Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
«В его углубленной жизни, в его облике, в его отношении с людьми были несомненные черты избранничества, святости» — сказал его друг Николай Климонтович (ХГ 2: 115).
8. Конфликты и конец
Пригов так описывал Харитонова последних лет его жизни: «Мне представляется, что разница между его бытом, достижениями и самоощущением избранничества, конечно, очень угнетала Харитонова. Он говорил, что ему уже сорок, а у него нет ни одного опубликованного стихотворения» (ХГ 2: 89). К этому добавлялись всё более накапливавшиеся конфликты — с друзьями, окружением и властями.
Л. С. Петрушевская, с которой Харитонов познакомился и подружился на неформальных «читках» у студентов МГУ в 1974, отказала ему от дома, в значительной мере из-за его гомосексуальности. Он записывает: «Уважаемая Л. как я ни объясняй тот разговор с Вами, ничего не объяснить никогда. Крест на мне поставлен. Ну раз вам так нужно, отторгнуть (меня),
Была у Харитонова подруга детства Алина Шашкова — познакомились еще в детском саду, затем были одноклассниками. Поступила во ВГИК (позже Харитонова), но работать стала сначала журналисткой, потом регентом церковного хора. Общий интерес к православию объединял их с Харитоновым, вместе крестились. Но она, помогая Харитонову в жизни, считала его гомосексуальность и его творчество, пронизанное этой темой, преступными. Позорными считала их и его мать. Кстати, после его смерти его архив исчез, и подозревают, что его уничтожила его мать.
На том же курсе во ВГИК, что и Шашкова, учился Рустам Хамдамов из Ташкента (у Харитонова «Р.»). Его работы рано породили общее восхищение студентов, настоящий культ Хамдамова. Знакомство обоих и творческое содружество закончились ссорой навсегда из-за общего любовника и ревности. После этого Харитонов называл Рустама не иначе, как «Гадина», а эпизод ссоры лег в основу известного рассказа Харитонова «А., Р, я».
В 1979 г. руководимый Харитоновым рок-ансамбль «Последний шанс» ездил на гастроли в Новосибирск. Через месяц в ВЦСПС пришло письмо-донос с фотографиями выступления и резюме: «вот чему нас, провинциалов, учит Москва, какие-то студии Евгения Харитонова». О результате Харитонов пишет:
«И человек из горкома решил не создавать на нас дела…. Это некоторые глупые заведующие, трусы, дрожа за свои места хотят поскорей показать свою прозорливость и написали на Вас в горком пока их самих не прищучили за потворство вам, а человек из горкома наоборот, он покачает головой в их адрес, а к Вам отнесется с уважением… Но наставит вам на мозжечок колпачок. Но нагоняй за вас даст другим. И, может быть, получит сам» («Слёзы об убитом и задушенном» — ХГ Г. 179).
В том же 1979 г. был зверски убит его друг-гомосексуал Александр Волков (у Харитонова «Саша»), сокурсник Шашковой и Хамдамова, подрабатывавший шитьем брюк. Гомосексуальные вкусы ему привил его дядя-садомазохист (у Харитонова «Вс. Н.»), у которого он жил. Харитонов хотел организовать похороны и пришел за этим к следователю. Тот принял Харитонова как подозреваемого и начал допрос, угрожая 121-й статьей и экспертизой. Харитонов упал в обморок. Убийцей был признан дядя, и только когда он отсидел несколько лет, были обнаружены настоящие убийцы — двое парней, с которыми Саша познакомился на вокзале. Художественным итогом этой истории явился текст «Слезы об убитом и задушенном»: «У человека прав нет, запомните. Человек это никто. Любой может быть раздавлен и размазан по полу и след его будет немедленно выброшен в ведро и закопан. Они просто вызвали и припугнули». Разговор уважительный — «О да, в кгб». Разговаривали как с заведомо виновным. Угрожали экспертизой (ХГ 1: 182).
Далее иронически обыгрывается некий ответ из «Правды», реальный или воображаемый, о законе против гомосексуальности, как его понимать. Какие-то разговоры этого рода, видимо, были.
«— Видите ли, вы же сами понимаете, что мы согласны закрыть глаза и закрываем на подобные действия, когда они делаются тихо, если они при крыты всякими отвлекающими словами. Если, например, это прикрыто искусством; народу объясняется, что пьеса показывает расизм за рубежом; для себя пусть белый умирающий юноша страдает по негру как и у Лимонова] — но для людей в сопроводит, слове должно объясняться только так, что это расизм; или пусть вы там любуетесь голыми танцовщиками и все зрелище ради этого, но для народа это Древн. Греция и борьба за свободу. Пусть там Рихтеру себя в богатом доме делает что он хочет, но если он Рихтер; и для народа это он приобщает молодежь к прекрасному, тут мы, конечно, закрываем глаза. Но если открыто дать волю, и всем, и назвать это как есть, тогда что же будет с мировоззрением как это всё в него войдет. … Нет. Мы можем снять трубку и дело замнут, но закон должен оставаться законом. Для острастки и для поддержания идеологии. И никому открыто со страниц прессы мы не позволим упоминать о такого рода жизни у нас. Её у нас нет. У нас есть, может быть, всё, но на бумаге этого, запомните, нет, иначе мы вынуждены привлечь вас к уголовной ответственности» (XT 1: 183).
Перед лицом возможности своей гибели Харитонов стал собирать и объединять свои произведения, свел их в трехтомник «Под домашним арестом», сам перепечатывал их на машинке и роздал на хранение друзьям. У некоторых сотрудники КГБ захватили их, конфисковали и уничтожили.
