Другая сестра

Со временем их секс стал похож на ритуальное жертвоприношение – стоны удовольствия смешивались со всхлипами обид. Вместо поддержания попыток мужа завязать разговор, она, не находя нужных слов, набрасывалась на него с маниакальной страстью. Дэн смирился. Он посчитал, что семейные разборки заводят жену, делая ее более страстной. Его это устраивало, он получал удовлетворение и не замечал ничего, кроме взбалмошности Нади, не требующей принятия специальных мер.

И вот, когда в начале второго триместра Наде сообщили об угрозе, секс ушел из их жизни. Пусть он был немного драматичный, но он крепко связывал супругов. Дело было даже не в тяжелой беременности, Надя была уверена, что рекомендации врача носят лишь предупредительный характер. Не дождавшись должного внимания от мужа, не найдя ни одной причины возобновить отношения в постели, она решила, что сложившаяся ситуация – отличный способ его проучить. Между ними оборвалась последняя связующая ниточка, а Дэн не предпринимал никаких попыток смягчить Надю. Чем больше она прикидывалась слабой и больной, тем меньше внимания получала от мужа. Их союз зашел в тупик, и от этого было очень больно и обидно. Надя перестала верить, что что-то еще можно склеить, будущее представлялось ей вязким омутом из непосильных хлопот, безнадежности и невысказанных обид.

Когда она поняла, что своей холодностью добилась прямо противоположного эффекта, было уже поздно давать заднюю. Она была почти уверена, что Дэн пошел по пути наименьшего сопротивления и начал удовлетворять свои потребности в другом месте. Об отношениях на стороне говорить было рано, но в том, что в его-то жизни секс имел место, она не сомневалась. Особенно после его последнего появления в перепачканных всем, чем только можно, трусах.

Дэн не смог догадаться, что в то утро она разозлилась вовсе не на него. За то, в кого рядом с ней превратился ее муж – порядочный интеллигент и светский интеллектуал, – она возненавидела себя. Именно она довела его до таких позорных похождений. Надя наполнялась бурлящим коктейлем из жалости к нему, к детям, не видящим гармоничной семьи, к еще не родившемуся ребенку, обреченному на нелюбовь, и нарастающей ненависти к себе. «Надо же было так влипнуть», – крутилось у нее в голове. А слабость и неспособность изменить ситуацию порождали новую злость.

Ночные никотиновые затяжки украдкой ото всех в собственной спальне дарили временное ощущение умиротворения, но в то же время напоминали о том, насколько она ограничена в возможностях открыто и в любое время делать то, что ей хочется. Единственное, что приносит удовольствие, заставляет ее чувствовать себя воришкой и вредителем…

Она вздрогнула, услышав, как открывается входная дверь, и резким щелчком откинула недокуренную сигарету в темноту раскинувшегося под окнами палисадника. Запах, конечно, никуда не денется. Если Дэн направится прямиком в спальню, ей несдобровать. Он не закатит скандал, но впредь виноватой всегда будет она, а не он.

На ее счастье, Дэн надолго закрылся в ванной. Надя прислушивалась к шуму включенной воды и думала о том, что сегодня сможет положить конец их холодной войне, взмахнув белым флагом. Она не сомневалась, что муж не оттолкнет ее, если она первая обнимет и поцелует его. Однако это будет означать, что она принимает и прощает все его равнодушие и пренебрежение последних месяцев.

В ванной щелкнул замок, но в спальню Дэн не пришел. Надя вышла и увидела мужа на кухне. Он сидел в халате перед открытым ноутбуком и что-то печатал, периодически отпивая минералку из стоящего рядом стакана. Надя так и замерла, теребя подол короткой ночнушки. Ей почему-то было стыдно просто так взять и приласкать мужа. И почему для нее это представляется каким-то унижением?

Виной всему – то утро. Скорее всего, если бы он не облажался таким позорным образом, ей было бы легче пойти на примирение. Но после его выходки сделать первый шаг – это все равно, что подставить вторую щеку грубому обидчику. Поэтому она попятилась назад, в темноту спальни.

Вдруг она поймала себя на том, что хочет пить. Она имеет полное право прийти и налить себе стакан воды. Он увидит ее, поймет, что соскучился, и что-нибудь спросит. А она ответит не в привычной резкой манере, а мягко. Быть может, даже нежно, с улыбкой. И тогда он сделает за нее всю самую сложную работу, а она просто не будет ему препятствовать.

