Друд, или Человек в черном

Я пытался работать, пока находился в материнском доме. Я привез с собой лакированную оловянную коробку с черновыми записями, заметками, выписками из энциклопедии и часами сидел за крохотным столом у окна, но в моей правой руке, казалось, совсем не было сил. Чтобы макнуть перо в чернила, мне приходилось перекладывать его в левую руку. Но слова все равно не лились на бумагу. Три дня кряду я тупо смотрел на белый лист бумаги, не оскверненный моей писаниной, если не считать трех-четырех корявых строчек, вымаранных мной в конечном счете.

Через три таких бесплодных дня мы с братом перестали делать вид, будто мое присутствие там необходимо. Матери становилось гораздо хуже, когда я к ней приближался; стоило мне войти к ней в спальню, она начинала корчиться, биться в судорогах, пронзительно вопить, и у меня тоже боль неуклонно усиливалась, покуда я не падал в обморок или не удалялся прочь.

Чарли упаковал мои вещи и отвез меня обратно в Лондон на послеполуденном курьерском. Перед отъездом он отправил Фрэнку Берду и моему слуге Джорджу телеграммы с просьбой встретить нас на станции — чтобы усадить меня в наемный экипаж, понадобились соединенные усилиях всех троих. Когда меня на руках втащили в дом и понесли наверх, в мою спальню, от внимания моего не ускользнуло, каким взглядом смотрела на меня Кэролайн, — во взгляде том читались тревога и жалость, но также смущение и презрение, возможно даже, презрение, граничащее с отвращением.

Берд сделал мне дополнительный укол морфия, и я провалился в глубокий сон.

Пробудись в благости!

Ты пребываешь в благости!

Гор из Эдфу пробуждается к жизни!

Боги восстают ото сна, дабы поклониться духу твоему,

О, священный крылатый шар, взмывающий в небо!

Ты, пронзающий небо огненный шар,

Каждый день заливаешь землю светом с востока,

А потом скрываешься на западе, дабы провести ночь в Иунете.

О ты, Гор из Эдфу,

Который пробуждается в благости,

Великий бог неба в многоцветном оперенье,

Восстающий над горизонтом,

Огромный крылатый шар, охраняющий святилища!

И ты пробудись в благости!

Айхи, который пробуждается в благости,

Великий бог, сын Хатхор,

Возвеличенный Златоликим из Нетеров!

Пробудись в благости!

В благости!

Айхи, сын Хатхор, пробудись в благости!

Прекрасный лотос Златоликого!

И ты пробудись в благости!

Пробудись в благости, Харсиесис, сын Осириса,

Бесспорный наследник, потомок Всемогущего,

Порожденный Уненнефером Победоносным!

И ты пробудись в благости!

Пробудись в благости, Осирис!

Великий бог, пребывающий в Иунете,

Старший сын Геба!

И ты пробудись в благости!

Пробудитесь в благости, Нетеры, и Нетеруты,

И Эннеады, окружающие Всевеличайшего!

И вы пробудитесь в благости!

Я пробудился в темноте, в мучительных корчах и в совершенном смятении.

Никогда прежде мне не снились одни только слова, звучащие напевным речитативом слова, причем на незнакомом мне языке, с которого, впрочем, мой ум — или мой скарабей — невесть почему легко переводил на английский. Приторный запах курений и маслянистого дыма все еще щекотал мои ноздри. Эхо давно умерших голосов звенело в моих ушах. Перед взором моим — точно остаточное изображение в виде красного круга на сетчатке глаза после долгого смотрения на солнце — стояли нетеры, боги Черной Земли: Нуит, богиня Звезд; Аст, или Исида, владычица Небес; Асар, или Осирис, бог наших Предков; Небт-Хет, или Нефтис, богиня Смерти, которая не вечна; Сути, или Сет, Враг; Гор, или Хор, владыка Грядущих Вещей; Анпу, или Анубис, проводник в Царстве Мертвых; Дахаути, или Тот, хранитель Книги Жизни.

Скарабей возился в моем черепе, причиняя дикую боль, и я пронзительно закричал в темноте.

