Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Нечистая сила в русских сказках выступает в том же качестве, что и классические трикстеры эпосов других народов. «Антихристы прежде всего к таким подъезжают, таких желают поймать в сети, которые благочестивые и богомольные» (Соколовы, 1999, I, с. 33). Нечистый дух крадёт женщин или навещает их по ночам (Там же, с. 380).

Церковь упорно и бескомпромиссно приписывала чертовщину, шутовство или бесовство всем прежним языческим богам. «Куда же древле погании жьряху бесом на горах, ныне же паки туды святые цьркьви стоят», — отмечал новгородский летописец (ПНЛ, 1950, с. 103). Заметим здесь попутно, что ещё патриарх Иов хвалил царя Федора Иванновича за то, что он на севере России сокрушил идолов и «идежа быша ельлинская капища, тамо божественные церкви.(воздвигал)» (ПСРЛ, т. XIV, с. 9–10).

Вообще «шутовство», топоним «шутов» — понятия поры двоеверия, эвфемизмы, тесно связанные с местами почитания,

обрядовыми действиями и собственно языческими божествами. Их сохранение в местных топонимах или этнотопонимах нередко свидетельствует о том, что в здешних местах находились культовые объекты дохристианского происхождения.;

В апокрифе «Хождение Богородицы по мукам» говорится: язычники — «это те, которые богами называли; солнце и месяц, землю и воду, зверей и гадов, кто в жестокосердии своём дал богам имена, как людям, и те, которые почитали Утрия, Трояна, Хорса, Велеса, превратив бесов в богов. И в этих злых богов верили люди».

Таким образом, чтобы обнаружить Трикстера или уж самого Чернобога в восточнославянском пантеоне, надо искать «беса из бесов». И есть лишь один бог, наиболее соответствующий описанию беса в «поганстве» — Велес (Славянские древности, т. I, с. 164–166)!

В. Н. Топоров соотносит с именем Велеса и слово «власть». Великость и власть — Велес — он велий есть. «Великий, церк. велий, превышающий обычную меру, сравнительно с другими обширный, большой; о человеке славный великими, знаменитыми подвигами; но, в сокращенном виде, иногда относится и к росту…

Велес м. ряз. (велец. велеть, великий) укорно, повелитель, распорядитель, указчик. Велибный, кур. высокий и сухопарый. Велебный» (В. И. Даль).

В реконструкции змееборческого мифа В. Н. Топорова и Вяч. Вс. Иванова Велес является противником Перуна, крадущим у Громовника скот. Как известно, приблизительно тем же занимался Гермес, воровавший коров у солнечного Аполлона. При этом почему-то обычно замалчивается, что среди балтских мифов, дошедших до нас, особое место занимает не столько миф о противоборстве Громовника и хтонического властителя мёртвых, сколько цикл дуалистических литовских преданий о Диевасе и Велсе (Велнясе), что продемонстрировано выше. Он перекликается со славянскими средневековыми богомильскими ересями и с дуализмом угро-самодийских народов. Велс (Велес) выступает как один из творцов мира, соперник культурного героя и Белого бога Диеваса{19}, по сути как Трикстер и Чернобог. Велняс — литовский Велс. Образ Велняса широко распространён в фольклоре и народном декоративно-прикладном искусстве. Он рогат, иногда имеет копыта, связан с водой, глаз его — «окно в болоте». Велняс мудр, строит мосты, покровительствует музыке и танцам.

У тех же балтов Velu mate — мать мира мёртвых, a velesдуши умерших (Славянские древности, т. I, с. 210). У литовцев существовал особый праздничный ритуал, посвящённый богу Виелоне. Для праздничного пира закалывали свинью и приглашали Виелону вместе с мёртвыми принять участие в этом пире. У литовцев в день поминовения усопших («время Велса») принято было сжигать кости животных (Мифы… т. I, с. 228–229). Это подтверждает, что балтийский Велс, как и славянский Велес, был властителем загробного мира.

Прусским аналогом Велса/Велняса был Патолс/Пеколс. Он входил в триаду Богов, наиболее почитаемую в Ромово (Ромуве). По сообщениям средневековых источников, это святилище выглядело следующим образом: посреди просторной равнины стоял огромный дуб. В нём имелись три ниши, в которых стояли изваяния Перкунаса, Потримпса и Патолса. Статуя Перкунаса имела вьющуюся чёрную бороду, огненно-красный лик и такого же цвета сноп лучей вокруг головы. Перед нею пылал неугасимый костёр. Справа от Перкунаса стояло изваяние приветливого безбородого юноши в венке из колосьев — Потримпса, бога рек и источников, подателя плодородия и хорошего урожая. Главным символом его была змея, обитавшая в глиняной урне, укрытой сеном. По левую сторону от Перкунаса находилась статуя Патолса — бога преисподней и ночных призраков, воплощения ужаса. Он имел вид бледноликого, седобородого старика с белым платком на голове (вариант: в рогатом шлеме). Символами Патолса были три черепа — человека, коня и быка.

