Дротик Одиссея

В передней звякнул звонок. Сережка пошел открывать. Из прихожей послышался Машин голос. Я прислушался.

– Вы уж извините, Сергей Григорьевич. Боюсь, не заболел ли мой оболтус: плетет что-то непонятное. Так я подумала...

– Давайте его сюда.

– Где, говорю, эту штуку взял? А он: приснилась! И так, и сяк.... может, подарил кто-нибудь, спрашиваю, или, не дай бог, стащил где-нибудь? А он свое: приснилась, и все! Ну, что ты с ним будешь делать!

– Да вы заходите, - сказал Сережка.
– Что, так и будем через порог разговаривать?

– Вы уж посмотрите его, Сергей Григорьевич, а я сбегаю к себе, керогаз горит.

– Ладно, ладно, - успокоил ее Сережка, - сейчас посмотрим.

– Ну, заходи, старик, - говорил он, легонько подталкивая неожиданного пациента.

Васька робко поздоровался со мной и потупился.

– Ну-ка, клади свое богатство сюда,-скомандовал Сережка, - и садись.

Васька поставил на краешек стола квадратный ящичек матово-серого цвета и застыл столбом. Но доктор Сергей Григорьевич не подкачал. И через минуту Васька стал рассказывать охотно и подробно. По его словам, дело было так. Сидел себе парень за столом и честно готовил уроки. Вдруг что-то как трахнет! (Сережка быстро взглянул на меня). Когда струхнувший Васька огляделся, он увидел, что сидит в какой-то совершенно незнакомой и очень большой комнате, опутанной разноцветными проводами, как паутиной. Какие-то люди в белых водолазках (Васькино определение) щелкали выключателями, беззвучно переговаривались и вообще вели себя спокойно, хоть и не очень понятно. Один из них, не обращая никакого внимания на Ваську, поставил перед ним на стол небольшой ящичек и отошел. Васька совершенно успокоился, поскольку ему стало абсолютно ясно, что все это снится. Он с интересом разглядывал незнакомую обстановку и даже собрался походить по комнате, но тут, к сожалению, что-то снова грохнуло, и он проснулся. А проснувшись, увидел, что ящичек по-прежнему стоит на его столе, только почему-то съехал к самому краю. В общем, на тот счет, что ящичек достался ему из собственного сна, у Васьки не было никаких сомнений, потому он и объяснил матери коротко и, на его взгляд, исчерпывающе точно:

приснился...

Сергей дотошно выпытывал у Васьки подробности, пока тому не надоело повторять одно и то же и он не попросил:

– Дядя Сережа, давайте я вам другой сон расскажу.

– Какой еще?
– не сразу понял Сергей.

– А как меня собака чуть не укусила!

– А, нет, это как-нибудь в другой раз, - спохватился Сергей. И тут вмешался я:

– Вася, а ты не помнишь, случаем, сколько было времени, когда ты заснул?

– Не, - сказал Васька, - не знаю. После школы, в обед.
– Подумав, он добавил: - А когда снова треснуло-дядя Петя приехал на мотоцикле. А может, это он меня разбудил? У него глушитель барахлит.

Васька совсем освоился, но Сергей, не церемонясь, сказал:

– Вот что, старик, дуй-ка домой и спать ложись пораньше. А эту штуку пока оставь, посмотрим, что это такое.

Закрыв за Васькой дверь, Сергей еще из прихожей спросил:

– Тоже галлюцинация?

Он присел к столу и, поглаживая Васькин ящик, продолжал:

– Итак, что мы имеем? Вариант первый: два психа - одному двадцать пять, второму восемь. Вариант возможный, хотя меня лично он не устраивает. Вариант второй: преступный сговор доктора Гриценко с второклассником Васькой с целью заморочить голову некоему лицу, то есть тебе...

