Другая половина мира
Шрифт:
Кивнув, Дженнак негромко заговорил. После долгих дней, проведенных в океане, после бесед с О’Каймором и старым Челери корабль был знаком ему, как собственный хоган. Он называл числа, размеры и имена; что где находится и для чего служит, какие люди стоят у рулей и у метательных машин, кто поднимается на мачты, а кто дежурит у штормовых балансиров, кому положено готовить еду, а кому – глядеть вперед сквозь Око Паннар-Са, делающее далекое близким.
«Тофал» был огромным кораблем, и, как на всех кейтабских боевых судах, здесь поддерживался строгий порядок и во всем ощущалась железная рука О’Каймора. Каждый, начиная с тидама и кончая последним стрелком, знал свое место и свое назначение в бурю и в штиль, в битве и в мирном плавании. О’Каймор, Торо и Челери являлись кормчими, Мастерами Ветров и Течений, дежурившими посменно, с утра до дневной трапезы, с дневной трапезы до вечерней зари и ночью. У каждого была своя команда – трое рулевых, наблюдатели и сигнальщики
Около половины экипажа, не столь искусная в морском деле, была занята приготовлением пищи и поддержанием чистоты; эти парни таскали воду и мыли палубы, чинили снасти, плели канаты и, под руководством Челери, отправляли за борт отбросы. Но вся эта работа являлась не основным их занятием, а всего лишь трудами мирного времени. Главным же предназначением был бой! Тридцать человек составляли абордажную команду, возглавляемую Хомдой-северянином, восемь – по двое – метали огонь из катапульт, и еще тридцать, вооруженных самострелами, относились к числу стрелков, чье место было на реях, носовом помосте и у атакующего борта. Все эти люди делились на десятки и пятерки, и каждый маленький отряд имел своего предводителя, столь же опытного и свирепого, как таркол-ветеран в одиссарском войске; все они были отлично вышколены и умели драться на зыбкой корабельной палубе, стрелять с рей и перебираться на вражеское судно по сходням и канатам. И всех их, и воинов, и мореходов, Дженнак знал уже по именам и мог перечислить их умения и заслуги – даже шрамы на их телах и число перламутровых пластин в ожерельях, отмечавших убитых врагов. Судя по их количеству, экипаж «Тофала» был укомплектован отъявленными злодеями, переправившими в Чак Мооль население целого городка. Но с Дженнаком они держались с неизменной почтительностью.
Когда рассказ его завершился, Чолла слабо вздохнула и бросила взгляд на озаренную лунным светом палубу корабля, будто видела ее впервые; глаза ее потемнели, словно изумрудное сияние сменил блеск черного обсидиана.
– Кормчие, рулевые, стрелки, воины и те, кто распускает паруса… – Она перечисляла, касаясь тонких пальцев. – А гребцы? Где гребцы? Я думала, что на кейтабских драммарах всегда есть весла, как на больших плотах, что ходят из Лимучати в Юкату.
Дженнак объяснил, что на «Тофале» и других судах есть лодки, а весел нет. Океан не Внутреннее море, и чтобы пересечь его, нужны не весла, а прочный корпус и большие паруса. Весла полезны в бою; на веслах можно догнать чужой корабль, обойти его или сойтись борт о борт, но «Тофал» строился не для погонь и грабежа. Он должен был доставить свой хрупкий человеческий груз в другую половину мира и возвратиться обратно; и потому был он прочен и надежен, как дубовый сундук, пущенный по бурным океанским водам. И люди, плывшие на нем, не являлись торговыми партнерами либо пиратской дружиной, где каждому положена доля добытого или награбленного; в этом походе все они были подданными – мореходами и воинами властителя Ро’Кавары и двух Великих Очагов.
Девушка слушала, кивая черноволосой головкой; ее локоны, отливавшие в лунных лучах серебром, змеились вдоль плеч, ласкали груди, притягивая взор Дженнака. Он откашлялся, обнял гибкую талию Чоллы и произнес хриплым голосом:
– Ты довольна, тари? Рассказ мой, думаю, был не из тех, что ты привыкла слушать в Инкале, но тут… – Он махнул свободной рукой, обозначив разом и небо, и море, и палубу притихшего «Тофала», – тут не одиссарский дворец и не Покои Кецаля.
На лице Чоллы мелькнула раздраженная гримаска, но она лишь плотнее прижалась к Дженнаку; видно, понравились ей не его слова, а прикосновения.
– Что ты знаешь о Покоях Кецаля, светлорожденный! Это ведь титул, только титул, и не из самых почетных – тот, что даруется четырнадцатой дочери сагамора. А я хочу стать настоящим кецалем! Хочу властвовать над землями и людьми, над вождями и воинами, покорными моей воле. Хочу стоять на циновке власти, а не валяться перед ней на коленях, в позе преступивших закон! Хочу… – Она задохнулась и вдруг, понизив голос, произнесла: – Когда мы будем править в Одиссаре…
Дженнак резко выпрямился и отдернул руку:
– Когда я буду править, госпожа!
Он еще чувствовал под пальцами тонкий шелк одеяния Чоллы и восхитительную упругость ее тела, но девушки рядом с ним уже не было. Растаял и запах жасмина; лишь насмешливый голос прозвенел за спиной серебряным гонгом:
– Если будешь править, мой вождь!
