Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Чернявский понимал, что это ставит Есенина в двусмысленное положение и писал об этом:

«Ни одной минуты я не думал, что эротическое отношение к нему Клюева, в смысле внешнего его проявления, могло встретить в Сергее что-либо кроме резкого отпора, когда духовная нежность и благостная ласковость перешли в плоскость физиологии. С совершенно искренним и здоровым отвращением говорил об этом Сергей, не скрывая, что ему пришлось физически уклоняться от настойчивых притязаний «Николая» и припугнуть его большим скандалом и разрывом, невыгодным для их поэтического дела» (Чернявский 1986).

Другой наблюдатель, Клейнборт, писал о Есенине:

«Если кто подчинил его своему влиянию, то это был Клюев и только Клюев, смиренный Миколай, которого Свенцицкий объявил пророком, — тайный мистик крестьянского обихода, выпустивший уже три книги своих стихов.

— Парень! — говорил Есенин о нем. — Красному солнышку брат!

— Значит, послал-таки Господь «хорошего человека»?

Рязань и Олонию соединяло первозданное поэтическое бытие, братские песни, лесные были, раскольничьи легенды. Наконец, одно и то же прикидывали они своим мужицким умом, по отношению к Петрограду. Вот что сливало их воедино.

— Да, да, послал… На Покрова будем свадьбу справлять…» (Клейнборт 1998: 260).

Это уже не Клюев о свадьбе, Есенин! Хотя и в шутку, конечно.

Впоследствии Есенин, будучи в обиде на Клюева, поведал художнику П. А. Мансурову, как Клюев обнимал его ночью. Мол, Сергей спал и не заметил, как тот оказался рядом, а проснувшись, обнаружил, что живот весь мокрый (письмо к О. И. Ресневич-Синьорелли, 1972). По рассказу, это было только один раз. Возможно, но ведь не всполошился, не убрался тотчас из дома, не поднял скандал.

Вот ученик Есенина, молодой поэт Приблудный, реагировал иначе. Как сообщает Бениславская, «в первую же ночь в Петрограде Клюев полез к Приблудному, а последний, совершенно не ожидавший ничего подобного, озверев от отвращения и страха, поднял Клюева на воздух и хлопнул что есть сил на пол; сам сбежал и прошатался всю ночь по улицам Петрограда» (ГИК 2000, 1: 116). Есенин же терпел. Тесная дружба продолжалась. Совместное проживание тоже. Все это затянулось на полтора года.

Как на самом деле реагировал юный Есенин на эти чувства старшего друга, сказать трудно. Досадовал, жаловался друзьям, но ведь не уходил. Возможно, и жаловался и досадовал больше напоказ, из смущения: очень уж наглядны для всех сторонних были мотивы клюевской заботы. Имел Сергунька роман с женщиной. Но и Клюеву любить себя не запрещал. Аналогичными ответными чувствами, видимо, не пылал. Но опять же неясно — потому ли, что ему однополая любовь была абсолютно чужда или всего лишь потому, что лысоватый и уже не очень молодой мужичок Клюев был не в его вкусе, не был для него эротически привлекателен. Клюева он несомненно почитал как учителя, как более опытного поэта того же направления, который вводит его в литературный мир. Но в этот мир он входил и без того, мог бы и не поселяться у любвеобильного Николая, не спать с ним в одной постели. Но нет, остался у него, спали вместе. Значит, испытывал дружеские чувства, некую любовь. Быть может, и не столь сексуальную, как у друга, но достаточно сильную.

Фотография, подаренная Есениным Н. Клюеву накануне призыва в армию.

Надпись на фотографии, подаренной Есениным в 1916 г. Клюеву: «Дорогой мой Коля! На долгие годы унесу любовь твою. Я знаю, что этот лик заставит меня плакать (как плачут на цветы) через много лет. Но это тоска будет не о минувшей юности, а по любви твоей, которая будет мне как старый друг. Твой Сережа» (Есенин 1980, 6: 258).

Во всяком случае заботы и связи Клюева вскоре пригодились. Есенина призывали в армию. Клюев обратился к полковнику Ломану, начальнику царскосельского гарнизона, со слезным молением о «прекраснейшем из сынов крещеного царства» народном поэте Сергее Есенине. И Есенин получил место санбрата при санитарном поезде госпитальной службы под патронажем придворного полковника. Там и пребывал до самой революции, продолжая выступать в салонах вместе с Клюевым. У Сологуба их видел художник Сомов и записал в своем дневнике: «Был Клюев — мужицкий поэт в поддевке и косоворотке, со своим другом Есениным — «дорогим другом», сообщила Настя мне со своим смешком. Друг очень молод, солдат с личиком белокурого амура или зефира. Оба читали хорошие, но мне чуждые стихи» (КАС 1979: 172).