Хотя имя навьего бога славян в списках летописи и поучениях против язычества варьируется: Велес, Волос, Власе, Власий, Влас (на чём иной раз выстраивают целые теории), его эпитет «скотий бог», «скотий» неизменен.

Этот эпитет толкуют в буквальном смысе от слова «скот», выходя на символику богатства, которое понимается через количество голов в стаде. Но мы склонны допустить, что в нём следует видеть ту же поэтическую

метафору, которые наблюдаются в «Слове о полку Игореве». Ведь если применять поэтические воззрения, то не к одному Перуну!

«Скотий» вполне может означать «дикий, звериный, лютый, иной».

Вспомним, что Велеса нередко сравнивали с Паном, сыном Гермеса, властителем и сыном властителя Дикой Природы («Veles: Велесъ — Pan, ymago hircina» (Mater Verborum)).

Огненноокие львы, белоклыкие вепри, собаки, Овцы, сколько бы их на земле ни кормилось широкой, — Четвероногие все да пребудут под властью Гермеса!{20}

Дикий, звериный мир не относится ни к миру людей, ни к жилищам небесных Богов. Велес — пастух, но со стороны Иномирья. Вероятно, такое представление о Велесе восходит к вере в то, что одна из душ человека после смерти воплощается в зверя и что душа пасётся на посмертных Елисейских лугах, ожидая перерождения.

Б. А. Рыбаков отмечал: «…Этнография дает нам множество примеров верований в переселение душ, в перерождение человека после смерти в то или иное живое существо, живущее на земле. В этом тесно переплетались анимистические и тотемистические представления охотничьей первобытности. Человек не отделял себя от природы, сливал себя с ней. Ярким показателем была подготовка мертвеца ко второму рождению в каком-то новом облике (может быть, снова в человеческом). В обильном сказочном фонде всех народов сохранилось множество сюжетов, связанных с оборотнями, полулюдьми-полуживотными, зверями, говорящими человеческим языком, или людьми, понимающими язык животных. Во многих сказках давность времени определяется указанием на то, что „тогда еще люди звериную речь понимали“. Косвенно это тоже связано с возможностью для человека воплотиться в зверя, а после перемены тех или иных обличий — опять в человека. Такой „круговорот душ“ должен был, очевидно, содействовать взаимопониманию человека и природы. Говорящие животные, деревья, птицы, рыбы в сказках всех народов земли, частичный антропоморфизм разных звеньев природы — наследие той длительной эпохи, когда человечество верило в перевоплощение, во второе рождение после того, как жизненная сила покинула тело умершего. Мыслилось это вполне реально: умерший продолжал жить на земле, но в каком-то ином облике» (Рыбаков, 1997, с. 362–363).

Юстиниан Великий (483–565), византийский император, при котором жил и небезызвестный Прокопий Кесарийский — первоописатель славян, указывал на подобное заблуждение своих подданных как на весьма распространённое: «Если кто уверует в немыслимое существование души до рождения и нелепейшее перерождение после смерти, того надлежит предать анафеме!»

Идея о «нелепейшем перерождении» принадлежит, разумеется, даже не Пифагору (570–490 до н. э.), считавшему, что «душа, попадая то в одно существо, то в другое, движется, таким образом, в круговороте, предписанном необходимостью», и не прочим античным мыслителям{21}. Оно свойственно индоевропейцам в принципе, начиная от самой зари их истории. Изменялись только формы представления о «перевоплощении душ».

СВИДЕТЕЛЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ

«Ц(а)рь же Леонь со Олександромъ миръ сотвориста со Олгом, имьшеся по дань, и роте заход(и)вше межы собою: целовавше кр(е)сть, а Олга водивше на роту и муж(и) ег(о) по рускому закону, кляшася оруж(и)емъ своим, и Перуном, б(о)гомъ своим, и Волосомъ, скот(ь)емъ б(о)гомъ. И утвердиша миръ» (Радзивилловская летопись по поводу договора Олега с греками). Теми же богами клянётся князь Святослав, скрепляя договорённости с византийским владыкой.

Впрочем, считающийся весьма авторитетным знатоком славянского язычества Генрик Ловмянский доходит до того, что описывает как «новшество» появление имени Волоса в договоре Святослава 971 г.: «Культ Волоса, еще неизвестный в 944 году, был в 971 году совсем новым, поддерживаемым рыцарством (так в тексте. — Авт.); возможно, он возник и оформился в ходе болгарских войн Святослава. В русских источниках, кроме договора 971 года, Волос как божок существует только в качестве литературного заимствования из этого же договора, и то очень редко…» (Ловмянский, 2003, с. 88–91). Ну да, конечно! Великое новшество! Г-ну Ловмянскому, надо думать, невдомёк, что тот же «божок» известен как выдающийся бог ещё по договору Олега. с греками 907 года. Интересно, это традиционная нелюбовь к язычеству или стародавняя неприязнь поляка к своим восточным соседям?

Поделиться с друзьями: