Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность
Шрифт:
Еще один казус в пользу гипотезы совращения, изложен в письме, приведенном у Шахиджаняна (1993: 174–175). Пишет Андрей П., 20 лет, солдат срочной службы.
«Что мне делать, дальше жить так не могу…
С первого класса я занимаюсь гомосексуализмом. Моему партнеру было 29 лет. Мне сперва не нравилось, было больно, неприятно, тошнило. Но со временем привык. Его не бросил, потому что он пугал, что расскажет всем, что я гомик. В шестом классе я стал умнее и понял, что за такие действия моего приятеля могут посадить. Я жил с ним, но сам ни разу не пробовал. Мне это было неприятно. Он стал задаривать меня подарками, выполнял любые мои капризы, давал денег, их у меня было море. Но мне это всё надоедало, я хотел его бросить, но, увы, он меня находил, ползал на коленях, просил, чтобы я его не бросал. Я соглашался, и всё начиналось снова.
В седьмом классе меня случайно подвозит один тип на своей машине,
Когда меня призвали в армию, я решил, что покончу со всем этим. Говорю честно, ни одного человека в армии я не совратил. Несколько раз они ко мне приезжали. Но я врал им и дальше КПП не выходил. Они, пока с ними рядом сидел, доводили до такого состояния, что уже был готов отдаться, хоть на людной улице.
Неужели вернусь домой и всё начнется снова? А я хочу жить как мужик. К каким врачам обратиться? Посоветуйте, я вам верю».
Верить самому Андрею, к сожалению, можно не во всем. Люди такого склада обычно большие фантазеры, часто врут, приукрашивают действительность в свою пользу (о партнере: «ползал на коленях, просил, чтобы я его не бросал», о деньгах, «у меня их было море»), и сами об этом проговариваются («говорю честно», «но я врал им»). Найдя отправительницу одного такого письма, проститутку, и проверив письмо, Шахиджанян сам в этом убедился (1993: 421). Поэтому трудно считать абсолютной правдой, что так уж все мальчику не нравилось вначале, что он боялся никудышных угроз, — это сейчас, когда парень решил поставить на этом крест, он видит всё в таком свете. Скорее всего начало было обычным: любопытство, удовольствие и выгоды. Верность школьника этому занятию и своим обоим партнерам (все десять лет!) говорит о какой-то его предрасположенности — сколько других нашли бы способ прервать! Прогноз неясен: с одной стороны, несмотря ни на что в армии ни с кем не связался, хочет вообще бросить, с другой стороны при встрече со старыми партнерами готов отдаться «хоть на людной улице». Общая ситуация говорит скорее за «людную улицу»: по возвращении из армии вернутся и телесные соблазны и тяга к деньгам.
Думается, что Вилле и Фрейшмидт всё-таки правы: гомосексуальные приключения остаются без последствий у тех, кто изначально не имеет гомосексуальной склонности. Впечатление о том, что ранний опыт такого рода должен отразиться на последующей жизни, сложилось из-за того, что этот ранний опыт чаще появляется именно у тех, кто по природе своей обладает задатками гомосексуала.
3. Похищение ганимеда
Любовь к мальчикам не была бы столь часто реализуема, если бы она не наслаивалась на нечто родственное — любовь мальчиков (Buffiere 1979; Brongersma 1986–1990; Herdt 1987; Haugaard 1996).
Данные Даннекера и Рейхе о возрасте начала гомосексуальной жизни уже приводились выше. По Сэгиру и Робинсу, 3/4 всех гомосексуалов начали ощущать чувственную привязанность к парням, а не девушкам, еще до полового созревания, и до 14 лет уже имели приключения этого рода. По этим данным, 77 % гомосексуалов имели первый опыт еще в детском возрасте, и он был со школьным приятелем или ровесником, то есть для соблазнения не было надобности во взрослом. Только 15 % получили первый опыт в период полового созревания, а 8 % в пору ранней зрелости. Авторы приводят такие высказывания: «Всю жизнь я чувствовал эмоциональную привязанность к парням. Приятно было хоть подержаться за руку… Помню, я даже больным ходил в школу, чтобы увидеться с парнями» (Saghir and Robins 1973). По очищенной сводке Кинзи (Gebhard and Johnson 1979), соблазнителями гомосексуалов в детстве (12–14 лет) были в 60 % мальчики до 15 лет (при чем в 52,5 % 12–15 лет, а в 8 % младше), в 14 % 16-18-летние юноши и только в 20 % взрослые. Та же картина у современных англичан: только 20 % гомосексуалов начали половую жизнь с мужчиной на 10 лет старше себя, остальные — с ровесником или с юношей примерно того же возраста (Davies et al. 1994: 105). Из современных американских подростков, имевших гомосексуальный опыт, только 12 % были приобщены к гомосексуальным контактам взрослыми (Sorensen 1973). По Даннекеру и Рейхе (Dannecker und Reiche 1975: 55–65, Tab. 57), «совращение» произошло в возрасте до 18 или младше у 63 %, причем из них 29 % были вовлечены в гомосексуальные сношения сверстниками, еще 34 % теми, кто не старше 18; 37 % были вовлечены в возрасте старше 18
лет, но «совратители» были у 34 % младше 18 и только у 3 % старше 18.Более того, гомосексуальные игры у мальчиков считаются теперь не столь уж опасными. Они рассматриваются как явление преходящее и находящееся в рамках нормы. По Кинзи (1948:168), через препубертатные гомосексуальные игры проходят больше половины мальчиков — такое припоминают в своих анкетах 48 % взрослых мужчин и 60 % подростков (средний возраст этого увлечения чуть больше девяти лет, время наибольшей распространенности — 12 лет), но ведь не становятся же все они гомосексуалами! По более позднему исследованию, играми этими из мальчиков 5-летнего возраста затронуты 7,18 %, из 10-летних мальчиков — 30,54 %, из 15-летних подростков —
53,14 % (Downey 1980). Так стоит ли бить такую тревогу из-за небольшой доли взрослых участников этих игр?