Сергей продолжал трепаться, пытаясь побороть собственную растерянность, а я вдруг подумал совсем о другом: о том, как я сам выгляжу во всей этой истории. И сравнение, пришедшее на ум, выглядело, при всей своей обидности, совершенно справедливым, потому что с самого начала я действительно повел себя, как страус. Интуитивно почувствовав в рассказанном Сережкой опасность здравому смыслу, я инстинктивно сунул голову в песок безразличия. Или, если говорить точно, ухватился за самое удобное объяснение: галлюцинация, - вместо того, чтобы попытаться вникнуть в невероятный факт. Собственно, многим свойственно закрывать глаза на факты, которые представляются им невозможными с точки зрения здравого смысла, или же с этой точки зрения их объяснять. У Шекли даже есть специальный термин для этого психологического явления - "пан-саизм": Дон-Кихот считает ветряную мельницу великаном, а Санчо Панса считает великана ветряной мельницей. При донкихотстве обыденные явления воспринимаются как необычные... при пан-саизме же наоборот: необычные - как обыденные... А целая компания французских академиков во главе с самим Лавуазье в свое время очень точно сформулировала принцип отношения к неприемлемому и невероятному: "Этого, не может быть, потому что этого не может быть!" Удивительная логичность данной формулы вызывает ироническую ухмылку лишь до того случая, когда ухмыляющийся столкнется нос к носу с чем-то абсолютно немыслимым.

Вообще-то при случае можно с достаточным апломбом порассуждать о прямом и обратном ходе Времени, о темпоральных параллелях, о сдвигах, перепадах и даже о моменте вращения времени, доказывать или с равным успехом отрицать возможность путешествия в прошлое или будущее. Можно даже прослыть знатоком проблем и гипотез, которые столь успешно решают отважные герои и не менее отважные авторы фантастических сочинений и перед которыми в тупик становятся ученые, тоже не отличающиеся трусостью, но связанные тем пониманием сложности проблемы, которое отнюдь не обременяет дилетантов. Но вот, когда доходит до дела...

И тут я поймал себя на мысли, что эти рассуждения, при всей их справедливости, - всего-навсего еще одна инстинктивная попытка уйти от главного вопроса: что же все-таки произошло?

Сережка прервал свой монолог о вариантах и, чертыхнувшись, кивнул на ящичек:

– Ну что, поковыряемся?

Ковыряться долго не пришлось: на трех сторонах ящичка были небольшие углубления, точно такие, как на крышках школьных пеналов. И каждая стенка легко отходила в сторону, открывая ряд узких цветных клавиш. Мы несколько раз откидывали и закрывали крышки, так и сяк разглядывая ящик.

– Приемник - не приемник, - рассуждал Сережка.
– Похоже, и не похоже... Может, попробуем? Нажмем?

Ящичек был совершенно мирного вида, но мне почему-то вспомнились мины-сюрпризы, которые при отступлении разбрасывали немцы, - перочинные ножи, авторучки, зажигалки и прочая безобидная с виду дребедень, которая взрывалась, стоило только попытаться открыть ножик или чиркнуть зажигалкой. Такой вот "авторучкой" Вовке Фролову кисть оторвало.

Сережка, не дожидаясь ответа, утопил сначала одну, потом вторую красную клавишу. И только собрался нажать третью, как боковая стенка ящичка слабо засветилась, потом вспыхнула и на противоположной стене комнаты сфокусировался резкий белый квадрат. Кино, что ли?

Едва успел я это подумать, как квадрат вдруг стремительно расширился, охватив вторую стену, и краем глаза я успел приметить, что стена тут же растаяла, а в следующее мгновение я понял: надо обязательно успеть. Сережа, шагавший впереди, ускорил шаг и почти побежал. И в ту же секунду я почувствовал, что меня будто что-то подхватило, шаги стали широкими, длинными, незначительным усилием я пролетал, наверное, десяток метров при каждом шаге. При этом никаких других неожиданных ощущений я не испытывал - ничто не толкало меня, ничто не поддерживало. Только умом я представил что-то подобное: огромная труба, и сильный ток воздуха мягко, но настойчиво несет меня вперед и вперед, с каждым мигом быстрее. Но никакой трубы не было-мы бежали по Бульварной, вернее по тротуару ее, почти вплотную к домам. Вот мимо проскочил магазин Бондарева - культмаг, где в детстве я покупал марки в целлофановых пакетиках, и, с позволения дяди Георгия Бондарева, читал книжки, пристроившись у прилавка (дома за моим чтением следили, опасаясь за зрение, а здесь можно было читать, сколько влезет). Магазин проскочил мимо, и только краем глаза я приметил: ремонт- дверь снята, и вместо одного из косяков стоит почти законченная бутового камня колонна в свежих потеках цементного раствора.

