Древние боги славян

«Вообще же для мировоззрения крестьян характерна целостность, синкретичность восприятия мира во всех его частях и проявлениях, постоянное ощущение взаимозависимости людей и природного универсума, включенности человека в космоприродный ритм» (Власова, 1995, с. 11).

В Центральной Европе, этом бурлящем котле племён и народов (от иных и имени-то до нас не дошло), или на юге Восточной Европы, в опасной близости от путей кочевников, опасность нападения врагов всегда была повыше. Да и сами тамошние славяне по нраву были… скажем так, пожёстче, отнюдь не мирными землепашцами диковатого вида — от сохи да гумна.

«В древних обществах вообще практически сливались особенности хозяйствования, быта, культуры и религии. А потому и понять их можно лишь в комплексе. Это означает, что первостепенное внимание должно быть уделено именно этническим отношениям. Как правило, этносы древности и сохранялись до тех пор, пока их цементировала религия.

Но и вливаясь в новую общность, распавшийся этнос привносил что-то свое, более или менее значительное, часто пробивающееся сквозь века через народность вплоть до наших времен. <…> речь идет не о сумме однопорядковых явлений и тенденций, и противоборство их тем острее, чем ближе затрагиваются собственно социальные проблемы» (Кузьмин, 2004, с. 19).

И всё же славяне сохраняли до поры (а отчасти и по сей день) сходство языков, похожие обычаи и восприятие мира. Как было сказано, очень многое в этом восприятии роднило их с другими индоевропейскими народами, прежде всего — балтами и германцами и отчасти — с так называемыми «кельтами» (точнее, с той общностью, которой было дано это наименование). Кроме того, они никогда не отказывались заимствовать что-то у своих соседей и позволяли им что-то заимствовать у себя. Что и привело к смешению и наложению верований, представлений и обрядности. Естественно ожидать, что так происходило в областях, где общение разных народов было более плотным и тесным.

В связи с вышеперечисленными обстоятельствами возникают вопросы, окончательного и однозначного ответа на которые честные учёные до сих пор дать не в состоянии.

Некоторые из них мы продолжаем ставить перед собой и предлагаем читателям — вы, так или иначе, обнаружите их в тексте по мере продвижения от начала к концу книги.

Например неясно, успели ли прочие славяне (кроме балтских) до своего крещения в IX–XII вв. разработать сложную многоуровневую мифологию и, соответственно, развитые пантеоны? И какова мера воздействия на известную нам мифологию и верования славян народов неиндоевропейских языковых групп? В каком соотношении между собою находятся верования различных славянских племён (с побережья Балтики и Среднерусской равнины, Адриатики и Центральной Европы) и региональных групп (западные, восточные, южные)? До какой степени глубины исторической памяти допустимо проведение параллелей между славянскими божествами и божествами индоевропейского, германских, кельтских, греческого, римского и других пантеонов? Непонятно, продолжалось ли «достраивание» славянской и вообще языческой мифологии народов Европы после крещения там, куда не добралось христианство, и там, где язычники уцелели физически после крещения? Почему мы забываем (а в последние годы особенно), что территория, заселённая славянами, была куда больше территории, подвластной киевским князьям, а та в свою очередь — больше «радостно», как нас уверяют, крестившейся?

Вот их сколько вопросов, и это только навскидку!

Какова степень влияния христианской религии на традиционные верования — если учесть, что контакты с её носителями начались задолго до «юридического акта» крещения? Ведь де-юре редко предполагает де-факто! Чтобы обойти вот такие неудобные вопросы, исследователями введён термин «двоеверие». Как отмечает В. Я. Петрухин, «книжный термин „двоеверие“ прочно перешел из древнерусских поучений против язычников в современную науку для обозначения синкретического мировоззрения русского средневековья, сочетающего христианскую идеологию с пережитками дохристианской. <…> Поскольку и поучения против язычников, и русская Начальная летопись — Повесть временных лет (ПВЛ) были результатом „рецепции“ византийских образцов — творений отцов церкви (прежде всего Григория Богослова и Иоанна Златоуста) и византийских хроник (в первую очередь — Иоанна Малалы и Георгия Амартола), то собственно древнерусские фольклорные мотивы, имена языческих богов и т. п. оказывались включенными в византийский и библейский „литературный“ контекст» (Петрухин, 2004, с. 248, 253). Источники же греческих хроник, по справедливому мнению автора, нуждаются в специальном исследовании ещё и потому, что в христианской традиции, в том числе у Амартола, смысл языческих действ был переиначен, «историзирован».

