственные способности. Преобладающее большинство, собственно, и определяет уровень цивилизованности целого народа. В этом смысле бруссам до какой-то степени даже повезло.Нет, талантливых ученых среди них нет и никогда не было, умных и прозорливых правителей, способных объединить под своей рукой разобщенные племена, тоже пока не находилось, хотя появления такого вождя с ужасом ожидал весь цивилизованный мир. Бруссы славились своей глупостью, отсутствием воображения и диким упрямством, сравнимым разве что с упрямством быка-тяжеловеса на его родном пастбище.
Подобный набор качеств мог бы привести к краху и полному истреблению любой народ, если бы все наши недостатки не являлись прямым продолжением наших достоинств. Имелись такие достоинства и у варваров. Они были глупы, зато веками оттачивали коварство и хитрость, и их уловки могли ввести в заблуждение кого угодно; они были лишены воображения, зато их почти невозможно было испугать, ибо тягостные мысли о возможных последствиях своих действий никогда не посещали их умов, равно не терзали их бесплодные сомнения, колебания и угрызения совести. А потому бруссы являлись очень стойкими людьми. Невероятное же упрямство было следствием завидного упорства в достижении намеченных целей. Словом, от варваров было так же сложно избавиться, как от комаров.
Это было довольно многочисленное племя, и потому ватага его воинов и охотников насчитывала более сотни человек. Они уже третий день пробирались лесной чащей, двигаясь по направлению к столице.
Лазутчики, выбравшиеся на край леса, чтобы с холмов осмотреть окрестности и убедиться в том, что со стороны степи их племени не угрожает никакая опасность, сразу заметили стремительно приближающееся чудище. Они не видели ничего подобного, и в их языке не было даже приблизительного понятия, чтобы описать соплеменникам странное существо, однако это никак не повлияло на положение вещей. Имеющий имя или лишенный его, но огромный зверь должен быть пойман и уничтожен. Если он состоит из мяса и костей, то будет съеден, и, судя по его размерам, еды хватит на всех. Если его шкура будет прочной и красивой, то из нее либо сделают одежду, либо обтянут ею щиты. А кости пойдут на изготовление орудий и украшений. Что же касается несуразно больших размеров неизвестного создания, то это была не такая уж и редкость — в Вольхолле водились твари и покрупнее, и любую из них можно было убить. Главное, навалиться всем миром и постараться как следует.
Нана-Булуку Кривоногий Медведь, вождь племени, злорадно усмехаясь, расставлял своих лучших воинов и охотников по обе стороны широкой лесной просеки. Те, что поплоше и понеуклюжей, рубили в этот момент дерево средних размеров, чтобы перегородить упавшим стволом путь. Конечно, со всех сторон выгодней было бы свалить могучий и кряжистый дуб, однако на эту каторжную работу времени уже не оставалось. Вождь был уверен в том, что диковинный зверь обязательно изберет именно эту дорогу, которая, кстати, вела к довольно полноводной и глубокой лесной реке. Видимо, измученный жарой и жаждой, он стремился на водопой.
Тварь приближалась очень быстро. Вскоре острый взгляд вождя мог различить ее странное тело, не похожее ни на что виденное им ранее. А встречный ветер донес до него страшный смрад и жуткие звуки, издаваемые чудищем.
Надо сказать, что на аппетит привычных ко всему бруссов это нисколько не повлияло и они приготовились атаковать свой будущий обед.
Танк довольно быстро пересек равнину и подкатил к невысоким холмам, покрытым густым лесом. При первом же беглом взгляде, брошенном на окрестности, Дитрих понял, что единственно возможный путь — уходящая вверх песчаная дорога, пролегавшая, словно ложбинка между пышными грудями, меж двух холмов. И хотя засаду здесь не устроил бы только ленивый, другого выхода не было. Майор фон Морунген шел на заведомый риск, приказывая Клаусу двигаться вперед.