Он спустился на палубу и долго стоял там, размышляя над ее словами и всматриваясь то в мертвое чело Вианны с капелькой крови в углу рта, то в гигантский лик Фарассы, увенчанный белыми перьями и висевший перед ним на фоне ночного неба.
Он еще не начал править, но уже ощутил потери и опасности власти: Виа ушла, а его самого пытались убить, отправив в Чак Мооль в дыме и грохоте проклятого атлийского зелья. Хочу властвовать над землями и людьми! – сказала Чолла. Но власть не игрушка, которую можно доверить женщине, размышлял Дженнак; власть не зеркало, в котором станет она любоваться своим опереньем кецаля. Власть – ответственность; власть – великий труд и великая несвобода… Неволя!А кецаль, как ведомо всем, в неволе не живет.
– Сегодня утром ты трапезовал с нами, мой господин, – с упреком произнес Чоч-Сидри.
– Трапезовал, – подтвердил Дженнак, и то была истинная правда. Сегодня гонг на балконе Чоллы остался молчаливым и обычного своего приглашения не пропел. А значит, не довелось сегодня одиссарскому наследнику отведать арсоланских яств. Не довелось! Ни пышных лепешек, ни орехов в меду, ни тыквы под сладким соусом, ни взбитых с какао яичных белков, ни ароматного обжигающего напитка…
– Ссорящийся с женщиной подобен керравао на вертеле: и снаружи печет, и внутри колет, – заметил Чоч-Сидри.
– Я с ней не ссорился, – угрюмо буркнул Дженнак. – Я не хочу стать этим самым керравао и не желаю крутиться над огнем, подчиняясь женской руке. Да будь она хоть трижды Дочерью Солнца! Я…
Они сидели вчетвером на стрелковом помосте – Дженнак, Сидри, Грхаб и Хомда, Воин-со-Шрамом-на-Щеке; северянин и сеннамит игрались с ножом, перебрасывая с пальца на палец острое лезвие, а жрец и наследник спорили, не забывая прихлебывать из кувшина. Кувшин помещался у Дженнака между колен, а перед Чоч-Сидри стояла большая шкатулка из железного дерева, украшенная шестью резными знаками – теми, с которых начинались имена богов. Ларец этот раскладывался надвое и хранил в своем прочном чреве великую ценность – листы Чилам Баль. Не какой-нибудь урезанный экземпляр, включавший лишь три первые Книги кинара и переписанный черными значками на светлой тростниковой бумаге, а стопку старинных пергаментных листов, окрашенных во все цвета радуги.
Канонический свод Чилам Баль включал четыре Книги – Минувшего, Повседневного, Книгу Мер и Книгу Тайн. Считалось, что первая из них написана Мейтассой и Коатлем серебристыми письменами по черному фону. В ней бог Судьбы и Всемогущего Времени и бог Мрака и Великой Пустоты поведали историю Пришествия – разумеется, иносказательно, но даже жрец из числа Странствующих умел толковать и объяснять эти тексты. Вторая Книга, Книга Повседневного, была ясней и не требовала комментариев жрецов; ее знали и цитировали все, кто был обучен чтению майясских знаков. Она состояла из двух частей: Советов о Повседневном и Притчей, пользовавшихся особой популярностью, ибо были они краткими, понятными и при том исполненными мудрости. Книгу эту написал Тайонел, покровитель земледельцев, скотоводов, охотников, рыбаков и всех прочих, кто кормится от щедрот земли и воды; и написана она была темно-изумрудными значками по светло-зеленому фону – так, словно над свежей весенней травой воспарили сочные листья дерева пьял.
Создателем Третьей Книги, Книги Мер, числился Одисс Хитроумный. Этот бог Удачи и Мудрости особо заботился о мастерах, искусниках и людях знания – а какое знание может быть без мер? И потому, пурпурными письменами на страницах цвета утренней зари, Хитроумный объяснял, как измерять время, расстояние, вес и объем, сколько месяцев должно быть в году и сколько дней в месяце, что такое локоть, длина копья и толщина волоса, и много ль воды поместится в выдолбленной тыкве. Все это, а также иные премудрости, подвигли жрецов соорудить особый храм в пещере на берегу Океана Заката, где хранились мерные камни, сосуды и стержни, а также соединенные тонкой перемычкой сферы из стекла, в которых падением водных капель отсчитывалось точное время. Если не считать Храма Вещих Камней, Храм Мер был самым древним – полтора тысячелетия пронеслось над его сводами и пятьдесят поколений жрецов упокоились под его каменными полами.
Последний раздел Чилам Баль, Книга Тайн, состоял, как и Книга Повседневного, из двух частей. Первая, Листы Арсолана, Арсоланом же была и написана; а писал бог Света солнечными золотыми буквами на желтоватом фоне. Сочинение свое он представил в форме вопросов и ответов, трактующих некоторые философские и теологические материи, не всегда понятные даже посвященным, но любой, одолевший хотя бы первый лист, изумлялся мудрости Арсолана и его поистине необъятному всеведению. Вторую часть, Листы Сеннама, Великий Странник вывел собственной рукой, синими и фиолетовыми знаками по голубому фону, посвятив ее устройству мира и Вселенной. Этот текст, написанный на древнем майясском языке, был доступен одним аххалям высшего посвящения, и то не до конца; многое в нем оставалось нерасшифрованным, неясным и непонятным. А потому в своды для простых людей и Странствующих жрецов Четвертую Книгу не включали, дабы не соблазнять их попыткой ложного толкования непосильных человеческому разуму тайн.