А Сережкина спина все удалялась, я поднажал, и когда он круто свернул и впрыгнул в распахнутую дверь бывшего ателье индпошива, я в тот же лиг перелетел через порог следом за ним. Посреди ободранной, давно нежилой комнаты зиял широкий люк с невысоким колодезным срубом из рыжего кирпича. Сережа оглянулся, задохшимся голосом крикнул: быстрей, не успеем!-и прыгнул в люк. Я, не раздумывая и не удивляясь, прыгнул, как в воду, "солдатиком", и через мгновение барахтался, стараясь выпростаться из душной массы, окутавшей меня. Кто-то сильно дернул меня за руку, я встал и, пружиня на груде желтой ваты, попытался оглядеться, но Сережа снова крикнул: скорей! И, волоча за собой клочья приставшей ваты, мы побежали, по низкому кирпичному коридору. За третьим или четвертым поворотом коридор кончился и выбросил нас в широкий просторный зал, похожий на холл большой современной гостиницы. Холл негромко, но ровно гудел голосами. Какие-то совершенно незнакомые, очень элегантные люди поодиночке, парами, группками гуляли по мраморным плитам меж отделанных деревом стен, разговаривали, прислонившись к цветным витражам и кованым фигурным решеткам, стряхивали пепел в пасти украшенных чеканкой огромных пепельниц - дельфинов. Едва я успел оглядеться, Сережа, потянув меня за рукав, кивнул: сюда. Машинально наклонившись, чтоб не стукнуться о низкую притолоку, я оказался в просторной невысокой комнате со сводчатым потолком. Из узких небольших окошек в комнату лился свет, ровно, без бликов, без лучей распространяясь по всей комнате, - такой ровный теплый свет неподвижно стоял, наверное, в маленьких датских домиках андерсеновских времен.

В комнате тоже были люди, но совсем другие. Я сначала не понял - почему другие. Но, оглядевшись, увидел: взрослых совсем немного, зато мальчишек множество. Все они как-то бесцельно слонялись по комнате, почти не переговариваясь и упорно вглядываясь в тускло шлифованные кирпичи пола.

– Успели, - облегченно вздохнул Сережка.
– Смотри.

И в ту же секунду у моих ног кирпич брызнул звоном и во все стороны раскатились блестящие монетки. Мальчишки повалились на пол. Я незаметно для себя тоже опустился на кирпичи. Взяв одну монетку - венгерские пять пенго - я подбросил ее на ладони и уронил. И, едва коснувшись пола, монета с легким хлопком взорвалась - точнее слова не подберу, - и с мягким звоном передо мной раскатилось несколько новых монет. Я вгляделся: гривенник, какая-то желтая монета с иероглифом, пфенниг. Последнюю я не успел узнать: она вдруг подпрыгнула, удар о пол, и в легком звенящем взрыве передо мной раскатились совершенно другие монеты. Звон и легкие хлопки наполнили комнату. Я огляделся. Шагах в двух от меня на полу устроился пацан лет двенадцати в сбитой на затылок шапке. Он ловко и привычно щелкал монетой о пол, и как только перед ним рассыпались новые-быстро и наметано выхватывал, пока не исчезли, двадцатикопеечные монеты. Набрал он их уже много - зажатые в левом кулаке, они высовывались между пальцами. Держать было неудобно, а когда одна выкатилась из кулака и взорвалась на какие-то совершенно ненужные красные медяки, мальчишка оглянулся беспомощно.