Дракон

Смотреть на слепящий источник, посылавший луч, было больно, но даже Барс не мог не признать, что двигаться по освещенной тропе гораздо удобнее. И если бы тюремщик в его мозгу внезапно проснулся и обрел прежнюю власть, он не сумел бы столкнуть супера с пути ценой потери рассудка – Башня притягивала слишком сильно. Ее притяжение становилось неодолимым.

Где-то поблизости, конечно, находилось кладбище суперанималов. Лед хранил доказательство прерванного рода – то, что означало для Барса освобождение. Однако он чуял за всем этим тень своего заклятого врага. Тень в сияющих доспехах света – как ни странно, Барс еще был способен оценить мрачную изощренную красоту подобного превращения.

И он двинулся к месту предстоящей последней схватки – во всяком случае, так ему казалось. Он замыкал круг длиной в жизнь. Вернулся туда, откуда начал свой путь супера. Туда, где был запущен код Передачи. В контексте Программы он оказался холостым выстрелом, засохшим побегом на эволюционной ветви. Но это перестало иметь для него решающее значение. Он ощущал спокойную безнадежность.

28. Звезды

Он шел по улицам, пряча добытое в схватке с охотниками оружие под одеждой из звериной шкуры, – изгой, пытающийся остаться в живых не из-за надежды на возвращение, а ради самой жизни. Вокруг не было никого, кто мог хотя бы смириться с его существованием.

Он остановил кровотечение и уменьшил боль до приемлемого уровня. Он мог бы подавить ее полностью, но сознательно не сделал этого: боль несла полезную информацию о состоянии и степени подвижности поврежденной конечности.

В ярко освещенных пещерах он видел исступленно трясущихся митов, которыми овладел тяжелый монотонный ритм. Из рассказов Кена Мор знал, что подобное происходило и на фермах, когда шаманы-суггесторы устраивали племенные пляски. Но там, в мире холода и льда, обнаженной сути и нескрываемого страха, инструментами служили барабаны с мембранами из человеческой кожи и полые кости дегро, с помощью которых извлекались тоскливые звуки, похожие на сдавленный вой. А тут было совсем другое: насилие над естеством, проявлявшееся во всем – в вони специфических болезней, в увешанных металлическими побрякушками телах, в звучании, лишенном природной окраски.

Он шел сквозь этот бессмысленный шум, хоас вспышек и ложных угроз, преодолевал постоянный давящий фон. Мора тянуло в темноту, в безлюдное тихое место; он ощущал острую необходимость хотя бы немного приглушить импульсы, которые раздирали на части его обостренное внимание – ведь каждое мгновение он ждал новой атаки с любой стороны.

Однако найти такое место оказалось непросто. Мор осознавал, что выглядит чужеродным элементом среди непрерывной отупляющей суеты. Он неоднократно ловил на себе любопытные взгляды, которые вызывали в нем агрессию, но ему приходилось сдерживать себя, потому что митов было много, слишком много. Слабые собираются в стаи; их спасение – в количестве. Здесь этот универсальный закон приобрел особое значение. Интересы стаи доминировали над всем. Те, кто восставал, обрекали себя на преследование. Сильным был уготован ад при жизни, слабым – медленная смерть. Адом при жизни было, конечно, заточение.

Мор понимал, что такое рабство. Он повсюду чуял неистребимый кислый запах принуждения – даже более сильный, чем тот, который исходил от митов, живших с ним в одной Пещере. У тех митов не было выбора. У этих выбор еще был, однако они никогда им не воспользуются.

Он знал: ночь на его стороне. В темноте он выглядел странно, но не более того. Достаточно было спрятать лицо. Вряд ли случайные встречные могли заметить то, чем он отличался от них, да и от всех живущих. А когда наступит день (ослепительный белый кошмар!), Мор сделается объектом пристального внимания и мишенью для других охотников. Поэтому он продолжал поиски укрытия, где можно было бы переждать неблагоприятный период.

