Другая Белая
Шрифт:
Лето перевалило за середину, когда стало известно о грядущих изменениях. Джулиану и Роз, милой девушке только что окончившей университет, была предложена работа в другом дворце в Лондоне — своего рода повышение и, главное, приближение к тем районам, где они жили. Вскоре они должны были уйти. Марина поехала в недельный отпуск в Москву, а когда вернулась в осиротевший дворец, почувствовала что-то неладное.
Среди коллег была женщина ее возраста, полуангличанка-полуитальянка. Красавица в молодости (они все уже давно принесли и показали друг другу семейные фотографии) она, как это часто происходит с западными женщинами, с возрастом потеряла женственность, даже одежду покупала в отделах для мужчин. Эвита, так ее звали, недавно вернулась в Англию после развода и тридцати лет жизни в Италии. Поначалу у женщин сложились приятельские отношения. Эвита как-то попросила Марину показать ей
Марина замечала, что ее дружба с Джулианом Эвите не по душе: несколько раз по самым незначительным поводам она прерывала их разговоры. Например, чтобы ответить на вопрос Эвиты, когда у него следующий выходной (узнать это можно было, просто посмотрев в табель), Джулиан вынужден был скомкать свою вдохновенную речь о любимом философе Ницше: «Он был не понят, его идеи извращены…»
Эвита любила прерывать. В Италии она была владелицей пиццерии, привыкла к власти. Однажды она прервала на полуслове Марину, когда та, стоя на крыльце, рассказывала о дворце тем, кто уже купил билеты, но еще не мог войти — дворец-то небольшой. Марина в замешательстве оглянулась на нее, все еще продолжая говорить. Эвита стоя в позе надзирательницы, как их изображали в советских фильмах, изрекла:
— Уже можно запускать.
Разочарованные гости, слушавшие Марину с большим интересом, подчинились приказу. «С манерами у Эвиты проблемы, — подумала Марина. — Вернее, проблемы у нас с ней».
До того как пришло настоящее лето, во дворце всегда было холодно, что называется — «горница — с Богом не спорница». Когда он был обитаем, топили камины, но и тогда, судя по жалобам королевы и ее дочерей, тепло в нем не было. Менеджеры просили сотрудников одеваться теплее, что они и делали, и все равно мерзли. Однажды Марина достала из шкафа короткое черное пальто, купленное на распродаже в Нью-Йорке, этой Мекке шопоголиков. Теплое какое, как раз для работы! На следующее утро, проводя брифинг, Фил, который любил хорошо одеваться, воскликнул:
— Марина, какое пальто! Ведь это, кажется, кашемир!
Марина случайно бросила взгляд на Эвиту и не позавидовала себе — такая откровенная злость была на ее лице. «Фил, что же вы наделали, зачем сотворили мне врага?!» — возопила она про себя. Настолько-то женщин типа Эвиты Марина понимала.
И началось… Каждый день — то колкость какая-нибудь, то при появлении Марины Эвита выходила из комнаты, то вечером, когда подводили итоги дня, та с непроницаемой улыбкой докладывала, что посетитель жаловался на сотрудника, который при нем начал закрывать ставни на втором этаже. («Это так грубо!») А на этом этаже, кроме Марины, никого не было, и ставни она закрыла, когда в здании не осталось ни души… Все было так понятно и так противно. Но не унижаться же до выяснения отношений: Эвите как раз это и было нужно.
Марина держалась, улыбалась, как ни в чем не бывало, но настроение было еще то. Не позволяла себе себя жалеть — это спасало. Жалеть себя сладко, если есть кому пожаловаться, а здесь она жаловаться не могла, хотя и замечала сочувственные взгляды коллег. До нее доходило, что в их раньше дружной «семье» пошли какие-то шепотки.
С работы ее иногда подвозил Фил. Он хорошо к ней относился и всегда, когда во дворце были высокие гости, представлял ее им: «Музейный сотрудник из Москвы». Этот безукоризненного вида джентльмен оказался очень похож на ее московских музейных приятелей и приятельниц с богемными замашками, проще говоря, с их постоянным матом на устах. Как-то на повороте Фил знатно выругался, сразу же с притворным ужасом повернувшись к ней: «Пардон, при даме!» Марина успокоила его, что читает современную английскую литературу, где это слово — чуть ли не на каждой странице. Тогда он рассмеялся и сказал, что выражение «bloody hell» сейчас в ходу только у среднего класса, тогда как элита предпочитает энергичное «f…ck!».
— Осталось только одно табуированное слово в английском языке, на букву «с».
Посмеялись. Потом он посерьезнел и спросил:
— Что, Марина, трудно?
