Другая Грань. Часть 2. Дети Вейтары

— Нет, конечно. Ты — добрый и умный. Вот только кенгуру этого не знает.

Серёжка тоже улыбнулся: он вообще не умел долго грустить. И подумал про себя, что будь он на месте кенгуру, то не стал бы пугаться, а потом вообще забыл обо всём на свете, потому что увидел, что впереди — слоновник.

Господин Шоавэ, старший надзиратель невольничьих бараков города Плошта, свою работу не любил. Вазюкаться с грязными рабами — небольшое удовольствие. Командовать осьмией городских стражников — куда как приятнее и почетнее, хоть и дохода часто приносит поменьше. Но карьеру в городской страже сделать не удалось: пару раз по молодости Шоавэ проявил нерасторопность и вынужден был навсегда распрощаться с мечтами о должности осьминия, не говоря уж о более почтенных должностях. Подался, было, в жупанскую дружину — но там тоже, как говорится, клёна не снискал: на жизнь деньжонок хватало, но не более того. Наперсник у жупана один, доверенных людей — два-три, а дружинников — с пару дюжин, и все хотят в наперсники, да в доверенные люди попасть. Идти на совсем уж вольные хлеба, в шайки авантюристов сомнительного толка, ему мешала врожденная осторожность: закончить свою жизнь с топором в башке ещё куда не шло, а вот в петле — это уж слишком. Да и в зубах какого-нибудь монстра помирать тоже не хотелось. Этим-то оторвам всё едино: что орков пограбить, что гробницу старую разорить, что драконьи сокровища присвоить, что своего брата, человека, на большой дороге обобрать до нитки. Шоавэ же всегда чтил законы и помнил, что можно, а что нельзя. И ещё — что нельзя, но можно, если очень уж нужно, и что нельзя не при каких обстоятельствах, потому что себе дороже.

Словом, помыкавшись в молодые годы, он на склоне жизни, к двадцати восьми веснам по имперскому счету, нашел, наконец, себе уважаемую и хлебную должность и исполнял обязанности старшего надзирателя городских невольничьих бараков вот уже третью весну. Исполнял старательно, потому и городские власти его жаловали.

Не пренебрегал обязанностью лично осмотреть всех рабов, что приводили в город более-менее серьезные купцы. Хоть в зной, хоть в проливной дождь, хоть в редкий в Плоште снег господин Шоавэ не покидал своего поста, пока последний раб не был занесен в таблички и определен в барак, а его хозяин не получал бумаги о том, что за принадлежащий ему живой товар город принял на сохранение, на какой срок и на каких условиях.

Сегодня, в одиннадцатый день до ладильских календ по имперскому календарю, ему пришлось распределять невольников, которые пришли с караваном почтенного Шеака, купца уважаемого и хорошо в этих краях известного. На сей раз, он привел караван из Итлены, сплошь люди, лишенные воли уже давно, а потому смирные и беспокойств страже не доставляющие. Позёвывая от скуки, господин старший надзиратель следил за процедурой, в конце которой его ожидал сюрприз. Когда список сданных рабов, заверенный специальной печатью, получил последний из купцов, к столику подошел один из наемных охранников.

— А сколько, почтеннейший надзиратель, стоит сдать под охрану раба тому, кто не входит в гильдию купцов?

— В полтора раза дороже, чем членам гильдии, почтеннейший. Стало быть, девять медных лориков за сутки.

— Это при обычном содержании. А если при строгом?

— Тоже в полтора раза дороже. Стало быть, полтора марета.

Наемник поморщился, понимая, что торговаться тут бессмысленно: не надзиратель цену назначает, город. Почесал затылок.

— Ладно, почтенный, оформи мне этого волчонка.

Из толпившейся неподалеку группы наемников к столу вытолкнули… мальчишку. Да, совсем небольшого мальчишку, весен десяти, не более того. Худющего, с выпирающими из-под кожи ребрышками и тоненькими коричневыми палочками рук и ног. Короткие штаны не доставали до колен, другой одежды на нём не было. Руки мальчонки на запястьях крепко стягивал кожаный жгут.

— И как его оформить? — поинтересовался Шоавэ. — На простое содержание, или на строгое?

— Пожалуй, хватит с него и простого. Вот бумага, которая свидетельствует, что я заплатил за него две дюжины ауреусов, да ещё марет в придачу. И, если мой раб потеряет свою товарную ценность, я желаю получить свои деньги в полном объеме. Равно, я не стану оплачивать ущерб, который он причинит, пока находится в распоряжении города.