Харитонов начал размышлять над способами переправки своих рукописей на Запад. Паола Волкова, преподаватель-искусствовед,
поманила его своими якобы связями на Западе, он загорелся, но это оказалось мистификацией. Зато Высоцкий вроде бы сумел незадолго до своей смерти переправить на Запад рукописи Харитонова. Другой путь проторил Козловский — он передал рукописи Аксенову (за день до смерти Харитонова).Не испугавшись и не научившись осторожности на примере разгрома сколоченного Аксеновым сборника «Метрополь», группа молодых непечатаемых и фрондирующих писателей обратилась в ноябре 1980 г. к властям с предложением издать ограниченным тиражом новый такой сборник — «Каталог». В сборнике приняли участие семь авторов: Ф. Берман, Н. Климонтович, Е. Козловский, В. Кормер, Е. Попов, Д. Пригов, Е. Харитонов. Рассвирепевшая власть решила ударить по наглецам более чувствительно, чем в первый раз. Козловского в КГБ заставили выдать всех, кто ему помогал, и подписать покаяние. У других конфисковали рукописи и машинки. Харитонова, как он выразился, «затаскали» по инстанциям. Когда зимой в его квартиру прибыл милиционер с повесткой к следователю, он упал в обморок и разбил при этом стеклянную дверь в кухню.
29 июня 1981 года он пробегал по Пушкинской улице, неся оконченную рукопись. Без четверти час он внезапно присел на крыльцо и умер «от разрыва сердца» — инфаркт. Листки рукописи, которую он нес, разлетелись по всей улице. Тогда и выяснилось, что те обмороки, которые с ним случались в последние годы, это были микроинфаркты. Он перенес их восемь. Такова была цена за самостоятельность и оригинальность, за независимость от властей, за выбор темы и судьбы.
Харитонов остался нашим современником. Из его «Слез на цветах»: «Пошел я как-то посидеть к себе на могилку. Съесть яичко за свое здоровье. И вижу. И что же я вижу. А ничего не вижу. И видеть не могу» (ХГ 1: 234). Всё, что он за свою недолгую жизнь увидел, теперь видим мы — его глазами.
Неистовый Рудольф Нуреев
1. Правда и вымыслы о Нурееве
Имя легендарного танцовщика Рудольфа Нуреева сейчас знают все даже в России (еще лет двадцать назад оно здесь было под запретом: беглец, изменник). Теперь общеизвестно, что Нуреев был геем и умер от СПИДа. В книгах и статьях о нем, написанных в России, сведения об этом стали проскальзывать с 90-х годов (Рудольф 1995). Но и на Западе далеко не во всех книгах о Нурееве это обсуждается открыто. Тема эта обойдена, скажем, в обеих книгах Александра Блэнда о Нурееве (Bland 1977а; 1977b) и, разумеется, в автобиографии самого Нуреева (Nureyev 1963; Нуреев 1998). В двух биографиях она, однако, раскрыта достаточно подробно: в книге Отиса Стюарта целая глава названа «Миф о «великом гее»: «Я спал с Нуреевым»«(Stuart 1995;), а в монографии Дианы Солуэй эта тема проходит пунктиром через всю книгу (Solway 1998;); обе переведены на русский (Стюарт 1998: 193–214; Солуэй 2000).
Источники Стюарта, как можно судить по его неформальным ссылкам, — это опросы геев в гей-барах европейских столиц — он прошел по следам Нуреева. Источники Солуэй — значительно шире — интервью со многими друзьями и родственниками Нуреева и официальными лицами, контакти ровавшими с ним, работа в архивах, в том числе в архивах ЦК и КГБ. Я смог много взять из этих книг.
Есть еще одна книга специально о гомосексуальности Нуреева «Руди Нуриев без макияжа», тоже переведенная на русский. Она написана «австралийцем с русскими и японскими корнями» Ю. М. Рюнтю, аттестованным в аннотации как «ученый-биолог», и построена якобы на 29 подробных письмах Нуреева к его другу, австралийскому писателю-гею Пэтрику Уайту, лауреату нобелевской премии (Рюнтю 1995). Но есть все основания подозревать, что это фальшивка. Письма эти, переданные якобы автору книги и хранящиеся у него, содержат откровенные воспоминания об эпизодах гомосексуальных связей артиста с полусотней любовников, и в книге отведено по главе на любовника. Книга целиком посвящена этой стороне жизни Нуреева — ничего о танце, о балетах, только секс. Великий танцовщик оказывается обыкновенной «туалетной мухой» — увивается вокруг общественных туалетов и этим живет.
Согласно «письмам к Уайту», он активно жил такой жизнью уже в России, до бегства на Запад. Более того, попал в России в больницу для операции полового члена, якобы просунутого в дыру между кабинками в общественном туалете и «сломанного» ударом ноги некоего злобного гомофоба. Если бы Нуреев лежал с такой операцией в советской больнице, этот факт был бы наверняка использован КГБ для его шельмования после его бегства — можно представить себе, как старательно искали «компромат». Не было у КГБ таких данных. Вряд ли он мог практиковать столь интенсивную «туалетную» жизнь возле училища — это было бы чересчур заметно для товарищей по училищу и слишком опасно. Что касается жизни на Западе, то в «письмах» подробно описано любовное свидание Нуреева с Фредом Меркюри из «Куин». Контакт молодого Нуреева с молодым Миком Джэггером из «Ролинг Стоунз» засвидетельствован их окружением, а знакомство 35–40-летнего Нуреева с молодым Меркюри — нет (в 1973 г., когда группа «Куин» только вынырнула, Нурееву было уже 35 лет).