На мой крик никто не пришел — ночь стояла в самой глухой поре, дверь спальни была закрыта, а Кэролайн и ее дочь спали внизу, тоже за закрытыми дверями, — но когда эхо воплей стихло в моем истерзанном мозгу, я осознал, что нахожусь в комнате не один. Я слышал чье-то дыхание. Я ощущал чье-то присутствие подсознательно воспринимая не токи живого тепла, по каким мы порой узнаем, что рядом с нами в темноте находятся другие люди, но исходящий от незримого существа холод. Казалось, будто кто-то вытягивает остатки тепла из воздуха.

Я нашарил на комоде спички и зажег свечу.

На деревянном стуле в ногах кровати сидел Второй Уилки. Он был в черном широком пальто, что я выбросил несколько лет назад; на коленях у него лежала планшетка с чистым листом бумаги. В левой руке он держал карандаш. Ногти у него были обгрызены сильнее, чем у меня.

— Чего тебе надо? — прошептал я.

— Я жду, когда ты начнешь диктовать, — сказал Второй Уилки.

Я снова машинально отметил, что голос у него не такой низкий и звучный, как у меня. Но с другой стороны… разве кто-нибудь слышит по-настоящему тембр собственного голоса?

— Что диктовать? — прохрипел я.

Второй Уилки молча ждал. Сердце мое сократилось добрую сотню раз, прежде чем он наконец промолвил:

— Ты хочешь продиктовать мне описание твоих снов или следующую часть «Лунного камня»?

Я заколебался. Это наверняка какая-то ловушка. А вдруг, если я сейчас не начну диктовать подробный рассказ о ритуалах, посвященных богам Черной Земли, скарабей примется прогрызать ход наружу в затылочной или лицевой кости? Неужели последним, что я увижу в жизни, будут огромные жвалы, вылезающие у меня из щеки или глазницы?

— «Лунный камень», — сказал я. — Но я буду писать сам.

Я был слишком слаб, чтобы встать с постели. После полуминуты отчаянных усилий мне удалось лишь приподняться чуть повыше на подушках. Но скарабей не стал убивать меня. Возможно, с надеждой подумал я, он не понимает по-английски.

— Надо запереть дверь, — прошептал я. — Я сейчас запру. Но у меня опять не хватило сил встать.

Второй Уилки поднялся на ноги, задвинул щеколду и вернулся на свое место. Он держал карандаш наготове, и я увидел, что он левша. Сам я правша.

«Он задвинул щеколду, — попытался сказать мне истерзанный, пылающий от боли мозг. — Он… оно… может воздействовать на предметы материального мира».

Ничего удивительного. Оставила же зеленокожая клыкастая девица багровый след укуса на моей шее.

Второй Уилки ждал.

Стеная и вскрикивая от боли, я начал:

— ПЕРВЫЙ РАССКАЗ — это прописными буквами — написанный МИСС КЛАК — имя тоже прописными, после имени двоеточие — племянницей покойного сэра Джона Вериндера… три междустрочных интервала… ГЛАВА ПЕРВАЯ, римской цифрой… два междустрочных интервала… Любезным моим родителям, ныне покойным… нет, не так… скобка открывается, оба теперь на небесах, скобка закрывается… я обязана привычкой к порядку и аккуратности, внушенной мне с юных… нет, мисс Клак никогда не была юной… напишите: с самого раннего возраста, точка, следующий абзац.

Я застонал и сполз пониже на влажных от пота подушках. Второй Уилки терпеливо ждал, держа карандаш наготове.

После двух-трех часов населенного кошмарами сна меня разбудил стук в дверь спальни. Я нашарил часы на комоде и увидел, что уже без малого одиннадцать утра. Стук повторился, вслед за ним раздался суровый, но обеспокоенный голос Кэролайн:

— Уилки, впусти меня.

— Входи, — сказал я.

— Не могу. Дверь заперта.

Я несколько минут собирался с силами для того, чтобы откинуть одеяло, шаткой поступью добрести до двери и отодвинуть Щеколду.

— С какой стати ты заперся? — спросила Кэролайн, врываясь в комнату с самым взволнованным видом. Я уселся на кровать и набросил на колени одеяло.

— Я работал. Писал.

— Работал? — Она увидела стопку исписанных страниц, по-прежнему лежавшую на деревянном стуле, и взяла ее. — Написано карандашом. Разве ты когда-нибудь прежде писал карандашом?

— Не могу же я пользоваться ручкой, лежа навзничь в постели.

— Уилки… — Кэролайн странно взглянула на меня, — это не твой почерк. — Она протянула мне страницы.