— Э, почтеннейший, тут немножко другие правила. Ежели раб потеряет ценность по нашей вине — город платит. Ежели по собственной — извиняй. Может, он у тебя сейчас же на стенку головой бросится да и вышибет себе мозги. С чего это город тебе за такое платить должен? К каждому рабу я не могу поставить надсмотрщика, да и не зачем это.

Собеседник только тоскливо рукой махнул: всё одно правды не найдешь. Ему оставалось только положиться на порядочность господина Шоавэ и его подчиненных. Кстати, не такой уж хлипкой была эта надежда: господин старший надзиратель был не заинтересован в дурной славе вверенного ему заведения. Если купцы станут часто жаловаться на то, что их собственность в бараках приходит негодность, то вскоре здесь появится другой старший надзиратель.

Шоавэ еще раз окинул взглядом тщедушную фигурку и взялся за перо.

— Итак, вольный человек…

— Младший гражданин Меро, — подсказал наемник.

— Младший гражданин Меро, — перо забегало по бумаге, — оставляет в невольничьих бараках города Плошта принадлежащего ему невольника — человеческого ребенка мужского пола возрастом в десять весен, купленного за цену в две дюжины ауреусов и один марет, о чем свидетельствует бумага, выданная в городе Альдабре надлежащим порядком. Оставляет на обычное содержание сроком на…

Шоавэ поднял голову, вопросительно глядя на хозяина этой мелкой и костлявой собственности.

— Один день, почтенный.

— …сроком на один день. Денежное вознаграждение городу за содержание его невольника в размере девяти лориков означенный младший гражданин Меро вносит при составлении настоящей бумаги в полном объёме.

Шоавэ снова поднял голову, наемник выложил на стол перед ним стопку медных монеток.

— От имени города бумагу выдал старший надзиратель Шоавэ. Грамоте обучен?

— Читал ли ты поэмы божественного Рубоса, о почтенный надзиратель Шоавэ? — с невинным видом поинтересовался в ответ Меро. Его приятели дружно загоготали.

— Я скучный человек, почтенный. Мне некогда читать поэтов, я читаю только служебные бумаги.

— Жаль, почтенный. Рубос воистину достоин прозвища "божественный".

— Стало быть, младший гражданин Меро подписал бумагу сам. Свидетель со стороны города — младший надзиратель Тробок, — Шоавэ мотнул головой на стоящего за спиной плешивого дылду с перебитым носом. — Свидетель со стороны младшего гражданина Меро…

— Младший гражданин Шана. Он тоже читал божественного Рубоса.

Наемники вновь загоготали. Шана, хотя и был обучен вывести своё имя, грамоте совершенно не разумел, а из стихов был знаком только с гнусной похабщиной, которую самый пропащий человек устыдится публично признать своим творением. А уж записать эдакое на бумагу не придет в голову и с самого страшного похмелья.

— Отлично, — Шоавэ подтолкнул бумагу сидящему рядом писцу. — Сними копию.

Когда оба экземпляра были подписаны, и один из них исчез в кошеле наемника, тот развязал ремень на руках у мальчишки и толкнул его к господину старшему надзирателю. Шоавэ обернулся к помощнику:

— Этого в седьмой барак.

Тробок кивнул.

— Ступай за мной.

У входа в барак плешивый передал Серёжку другому надзирателю: толстому коротышке с пышными бакенбардами. Тот, отдуваясь и пыхтя, словно тепловоз, поволок мальчишку внутрь.

Этот барак ничем не отличался от своего собрата в прошлом городе: такой же длинный сарай, разделенный на загоны деревянными перегородками. Было душно, отвратительно воняло гнилой соломой и немытым человеческим телом. Коротышка шел впереди, выбирая нужный загон. Люди за перегородками не обращали на Серёжку никакого внимания. Большинство спало или пыталось спать, растянувшись на соломенных подстилках в самых разнообразных позах. Некоторые о чем-то негромко разговаривали, иные ходили из угла в угол своей клети. Для детей, как и в прошлый раз, был выделен отдельный загон, в котором оказалось с десяток мальчишек, большинство — немногим младше Серёжки. На новенького они сначала смотрели сонно и равнодушно, но едва спина толстого надзирателя скрылась из виду, как пятеро постарше сбились в кучу и жарко зашептались между собой, то и дело бросая в его сторону выразительные взгляды.