Ему приходилось ежеминутно петлять в каменном лабиринте, но он старался сохранить общее направление движения, пробираясь на север и выпутываясь постепенно из липких сетей вездесущего света. Свободного пространства становилось все меньше, зато сам путь делался все более извилистым и сложным. И тот, кто ощущал пустоты и мог видеть в темноте, получал фору.

Наконец Мор решил, что нашел подходящее место. Тут почти не осталось горящих фонарей, а небольшие стайки митов грелись возле железных бочек, в которых чадили костры. Стены полузаброшенных многоэтажных жилищ, темные и грязные, терялись в дымных небесах.

В этих закоулках было лишь немного безопаснее, чем в ледяной пустыне. Но теперь, когда Мор обзавелся оружием, у него появилась возможность охотиться самому. И первым делом стоило подумать о том, чтобы раздобыть немного еды.

* * *

Здесь, в сумеречной зоне постурбана, где его опустошающее мертвенное сияние напоминало о себе лишь слабой электрической метелью, Мор впервые увидел звезды.

Он поднял голову к небу: они были там – тусклые, испачканные дымной пеленой, – но уже не абстрактные точки на трехмерной карте мира, все четче проявлявшейся в сознании детеныша суперанимала, по мере того как его Тень проникала в глубины пространства и времени; теперь он воспринимал их древними органами чувств. Звезды посылали свой свет сквозь тысячелетия. Этот свет преодолевал такие пропасти мрака, в которых жизнь Мора в одно мгновение истлела бы ничтожной искрой.

Внезапно он ощутил себя изгнанником, продолжением существа, некогда объявшего вселенную, но сжавшегося в черный плотный шар; этот шар перекатывался в его мозгу, наполняя болью утраты. Звезды были домом, куда невозможно вернуться. Глядя на них, ему хотелось кричать.

Ад вечности прикоснулся к нему. Дыхание космоса заморозило его сердце.

Разбиться о черный лед… Рассыпаться на миллионы осколков… Не видеть зеркала, в котором отражалось что угодно – мир от края до края, бесконечные скопления спиралей света. Все что угодно, кроме Мора… Пытка бытием.

И еще планеты. Планеты казались затерянными среди звезд, но они были частями неизмеримо меньшего механизма. Его хрупкость поражала так же, как уникальность жизни, цеплявшейся за планетную кору. Звезды и планеты сияли, словно отсветы костров в зрачках отца и матери. Мать принадлежала прошлому; от отца Мор унаследовал устремленность в будущее.

* * *

Еда была рядом. Ее хватило бы ему с избытком и надолго. Пожалуй, в этом теплом киселе смрада и гнили мясо успело бы протухнуть. То, что еда была еще живой, не имело особого значения. Как и то, что она излучала агрессию.

Ничто не могло показаться Мору слишком странным в свихнувшемся мире.

* * *

Они отделились от стены.

Крысы. Двуногие крысы.

Он еще не пробовал крысиного мяса. Кен приносил своим детенышам чистую еду.

Их было трое, упакованных в снятую с животного и хорошо выделанную кожу – почему-то черную и блестящую. Три жертвы, которые думали, что жертва – это он. Мор еще не видел их лиц, но в первую очередь его интересовало оружие.

Оружия оказалось достаточно: пистолет – близнец того, которым недавно завладел Мор, кастеты, ножи, лезвия в подошвах ботинок. И еще палки, соединенные цепью.

Одна из крыс что-то сказала в его адрес. Мор не знал их языка, однако в его мозгу немедленно возник образ грязного волосатого существа с голой красной задницей, пожирающего свой кал.

Ему не хотелось поднимать шума, ведь стрельба означала погоню. Возобновление охоты. Он предпочел бы убить крыс тихо и оценивал свои шансы.

Каждый из троих был выше его на целую голову. Он видел бледные руки. Это были еще щенки, но от одного пахло недавней смертью. Смертью, менструальной кровью самки и дурманом.