Ну уж нет, пользоваться доверительными отношениями с начальником, чтобы жаловаться в его машине, — на это она не была способна. А Фил, как бы про себя, сказал:
— She is low, very low… [140]
Но чаще всего Марина возвращалась домой на автобусе в компании Роя, того самого, который взял себе перерыв на обдумывание дальнейшей жизни. Им было по пути. Они симпатизировали друг другу, особенно сейчас, после ухода Джулиана, Роз и Кристин, той милой северянки, которая жила в Лондоне ради сына. Ее под угрозой развода увез муж. В подклете дворца, где у сотрудников была устроена своего рода кухонька с микроволновкой и электрическим чайником и где еще так недавно до начала работы и в перерывах на чай-кофе, оставив
дворец на волонтеров, они дружно и весело обсуждали все — от сексуальности древних греков до тупости современных политиков, сейчас собирались крайне редко или, если и приходили, то по-одному. Посиделки стали неуютными.140
Она очень низкая. Здесь: low — невоспитанный, грубый (англ.).
Эвита, демонстративно отвернувшись от Марины, оживленно переговаривалась только с длинноногой Дженни, как обычно, жутко кашлявшей, поскольку она не пропускала танцулек и бегала на них, как и все девчонки ее возраста, полуголой в любую погоду. Будущий разведчик Том не сводил с Дженни глаз — он любил ее в любом виде и состоянии. Марина молча пила кофе. Рой, как правило, тоже молчал. Жаль, что «дама в шляпке», Линда, отбросившая свои «светские» манеры и оказавшаяся отличной теткой, в подклет никогда не спускалась, поскольку работала на полставки и пила кофе только дома.
И вот в один из дней, когда они уселись на заднее сиденье мягко катившегося автобуса, Рой рассказал ей, что вчера пережил ужасный стресс и до сих пор не может от него оправиться.
— Что случилось, Рой, что-то во дворце? — У Марины вчера был выходной.
И он рассказал о страшном скандале в подклете, который вчера, пользуясь отсутствием обоих менеджеров и самой Марины, устроила ему Эвита. Причина была в том, что накануне, выслушав очередной донос о якобы плохом поведении Марины, не предложившей ему, Рою, перерыв на кофе, он повысил голос и сказал, что это ложь, перерыв ему Марина предложила, и он успел выпить даже две кружки кофе. Рой не мог пересказать Марине, всего, что ему пришлось выслушать, но текст был примерно такого содержания: «Так ты за нее!!! Ты против нас??? Ты готов горшки из под нее выносить!»
— Марина, я до сих пор эмоционально выпотрошен, а вчера, еле живой, целый час плелся до дома пешком, чтобы успокоиться.
Наверное, он рассказал об этом не только ей, потому что на следующий день Фил вызвал к себе Эвиту (Марина, как назло, была на этом этаже), и та вышла от него с пунцовым, перекошенным злобой лицом.
Потом он вызвал к себе и Марину. Заговорил первым:
— Марина, я прекрасно понимаю ситуацию… Я сам не раз был бит за то, что лучше образован, больше знаю…
«О чем это он? Что он может знать об элементарной женской зависти?» Фил продолжал:
— В этом вся причина…
— Нет, Фил, причина — ваш комплимент!
Тот расхохотался:
— Она заявила, что вы… больно умная.
«Ну да, я больно умная и всегда говорю о непонятном», — про себя усмехнулась Марина.
От Фила она узнала, что в конфликт уже вовлечены все. К нему приходили коллеги, чтобы ее защитить. Он передал слова Линды: «Марина — леди. Мы все видим, как она работает и общается с посетителями. Нельзя позволять кухарке вносить разлад в наш коллектив».
Коллектив встал на ее защиту!
Дома Марина, конечно же, дала волю слезам, но это были слезы счастья: «За что они все… так добры ко мне? Что я им сделала… хорошего? Я чужая. Взять сторону „своей“ было бы гораздо легче…» И вдруг соленый поток иссяк, в голову пришла мысль, и Марина стала ее думать.
«Это ведь мне какой хороший урок, я всех их любила, но не доверяла им — мол, ксенофобы, к иностранке не могут хорошо относиться. Начиталась всяких исследований. Сама вековечную российскую ксенофобию сюда привезла. Ничего я о них не знаю. И хорошо, что друзья Дэвида не стали тогда говорить со мной о национальных различиях, а предпочли им различия климатические. Они были взрослее меня. О чем я могла им тогда поведать? „Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут?“ [141] Я здесь начинающая британка, и, право же, это страна стоит того, чтобы быть в ней начинающей в любом возрасте! Люди здесь хорошие, справедливые и честные, и даже национальные особенности их совсем не портят (Марина уже успела прочитать бестселлер „Watching the English“ [142] ). А „эвиты“ — так они в любой стране есть. Ее, бедную, тоже можно понять: была красавицей, пользовалась успехом — и вдруг все кончилось. Женственность пропала, муж ушел к белорусской девице, стала носить мужскую одежду, юбки носить не может из-за ножек-спичек — тут любой характер испортится…»
141
Р. Киплинг «Баллада о Востоке и Западе» (перевод Е. Полонской).
142
Кейт Фокс «Наблюдая за англичанами» (англ.).