Ломан надеялся противопоставить Есенина Распутину, но поэт, заигрывая с Двором и не отвергая пока этих авансов, сблизился и с Распутиным. Революция отсекла эту есенинскую стратегию продвижения наверх.

З. Н. Райх co своими детьми

Пути его с Клюевым разошлись. Биографы-литературоведы пишут о его идейном расхождении с Клюевым — тот был религиозен, этот атеист, тот культивировал архаический фольклор, этот революцию. Ну, так уж чужд революции Клюев тогда не был. Писал стихи о красных победах, святотатствовал, называл себя коммунистом. Работал комиссаром по реквизиции церковных ценностей и был обвинен в хищениях, поэтому короткое время сидел в тюрьме, а Есенину сообщил, что по политическим мотивам («жиды посадили»), но его сестра проговорилась, и Есенин узнал правду (ГИК 2000, 2: 38). Да и поэтические идеалы разошлись. Поэт П. Орешин вспоминает тогдашние слова Есенина: «Знаешь, от Клюева ухожу… Вот лысый черт! Революция, а он «избяные песни»… Совсем старик отяжелел. А поэт огромный! Ну, только не по пути…» (Орешин 1926). Что ж, конечно, уход надо было как-то красиво мотивировать. Но может быть, ударение надо сделать не на слове «революция», а на слове «старик»?

При очередной встрече Клейнборт (1998: 266) спросил:

«— Ну, как с Клюевым? Справляли свадьбу на Покрова?..

Какая-то тень пробежала по его лицу».

В марте 1917-го он воспользовался революционной смутой и дезертировал. А затем в редакции эсеровской газеты «Дело народа» познакомился с секретаршей Зинаидой Райх и женился. Райх была из семьи перешедших в православие немцев, но Есенин считал ее еврейкой. Тем больше негодование Клюева.

В 1918 г. Есенин писал Клюеву:

Теперь любовь моя не та. Ах, знаю я, ты тужишь, тужишь О том, что лунная мечта Стихов не расплескала лужи… И тот, кого ты ждал в ночи, Прошел, как прежде, мимо крова. О друг, кому ж твои ключи Ты золотил поющим словом?

«Теперь любовь моя не та…» Значит, была всё-таки «та»? А Клюев действительно тужил.

Белый свет — Сережа, с Китоврасом схожий, Разлюбил мой сказ…

Надеялся, что вернется. Потом опубликовал поэму «Четвертый Рим», целиком направленную против Есенина, с его новым обликом — цилиндром и лаковыми башмаками.

Анафема, анафема вам, Башмаки с безглазым цилиндром!

Но Есенин уже был женат — не на Клюеве. Ну, Клюев не ушел в монастырь. Уже в 1920 г. он пишет приятелю Н. Н. Ильину: «Я, грешный человек, не отказался бы от мальчишки коричневотелого и с глазами ребят-дикарей». А еще через год-другой посвящает стихотворение молодому крестьянскому писателю Николаю Архипову — «моей последней радости». Очень плотское стихотворение:

Радуйтесь, братья, беременен я От поцелуев и ядер коня! Песенный мерин — багряный супруг Топчет суставов и ягодиц луг, Уды мои словно стойло грызет, Роет копытом заклятый живот.

«Четвертый Рим» весь посвящен Архипову и живописует его тело, полнится культом мужского тела, радостями его познания, метафорами секса:

Там тайны чулан, лавка снов и раздумий, Но горница сердца лобку не чета: О край золотых сенокосов и гумен! О ткацкая радуг и весен лапта! К тебе притекают искатели кладов — Персты мои — пять забубенных парней, И в рыжем полесье, у жил водопадов Буравят пласты до алмазных ключей. Душа — звездоперый петух на нашесте — Заслушалась яростных чмоков сверла… Стихи — огневица о милой невесте, Чьи ядра — два вепря, два лютых орла. …………………………………………… Есть берег сосцов, знойных ягодиц остров, Долины пахов, плоскогорье колен; Для галек певучих и раковин пестрых Сюда заплывает ватага сирен, Но хмурится море колдующей плоти, В волнах погребая страстей корабли. Под флейту тритона на ляжек болоте Полощется леший и духи земли. О плоть — голубые нагорные липы, Где в губы цветений вонзились шмели, Твои листопады сгребает Архипов Граблями лобзаний в стихов кошели! …………………………………………… Возлюбленный — камень, где тысячи граней…

У Клюева была своя дорожка, с которой он не сворачивал. Есенин искал свое счастье на другой.

5. Нарцисс

Невропатичность Есенина была настоена на болезненном самолюбии. Он жаждал славы, пусть даже скандальной, лишь бы быть в центре внимания. Называл себя «первым поэтом России», но в то же время был неуверен в себе, впечатлителен и обидчив. Поэтому при всей внешней общительности был скрытен и замкнут. Его приятель Устинов писал: «Есенин вообще был очень хитер и очень подозрителен. Он умел замечательно притворяться, знал людей».