Дремучие двери. Том I
Шрифт:
А масонство толкует именно о «Всемирном братстве». Соединённые Штаты Европы, потом Соединённые Штаты Мира… Вот твой свидетель, брат Франклин, сказал на 1-м интернациональном Конгрессе масонов в Париже в 1889 году:
«Настанет день, когда народы, не имевшие ни 18 века, ни 1789 года, сбросят узы монархии и церкви. Этот день уже недалёк, день, которого мы ожидаем. Этот день принесёт всеобщее масонское братство народов и стран. Это идеал будущего. Наше дело ускорит рассвет этого всеобщего мирового братства».
— Очень красиво! Что тебя не устраивает?
— Такая идея уже была, когда Вавилонскую башню строили. Всякая дерзновенная коллективная попытка во грехе забраться на Небо — утопия, противоречащая Замыслу. Никакого «всеобщего братства» на земле быть не может в силу человеческой самости и греховности. Жатва Господня — это чистая пшеница, а не сорняки:
«И сказал Господь: вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать.
Сойдём же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого.
И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город». /Быт. 11, 5–8/.
Таким образом, каждая нация, каждый народ несет в замысле свою особую функцию, идею, у неё свой язык и свой путь к Небу.
А в день Пятидесятницы, после Вознесения Спасителя, «все они были ЕДИНОДУШНО вместе». /Речь идёт об учениках Христовых. Подчёркиваю «единодушно вместе», а не «тела вместе», «умы вместе» или «страсти вместе», как чаще всего бывает на земле.
«И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них.
И исполнились все Духа Святого и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать.
Когда сделался этот шум, собрался народ и пришёл в смятение; ибо каждый слышал их говорящим его наречием». /Деян. 2;1, 3, 4, 6/
Язык Духа и Святости — вот единый язык Неба.
— А Иосиф? — Разве он не строил это самое «Всеобщее братство»?
— Иосиф-то? Ха-ха-ха! — как бы он сказал. Иосиф строил Антивампирию и ничего больше. «Одна, но пламенная страсть».
«Носители государственной власти — враги масонства, так называемая государственная власть более страшный тиран, нежели церковь», — написано в масонском журнале.
— Да, это не Иосиф, — согласился АГ.
«Только благодаря союзу левых, главной ячейкой которого будет ложь, мы восторжествуем. Мы должны сгруппировать всех республиканцев, радикал-социалистов, коллективистов и даже в союзе с коммунистами выработать программу» /Брат Дельпаш, речь на конвенте Великого Востока/
— Ваши делишки, АГ? А раскол православной церкви? Император Павел Первый и Лефорт были в Голландии приняты в Тамплиеры, начались гонения на православие со стороны масонов-протестантов. И, наконец, отмена ПАТРИАРШЕСТВА.
Которое, между прочим, восстановил Иосиф.
«Унижая церковь в глазах народа, Пётр рубил один из самых глубинных и питательных корней, на котором стояло, росло и развивалось дерево самодержавия. При Екатерине Второй Фармазоны захватили науку в России. Лишь после обличений архимандрита Фотия
ложи были закрыты» / Лев Тихомиров «Монархическая государственность»/.И первая волна увлечения революцией:
«Тираны мира! Трепещите!
А вы, мужайтесь и внемлите, Восстаньте, падшие рабы!
Увы! Куда ни брошу взор — Везде бичи, везде железы, Законов гибельный позор, Неволи немощные слезы; Везде неправедная Власть В сгущённой мгле предрассуждений Воссела — Рабства грозный Гений И Славы роковая страсть.
Иосиф очень любил эти стихи. За сто лет до революции написаны, между прочим. А вы — «Иосиф, Иосиф»…
Ну и крестьянские волнения, декабристы…
— Почему же ты не напел Иосифу, что идея монархии — часть Замысла?
— Потому что это вовсе не так, — заявил АХ.
Даже Иоанна в тесном своём убежище дёрнулась от удивления, АГ пустил такой клуб серного дыма, что закашлялся, и Яна снова оказалась в осени сорок пятого года.
Двойка в тетрадке, жирная, красная, встала на дыбы, как взбесившийся червяк, и я, дрожа от омерзения, срисовываю с нее ряды двойников. Десятки лиловых червяков с завязанными хвостами. Когда я завязываю им хвосты, из-под пера брызжут липкие жирные кляксы — на тетрадку, на пальцы, на платье — они везде, мерзкие лиловые следы раздавленных червяков.
Бросаю ручку. Лиловые слезы капают на тетрадь.
— Дур-ра!..
– раздраженно кривится Люська, — Ме-е… Дуррында! Во, видала?
Люськины двойки тонкие и изящные. Горделиво плывут они друг за другом по строчкам, выгнув грациозные фиолетовые шеи, и это, конечно, волшебство, как и все, связанное с Люськой.
А волшебство — всего лишь новенькое дефицитное перышко «уточка», которое забрала у меня Люська, подсунув взамен свое, с разинутым, как у прожорливого птенца, клювом.
— Слышь сюда, — Люськины глаза сверкают, горячий шепот обжигает, будто пар из чайника, — Развалины у вокзала знаешь?
— Это куда бомба попала?
— Ну!.. Там на стройке немцы работают. Взаправдышные.
— Врешь!
— Во! — блатной люськин жест: грязным ногтем большого пальца чиркнуть по зубам и шее означает самую страшную клятву. Мгновенно высыхают слезы. Немцы… Ужасные человекоподобные существа с окровавленной пастью, клыками и ножом за поясом, созданные грабить, жечь, убивать. Мистические носители зла, вроде Кащея, бабы Яги или Бармалея. Такие, как в книгах, плакатах, карикатурах. Живые немцы… Ой-ёй!..
— Сбегаем поглядим?
— Да-а, хитренькая…
— Вот дурында, мы же их победили, чего бояться-то? Они же пленные!
— Они что, привязанные?
— Да ничего они нам не сделают, у них же все ружья отобрали, дур-рында. Ну?
Уж эти Люськины глаза!
Мы крадемся вдоль сплошного дощатого забора стройки, замирая от страха, слышим редкие отрывистые звуки чужой речи. Должна же где-то быть щель! Одна из аксиом, которой мы научились в недолгой своей жизни — заборов без дыр не бывает. Хоть одна-единственная…