Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Когда в 1830 г. Пушкин собирался жениться на Наталье Гончаровой, снова покаяние:

Кляну коварные старанья Преступной юности моей И встреч условных ожиданья В садах, в безмолвии ночей. Кляну речей любовный шепот, Стихов таинственный напев, И ласки легковерных дев, И слезы их, и поздний ропот (III, 222).

И «Каменный гость», написанный тогда же, в 1830 г., строится на том же противопоставлении: прежнее волокитство и неразборчивость сменились истинным чувством. На сей раз это было серьезнее. Увидев при новом императоре какую-то перспективу (освобождение из ссылки, царские милости) и заняв более солидное положение (издание журнала), к тому же войдя в некоторый кризис жанра (переход со стихов на прозу), Пушкин переживал духовную неудовлетворенность. Он решил, что пора остепениться, расстаться с холостой жизнью, создать семью. Но попытки сватовства раз за разом (с 1826 г.) оканчивались неудачей. Так было с Софьей Пушкиной, затем с Александрой Римской-Корсаковой, Екатериной Ушаковой, Анной Олениной, наконец с Натальей Гончаровой. Четыре года неудач! За Пушкиным шла худая слава ловеласа и бретёра, солидного состояния тоже не было, а внешность оставляла желать лучшего.

С другой стороны, он и сам относился к сватовству двойственно: умом стремился к женитьбе, а всем нутром противился этой перспективе.

Сватаясь к Олениной по любви, он пишет в 1828 г. любовные стихи, воспевает в них глаза Олениной:

Какой задумчивый в них гений, И сколько детской простоты, И сколько томных выражений, И сколько неги и мечты! (111: 108)

Но когда назначена публичная помолвка в оленинском имении в Приютине, он не является, заставив всех прождать несколько часов и сесть за стол без него. Когда он всё-таки прибыл, старик Оленин (президент Академии художеств и член Государственного совета) уводит его в свой кабинет, и после разговора с ним Пушкин перестал бывать у Олениных. Теперь он отзывается о самом Оленине так: «пролаз, нулек на ножках», а о его дочери:

Уж так горбата, так мала, Так неопрятна и писклива… (VI, 513).

Тем не менее годом позже он пишет ей знаменитые стихи:

Я вас любил: любовь еще, быть может, В душе моей угасла не совсем… с печальным завершением: Я вас любил так искренно, так нежно, Как дай вам Бог любимой быть другим (111: 188).

Это ей, только что «горбатой, неопрятной и пискливой».

«Я женюсь, — писал он после помолвки с Натальей Гончаровой якобы текст некоего перевода (а вдруг впоследствии прочтет жена), — т. е. я жертвую независимостью, моей беспечной, прихотливой независимостью, моими роскошными привычками, странствиями без цели, уединением, непостоянством».

Почти всякий раз в разгар сватовства Пушкин вдруг бросал всё и поспешно куда-нибудь уезжал, «почти как Подколесин» (Чулков 1999: 214). Уехав от невесты в Болдино, в свою знаменитую «Болдинскую осень» Пушкин писал приятелю Плетневу: «Ты не можешь вообразить, как весело удрать от невесты, да и засесть писать стихи» (9 сент. 1830). В отъезде он приударил в степи за калмычкой в юрте, из деревни писал Алексею Вульфу, что уже три дня как влюблен в его родственницу Нетти (XIV: 50), в Петербурге ухаживал за Каролиной Собаньской (сестра ее была возлюбленной Бальзака).

Сватаясь к Пушкиной, он писал другу: «Моя жизнь, доселе такая кочующая, такая бурная, мой характер — неровный, ревнивый, подо зрительный, буйный и слабый одновременно — вот что иногда наводит на меня тягостные раздумья» (письмо В. П. Зубкову, 1826 — XIII: 562). Готовясь к браку с Н. Гончаровой, он сознавал, что, формулируя словами Аринштейна, «ему предстоит брак с женщиной, которая в лучшем случае его терпит, но не любит» (1999: 112). В письме ее матери 5 апреля 1830 г. он писал: «Только привычка и длительная близость могли бы помочь мне заслужить расположение вашей дочери, я могу надеяться возбудить со временем ее привязанность, но ничем не могу ей понравиться; если она согласится отдать мне свою руку, я увижу в этом лишь доказательство спокойного безразличия ее сердца» (XIV, 404).

