Другая судьба
Шрифт:
– Ты можешь меня приютить? Тут вышла история с женщиной. Знаешь… пришлось уйти.
– Да нет проблем, мой мальчик, мой дом открыт для тебя. Дам тебе гостевую комнату. Хочешь стаканчик?
Успокоившись, Гитлер согласился выпить. Конечно, было что-то вульгарное в веселье Ханиша, в его пристрастии к выпивке, в увесистых хлопках по плечу и спине, но если такова цена ночи покоя… В час Гитлер, едва держась на ногах, осовев от выпитого на пустой желудок, потребовал, чтобы они пошли наконец к нему.
Взяв из-за стойки огромный рюкзак, Ханиш повел Гитлера за собой. Он перелез через ограду неосвещенного
– Добро пожаловать в мой дворец. Вот здесь я и ночую.
– Как! У тебя нет даже комнаты?
Ханиш похлопал по рюкзаку, делая из него подушку.
– А ты как думаешь, Густав Климт? Что с твоих картин я смогу за нее платить?
Стелла кричала под ним. На каждое его движение она отвечала вздохом или содроганием. Инструмент плоти был тяжел в ее руках, но Адольф научился наконец играть на нем, извлекая нужную музыку.
Только бы сдержаться.
Стараясь не смотреть на кричащую, раскрепощенную Стеллу, он заставлял себя думать о другом; чтобы она наслаждалась хорошо и долго, он должен был лишить себя этого наслаждения и стать чистой пружиной, механизмом. Только не думать о частях моего тела, которые соприкасаются с ней. Думать о другом. Быстро. Надо было отрешиться от своего желания. Он уперся взглядом в пятно на стене и, продолжая двигать бедрами, сосредоточился на его происхождении: жир, ожог, раздавленный таракан? Чем неаппетитнее были варианты, тем больше он удалялся от своих ощущений. Сработало. Да, таракан, огромный таракан, раздавленный ботинком чеха, в этой гостинице полно чехов. Кто-то, кто пришел в эту комнату переночевать, а не за тем, чем он сейчас занимался со Стеллой – Стеллой, которая колыхалась под ним, и он…
Нет…
Поздно. Наслаждение обрушилось на него, яростное, сокрушительное. Он обмяк на Стелле.
Она еще несколько раз содрогнулась и тоже застыла, расслабившись.
Я выиграл.
В тишине его радость была физически осязаемой.
Стелла медленно отодвинула его и встала, чужая, безмолвная. Она смотрела на него с еще большим презрением, чем обычно. Он бросил на нее взгляд – вопросительный, умоляющий, тот, за которым начинается отчаяние.
Она улыбнулась жестокой улыбкой:
– И ты поверил?
Она начала натягивать чулки. Именно занимаясь этим кропотливым делом, она всегда говорила ему самые безжалостные слова.
– Твое самомнение безгранично. Я притворялась.
– Отлично: я прекращаю! – выкрикнул Адольф Г.
– Какая разница? Прекращай, ты и не начинал.
– На этот раз я прекращаю всерьез. Окончательно.
Он убеждал сам себя. Сколько уже раз он заявлял, что все кончено, что он бросает это глупое пари, что ему плевать, делает ли он женщину счастливой? Беда в том, что Стелла, вместо того чтобы протестовать, спорить, уговаривать, соглашалась. Тогда он начинал чувствовать себя совсем жалким и, чтобы хоть мало-мальски уважать себя, назавтра приходил снова.
Явился он и на следующий день. На этот раз Стелла не стала притворяться. И проведенные вместе два часа прибавились к длинному списку его поражений.
Он
сам не понимал, почему так упорствует. Это больше не был ни вызов, как в первый день, ни пари, как он думал потом, ни даже наваждение, хоть он и был одержим телом Стеллы. Теперь это было глухое и глубокое чувство, нечто почти религиозное. Женское наслаждение стало его поиском, Стелла – его храмом, женщина – его Богом, великим безмолвием, к которому устремлялись все его мысли. Как верующий человек преклоняет колени, он благоговейно трудился, добиваясь благодати.День и ночь он размышлял о наслаждении. Как испытать его, он знал. Но как его дать? Похоже, оно не передавалось, как зараза.
Однажды на уроке в Академии его осенило. Стелла должна испытать желание, чтобы кончить. В ее наслаждении не было ничего органического, это было нечто личное. Адольф должен сделать так, чтобы она его захотела.
Он вдруг понял, какое впечатление, должно быть, производит на Стеллу: взгромоздившийся на нее краб, в дурацком возбуждении судорожно болтающий клешнями, – этот краб был ей безразличен.
В тот понедельник он предложил Стелле не идти в гостиницу, а выпить вместе шоколада и был удивлен, когда она сразу согласилась. Они весело болтали, забыв о постельной войне, и даже посмеялись. Во вторник он предложил пойти на концерт; она снова согласилась. В среду он пригласил ее прогуляться в зоопарк; она согласилась и на этот раз, но в глазах ее мелькнула тревога. После прогулки, когда они прощались, она спросила:
– А в гостиницу мы больше не пойдем?
Впервые Стелла дала перед ним слабину: она испугалась, что Адольф ее больше не хочет.
– Пойдем, еще как пойдем, – ответил он, устремив на нее взгляд, полный ожидания.
Она успокоилась, и лицо ее снова стало насмешливым.
В четверг Адольф в точности выполнил разработанный им план. Он встал на рассвете и весь день изнурял себя ходьбой, так что вечером, встретившись со Стеллой в гостиничном номере, был таким усталым, что не смог выполнить привычных упражнений.
– Извини, я не знаю, что со мной, – сказал Адольф, чем окончательно поверг ее в растерянность.
– Ты устал?
– Нет. Не больше обычного.
В пятницу они со Стеллой должны были встретиться в пять часов. В назначенный час он спрятался в кафе напротив, убедился, что Стелла вошла в гостиницу, и стал ждать. В половине седьмого он обежал квартал, нарочно плохо дыша, чтобы прийти в номер запыхавшимся.
Стелла при виде его вздрогнула:
– Где ты был? Я беспо…
Она прикусила язык: беспокоиться было уже не о чем, он пришел.
– Меня задержали в Академии. Директор. Ничего серьезного. Извини, я не мог тебя предупредить. Я… мне очень жаль.
– Ничего, все в порядке, – сухо ответила она.
Беспокойство сменилось гневом; она вся кипела, злясь на себя, что оказалась такой чувствительной.
– Очень мило, что ты меня дождалась. Я сам заплачу за номер.
– Плевать на деньги, – отрезала она.
– Мы попытаемся наверстать на той неделе.
– Что? Ты уходишь?
В ярости она сгребла его за шиворот и опрокинула на кровать.
– Ты больше не хочешь?
– Конечно хочу.
– Докажи.
– Но полчаса, Стелла, полчаса, этого мало.