Гипнотизируя его затылок, Надя приблизилась к кухне. Он не обернулся, и она проследовала мимо, не взглянув на него. Налила стакан воды и, резко повернувшись на голых пятках, пристально посмотрела на Дэна. Внутри у нее все клокотало от негодования: она будто выпрашивает внимание у мужа, стоя босиком посреди кухни с выпяченным вперед огромным животом и вглядываясь с опаской в его лицо! А он сосредоточен и не поднимает взгляда. Она вдруг услышала собственный голос. А когда разобрала смысл сказанного, ей захотелось закрыть себе рукой рот. Но было уже поздно.

– Зачем вообще приходить домой, если хочется проводить время только с ноутбуком? – Эти слова вылетели из нее пулеметной очередью, которая срикошетила раньше, чем удивленный муж успел среагировать.

– Извини, я не знал, что у тебя были планы на меня, – ответил он довольно мягко и добродушно.

Надя презрительно сжала губы.

– Лучше бы ты промолчал.

– И что было бы тогда?

– Тогда бы я винила только себя.

3

Когда Регина проснулась в четверг после ночной работы в клубе, был уже полдень. Смена выдалась ненапряжная, она только танцевала, ублажать никого не пришлось. В ее случае это было досадой, вылившейся в плохое настроение и раздражение.

В кухне-гостиной за барной стойкой она обнаружила сестру с кружкой кофе, увлеченно изучающей листы А4, разбросанные по столешнице. Аглая была одета в трапециевидную серую юбку и желтый свитер, исполосованный вертикальными вязаными косичками. Из-под воротника и рукавов три четверти выглядывала белая рубашка в мелкий черный горох.

– Выглядишь безвкусно, но очаровательно, – заметила Регина, запахивая на ходу халат. – Куда собралась?

– Ты оказалась права, – ответила Аглая, не отрывая взгляда от бумаг. – Гематома почти рассосалась, а твоя тоналка победила ее окончательно.

– Неужели эта привычка неискоренима?

– Какая?

– Шарить по моим вещам.

– Неискоренима твоя жадность.

– Так куда ты идешь?

– На собеседование! Встала пораньше, поколдовала над физиономией и позвонила в отдел кадров. Сказали, что можно приехать к обеду. Вот сижу готовлюсь.

– Тогда можешь порыться еще и в моем шкафу, – подобрела Регина. – Ты же в этой юбке еще в школу ходила.

– Ну и что? Это говорит лишь о том, что с тех пор я не разжирела, как многие наши не по разу родившие одноклассницы. Ты не похожа на них – много двигаешься на работе, – прыснула Аглая.

– Смотрю, ты вышла из кризиса, – добродушно заметила Регина.

– Просто понимаю, что на новой работе отвлекусь и быстрее приду в себя.

– Ну да. Надеюсь, интервьюеры догадаются, что отсутствие вкуса ты компенсируешь незаурядным умом.

– Да ну тебя! Я комфортно себя чувствую в таком образе, и это главное! Лучше пожелай мне удачи. – Аглая сгребла со стола бумаги и кое-как запихнула их в большой потертый портфель. Затем, чмокнув сестру в щеку, поспешила обуться и накинуть бесформенное зеленое пальто.

– Ну окей, довольно мило. Надеюсь, кадровик – дурачок и не устоит перед твоими чарами.

– Спасибо. – Аглая искусственно растянула губы в подобие улыбки и тут же вернула их в исходное положение.

Шагая вдоль Садового, Аглая втягивала сухой суетливый столичный воздух со всей жадностью, на которую была способна, как будто пытаясь навсегда вытеснить воспоминания о сыром загородном апрельском утре с его бьющим в нос запахом гнилой прошлогодней листвы. За эти дни снег почти полностью сошел, проталины превратились в целые континенты, обрамленные совсем уже призрачными остатками льда. Тротуар был сухим и делал ее шаги звонкими и уверенными, так не похожими на те во время несостоявшегося побега – чавкающие и утопающие в грязи. От сырости скоро не останется и следа, земля подсохнет, и тогда, возможно, она заставит себя представить, что все это ей приснилось, почудилось, что если над ней и надругались, то это было очень давно, в прошлой жизни. Да и не с ней вовсе.