Одна знакомая видела его в театре с невестой. «Судя по его физиономии, — пишет она приятельнице, — можно подумать, что он досадует на то, что ему не отказали, как он предполагал». Его приятель Киселев сообщал другу: «Пушкин женится на Гончаровой, между нами сказать, на бездушной красавице, и мне сдается, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат». Похоже, что так. Другу Плетневу Пушкин писал:

«Милый мой, расскажу тебе всё, что у меня на душе: грустно, тоска, тоска. Жизнь жениха тридцатилетнего хуже 30-ти лет жизни игрока… Свадьба моя отлагается день ото дня далее. Между тем я хладею, думаю о заботах женатого человека, о прелести холостой жизни… Так-то, душа моя. От добра добра не ищут. Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан…» (XIV: 110).

В Болдине взамен Оли Калашниковой нашлась еще одна крестьянка — Февронья Вилянова (Чулков 1999: 271). Невесту кормил трогательными письмами. Заждавшись, невеста сама прислала письмо с окончательным согласием. Отступать было некуда.

За неделю до свадьбы Пушкин пишет старому приятелю Н. И. Кривцову, потерявшему на войне ногу: «Ты без ноги, а я женат. Или почти женат… Я женюсь без упоения, без ребяческого очарования» (XIV: 150).

После свадебной ночи Пушкин оставил красавицу-жену одну и весь день беседовал с приятелями. Вернувшись, нашел жену заплаканной. Приятельница их Россет говорила, что Наталья Николаевна ревновала ее к Пушкину. На уверения Россет, что любовью тут и не пахнет, «разве ты не видишь», жена отвечала: «Я это хорошо вижу, да мне досадно, что ему с тобой весело, а со мной он зевает». Она была совершенно равнодушна к литературе, к поэзии. Да и ласки ее вряд ли были радостными. Молодожен писал, как полагают, об их соитиях, противопоставляя их пылким ласкам прежних любовниц:

О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я, Когда склоняяся на долгие моленья, Ты предаешься мне, нежна без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлешь ничему И оживляешься всё боле, боле — И делишь наконец мой пламень поневоле! (III: 213).

Отношение этих строк к жене предположительно. Стихотворение это в нескольких списках датировано 19 января 1830 г. — в этом случае оно не может относиться к жене. В двух списках оно озаглавлено «Жене» или «К жене». В большинстве советских изданий соответственно датируется 1831 годом.

Многие исследователи восторгаются этим высокохудожественным и целомудренным изображением полового акта в литературе. Но мало кто замечает, что если это описание относится к жене, то оно убийственное для мужа. Восторг поэта был напускным. Это была хорошая мина при плохой игре. Ведь тут же ясно, что жена не проявляла никакой охоты к постельным ласкам, лишь выполняла супружеский долг: «склоняяся на долгие моленья», «стыдливо-холодна», «без упоенья», «восторгу… едва ответствуешь», «поневоле». Пушкин продолжал заводить романы с другими женщинами, хотя и реже, чем раньше, а жена ревновала и однажды после бала дала ему пощечину.

Самого яркого приключения она и не знала: как-то в 1832 или 33 году Пушкин ночью пробрался во дворец графини Долли Фикельмон, внучки Кутузова и жены австрийского посла, и утолил свою страсть в присутствии старого мужа, спящего в соседней спальне! Приятель и наперсник Пушкина Нащокин описывает это свидание со слов поэта так:

«Дверь была заперта; густые роскошные гардины задернуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Перед камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя духи, какие были в комнате, ложились на мех… Быстро проходило время в наслаждениях». Опомнились уже утром. Когда служанка-француженка выводила его, муж спросил из-за ширмы: «Кто там?» Служанка ответила: «Это я». Пушкин потом заплатил дворецкому за молчание 1000 рублей золотом (Вересаев 1995: 139).

Всё же для Пушкина жизнь круто изменилась. Ухаживать за женщинами было не с руки (дурной пример молодой супруге), да и недосуг: нужно было неустанно охранять красавицу-жену от покушений ухажеров — «кобелей». Пушкин, столь успешно исполнявший роль соблазнителя чужих жен и ревновавший только к другим соблазнителям их же, вынужден был войти в роль старого мужа молодой жены. Из всех страстей, связанных с любовью, на первый план выступили ревность и опасения за поруганную честь. Рядом со страстным мужчиной, привыкшим к частой смене возлюбленных, год за годом оставалась одна женщина, много рожавшая, всё еще красивая, но привычная и не пылающая к нему любовью. Да и у него на месте любви вырастал сложный комплекс чувств — ревность, тайное недоверие, горечь, досада, трезвое снисхождение и в лучшем случае покровительственное расположение.