Другая жизнь

«Прости, мой любимый, — прошептала Маша. — Прости, что усомнилась в тебе».

За раздумьями Маша и не заметила, как ноги сами понесли ее к усадьбе.

Сидоркин лихо затормозил у отделения милиции. Неожиданная догадка о возможном значении букв «КМК», выцарапанных на крестике, который он вынул из руки мертвой Таньки, посетила его еще в больнице. Теперь он мчался на поиски Маши.

В отделение он зарулил, чтобы предупредить помощника, что на весь вечер уезжает в Апрелево.

Заслышав визг тормозов, тот сам выскочил ему навстречу.

— Федор Иванович, вы уже в курсе? — закричал он ему на ходу.

— Что такое?

— ДТП на сто пятом километре. Фура груженая в «жигуль» въехала. Сообщают, что и жертвы есть. «Скорая» на подходе.

Сидоркин чертыхнулся и дал по газам. Вечно все одно к одному. Хочешь не хочешь, а визит в Апрелево придется отложить.

Вадим нервничал. Сегодняшнее решение правительства изымать прибыль Госбанка в бюджет ничего хорошего не сулило. Теперь неизбежно усилится давление на коммерческие банки с самыми непредсказуемыми последствиями.

И это бы еще ничего. При известной доле изворотливости и ума вполне можно остаться на плаву и даже выиграть. Не впервой.

Гораздо больше его волновали какие-то непонятные шевеления внутри его собственного банка. Чутье еще никогда не подводило его, напротив, помогало предвидеть скользкие ситуации, вовремя реагировать и неизменно выходить победителем.

Он чувствовал, что что-то зреет, подспудно, незаметно, что-то неприятное, а может быть, даже опасное.

Не далее как сегодня к нему явился управляющий банком с проектом создания инвестиционного фонда. На бумаге все выглядело превосходно, широкое привлечение денег у населения под высокие проценты, резкое увеличение основных и оборотных средств банка, выгодное инвестирование в строительство и промышленность, включая топливно-энергетический комплекс.

Итак, на бумаге все выглядело респектабельно, с большим размахом. А на деле? Вадим не первый день жил на этом свете и знал, что шальные деньги ударяют людям в голову. А в результате получается очередная «Чара» или «Тибет», толпы разъяренных вкладчиков у запертых дверей, пара газетных публикаций и безбедная жизнь на Майами.

Это не для него. В России родились и жили его предки, здесь родятся и будут жить его дети. И никакая, пусть даже самая распрекрасная, страна ему родины не заменит.

— Забудьте, — коротко сказал он, закрывая папку. — Будем работать, как работали.

— Но, Вадим Петрович! — воскликнул управляющий, блеснув очками в тонкой золотой оправе. — Подумайте, какие возможности! И это не только мое мнение.

Вадим почувствовал, что теряет терпение. Он всегда поощрял свободный обмен мнениями среди своих коллег. Но здесь было что-то иное, сильно напоминающее заговор. Интересно, как далеко они зашли?

— Вопрос закрыт, — сказал он, откинувшись на спинку кресла. — Пока я жив, этого не будет.

— Пока…

Слово это прозвучало еле слышно, как эхо. Или не прозвучало вовсе и ему померещилось? Вадим пристально вгляделся в лицо своего собеседника. Губы плотно сжаты. Глаз за дымчатыми стеклами очков почти не видно.

— Вы что-то сказали?

— Нет.

Он встал. У дверей помедлил.

— А вы все-таки подумайте, Вадим Петрович. Папку я оставлю у вас.

Теперь, мчась по шоссе в сторону Апрелева, Вадим в который раз прокручивал в голове этот разговор. Что же это все-таки было? Угроза, прокол или обман слуха? Если первое или второе, а очень на то похоже, то кое с кем придется расстаться, и чем скорее, тем лучше. Он даже примерно знает, с кем и как.

«Черт, как это все некстати! Впрочем, когда это проблемы бывают кстати? Ничего, мы еще поборемся, — подумал Вадим. — Без борьбы люди слабеют, покрываются жирком и становятся ни на что не способными. А значит, да здравствует борьба!»

На душе стало немного легче. Надо выбросить всю эту муть из головы. Ведь он едет к Маше. Она не ждет его сегодня. До пятницы еще целых два дня, а он вдруг понял, что не выдержит и часа без нее. Он должен засыпать и просыпаться в ее объятиях, слышать ее голос, ежеминутно ощущать ее присутствие.

Решение пришло внезапно. Он уже отпустил Севу до утра и теперь ехал в Апрелево один. Непривычно ехать куда-то без своего верного шофера и телохранителя. Все равно что путешествовать без тени.

А вот и Апрелево. Пушкина, пятнадцать. Вадим погудел у ворот, подождал, но никто так и не вышел. Он толкнул калитку. Она оказалась не заперта.

На крыльце стояла высокая худая женщина. Ее бледное тонкое лицо чем-то напоминало Машу. При виде Вадима она покачнулась и ухватилась руками за перила. Он даже издалека видел, как побелели костяшки ее пальцев.

— Здравствуйте, — сказал он, подходя. — Я — Вадим Северинов. Могу я видеть Машу?

Она несколько раз судорожно сглотнула, но продолжала стоять молча, пристально глядя на него.

— Извините, я, может быть, чем-то напугал вас. Я — Вадим Северинов, знакомый Маши. Она говорила вам обо мне.

— Вы приехали забрать ее у меня? — тихо спросила женщина. Вадим изумленно уставился на нее. Он не знал, что ответить.

— Я… В какой-то степени… Наверное, можно и так сказать.

— Я потеряла мужа. Маша — это все, что у меня осталось. Вам мало было настроить ее против меня, подорвать нашу любовь, дружбу, доверие. Этого вам мало! Вы хотите увезти ее, сломать и ее жизнь, и мою.

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Мы любим друг друга и хотим быть вместе. Что в этом дурного?

— До вашего появления мы жили совсем иначе. О Господи, как хорошо мы жили!

Вадим был поражен исступленной страстностью, прозвучавшей в ее голосе. Он постепенно начинал понимать, что происходит.

— Но рано или поздно это должно было случиться. Я имею в виду, что она все равно когда-нибудь полюбила бы и захотела иметь свою семью. Или вместо того, чтобы видеть свою дочь счастливой и нянчить внуков, вы предпочли бы намертво привязать ее к себе и засыхать в обществе друг друга? Маша слишком хороша для этого.

— Вот именно. Она слишком хороша для вас!

— Не понимаю, что вы имеете против меня. Я не алкаш и не наркоман. Я умею заработать себе на жизнь, вполне достаточно, чтобы обеспечить семью всем необходимым. Наконец, я люблю вашу дочь. Чего вам еще?