Возьмем завзятого соблазнителя немецких пионеров — Гейнца Дёрмера. Самого-то соблазнителя кто соблазнил? Его биограф пишет:
Уже в возрасте шести или семи лет, около 1918/19 Гейнц приобрел свои первые сексуальные переживания. При этом в его окружении были не только сверстники, как его кузены и дружки, но и люди постарше, подрастающие и вовсе взрослые, которые интересовались возбудимым и пожалуй рано созревающим мальчиком. Гейнц не пропускает ни одного случая поделиться с товарищами новым для него и явно приятным чувством. Одно из самых первых сексуальных переживаний получилось почти автоматически с молодым жильцом, которого мать приняла на жилье в отсутствие отца в 1918 г.»
Далее автор цитирует воспоминания самого Дeрмера:
«До того я спал в этой комнате в своей детской кроватке. А тут она поставила туда кушетку и пустила моряка. Он часто меня, когда повезет, трогал, гладил, особенно когда я был в коротких штанишках. Он меня щупал и старался возбудить, еще маленького пацана».
Гейнцу, однако, это было неприятно, но не из-за скромности, просто моряк ему не нравился — пах табаком, носил бакенбарды и усы. Больше нравились ровесники, кузены Ферди и Фреди. С ними Гейнц не был таким зажатым.
«Я просто садился рядом с мальчиком или прямо ему на колени. Левой рукой я его обнимал, а правой сразу лез щупать туда, куда надо. Без долгих церемоний. Так я пробуждал в них интерес. С Ферди это было легко, с младшим несколько труднее. Фреди был немного застенчив. Он стеснялся. Но чем чаще мы встречались, тем доступнее становился и он».
С девочками маленький Гейнц вообще отказывался дружить. «Девочки воняют!» — заявлял он (Sternweiler 1994: 12–14).
Четверо англичан, изучавших детство современных английских гомосексуалов, отмечают, что те мальчики, которые имели свой первый опыт со взрослым, в большинстве само искало эту встречу, мечтало о ней (Davies et al. 1994: 105). Это характерно не только для Англии. Поразительно, с какой готовностью, с каким самозабвением, с каким энтузиазмом мальчики, ориентированные гомосексуально, реагируют на гомосексуальные соблазны, с каким теплым чувством вспоминают о них впоследствии!
«Письмо номера» в журнале «Ты» за 1992 г. (ї 2) принадлежит пожилому мужчине, который не верит, «что детей насилуют» (за редчайшими исключениями). В детстве он сам искал и жаждал.
«Да, было больно, неприятно, и в то же время — какое-то внутреннее удовлетворение. Я помню даже член этого мужчины. <…> Это был парень 28 лет. Но для меня он был мужчиной. Грубый, неласковый. Но мне было хорошо. Я тянулся к нему сам. Ну, а когда он брал в рот мой маленький членик, я был в восторге. Прошел год-два, и вот другой мужчина. <…> Помню очень четко наше первое с ним знакомство, когда он пригласил меня в баню. Конечно, я знал, зачем он меня приглашает, но был испуг, нерешительность. Но я пошел. Когда он снимал с меня трусики, его тоже немного трясло, ну а потом… Потом мы часто пользовались встречей в бане, в номере. <…> Встречались мы с ним до 16 лет. <…> С ним я был, честно говоря, по-детски счастлив. Он целовал меня, ласкал, говорил хорошие слова. И не помню случая, чтобы он меня обидел даже грубым введением члена. Все делал аккуратно, осторожно. А как он был рад, когда впервые я сосал у него! Как он был мне благодарен! А я ему благодарен до сих пор, хотя уже 25 лет я его не видел.» (Как 1992).
Каприо передает воспоминание одного гомосексуала о своем детстве. Приятель отца по рыбалке, некто Гарри, был моложе отца на пять лет.
«Я был крайне возбужден, увидев его пенис, когда он собирался надеть спортивные плавки. Я стал питать фантазии, что я и Гарри спим вместе. У Гарри были длинные волосы и борода. Я хотел, чтобы он лежал на мне сверху, просунув свой пенис мне между ног. Я хотел, чтобы он меня сексуально обучил. Начиная с тех пор у меня всегда присутствовало желание видеть большой мужской пенис.» (Каприо 1995: 168).