Петрухин, впрочем, полагает, что «…несмотря на средневековые церковные обвинения русских крестьян в двоеверии, которые некритически были восприняты и современными исследователями, можно утверждать, что языческие пережитки на Руси были ассимилированы, как и повсюду в Европе, культами христианских святых, а боги стали-таки бесами, нечистой силой, волосатик и мокошка русского фольклора лишь по именам напоминают языческих кумиров Волоса или Мокошь. Крестьяне были христианами, а не двоеверцами — их сословное самоназвание, известное, по крайней мере, с XIV в., говорит само за себя» (Петрухин, 2003).

Однако, оставляя себе лазейку к отступлению, поскольку положивший начало отечественной литературе крупнейший письменный памятник русской словесности домонгольского периода и в XII в. проникнут языческим духом, Петрухин тут же добавляет, «…что Троян, Хорс и Велес упоминаются в „Слове о полку Игореве“ совершенно в ином контексте, чем в прочих памятниках. Вообще отношение к языческому прошлому в „Слове о полку Игореве“ разительным образом отличается от всего того, что нам известно об этом в древнерусской литературе. Наименование певца Бояна „Велесовым внуком“, ветров — Стрибожьими внуками и даже русских — русичей (или всех князей) Дажьбожьими внуками, потомками языческого божества <…> не находит аналогий в древнерусской литературе. Это давно отмечено „скептиками“, относившими „Слово“ к памятникам позднейшей русской словесности <…>».

Но почему, собственно, нецерковный текст обязан демонстрировать то же самое отношение к языческому прошлому (да и прошлому ли?), как памятники церковной литературы? Совершенно непонятно. Только потому, что все грамотные люди сидели якобы в монастырях? Это не так, как мы знаем. Штампы, господа, штампы довлеют над всеми нами…

СТАРЫЙ БОГ У СЛАВЯН, ИХ РОДСТВЕННИКОВ И СОСЕДЕЙ

А лишь дохнул бы он! — летели бы дубровы, Как в летний день в степи летит сухой ковыль, От высоких гор стояла б только пыль. П. Бутурлин. Стрибог

Прокопий Кесарийский в VI в. писал о «склавинах и антах», предшественниках восточных славян: «Они считают, что один только Бог, творец молний, является владыкой над всем, и ему приносят в жертву быков и совершают другие священные обряды. Судьбы (в значении „рока“, fatum. — Авт.) они не знают и вообще не признают, что она по отношению к людям имеет какую-либо силу; и когда им вот-вот грозит смерть, охваченным ли болезнью или на войне попавшим в опасное положение, то они дают обещание, если спасутся, тотчас же принести богу жертву за свою душу, и, избегнув смерти, они приносят в жертву то, что обещали, и думают, что спасение им куплено ценой этой жертвы. Они почитают и реки, нимф, и всяких других демонов, приносят жертвы всем им и при помощи этих жертв производят и гадания» (Свод… с. 183).

К сожалению, даже серьёзные современные исследователи не избежали «очарования» упоминания о «творце молний» и по инерции проецируют эти сведения на громовника. Так, В. Я. Петрухин пишет: «Восприятие культа Перуна, как дружинного культа божества, которое почиталось верховным у славян уже в VI в. (по свидетельству Прокопия Кесарийского), упорядочивало позиции княжеской дружины…» (Петрухин, 1995, с. 141). Но это явная подтасовка, ведь Прокопий, как мы доподлинно знаем, вовсе не называет имени верховного бога «склавенов и антов» и свидетельствует лишь, что славяне знают и единого бога, он создатель, творец молнии. Таковым мог быть и кузнец Сварог, и древний родитель ветров — Стрибог.

Это тем более интересно, что сегодня высказываются доказательные сомнения в справедливости устоявшегося перевода упоминания Прокопием бога славян в единственном числе.

Прокопий предпочитает говорить о едином боге «склавинов и антов» иносказательно, тогда как язычники Геродот и Плутарх, как мы видели выше, свободно сравнивали богов варварских народов с эллинскими. Сам Прокопий, будучи очевидцем, посчитал, что сравнивать с Богом Юпитера или Зевса (в поучениях против язычества позднее сопоставляемого с Перуном) неправильно. То есть отнюдь не Громовержец в представлении тогдашних южных славян был высшим божеством их пантеона. Тем не менее Он — Творец, создатель молний и распоряжается посмертной судьбой, карающий за то, что при жизни было сделано не по божьему суду и закону.