Другая жизнь

— А тебя возбуждает то, что происходит между нами?

— Я же говорила тебе: мне это кажется необычным и странным. Когда я лежу голая на кровати, а ты прикасаешься ко мне… некоторые женщины испытывают от этого глубокое удовлетворение.

— А ты?

— Не всегда. Послушай, ты не безнадежно болен. У нас было несколько интересных бесед в течение нашего знакомства, мы так много разговаривали, но я уверена, что все эти беседы вторичны; наши сексуальные ощущения — вот что самое важное для человека, как бы ни складывались обстоятельства. Даже если мы никогда не ляжем с тобой в постель, между нами останется некое сексуальное напряжение, которое было в наших отношениях. И можешь ли ты сейчас переспать с женщиной или нет — не самое главное. Отношения ведь не только проявление мужской силы. Ты очень сильно отличаешься от моего мужа, ведь он принадлежит тому окружению, от которого я всегда хотела держаться подальше.

— Если это правда, зачем ты вышла за него замуж?

— Ну, тогда мы были очень молоды, и он казался мне настоящим мужчиной. Я очень высокого роста, но он даже выше меня. Он был таким могучим в физическом плане — в моих глазах это приравнивалось к мужественности. С тех пор мое мнение на этот счет изменилось, но тогда это было чем-то, о чем я ничего не знала. Нас было три девочки в семье, и отец бросил нас. Как можно понять, что такое мужчина, если ты никогда не видела зрелого, полноценного мужика рядом с собой? Из него я сама создала памятник Неизвестному Мужчине. У него было атлетическое телосложение, он был очень забавным, очень умным, и поскольку мы оба получили работу в Лондоне, он захотел жениться на мне. Я думаю, что не выскочила бы так рано замуж, если бы знала, что в мире есть другое место для меня. В то время все вступали в брак или жили парами, ну а я всего этого жутко боялась. Наконец я решила, что разумнее будет выйти замуж. Я преодолела много страхов и теперь боюсь гораздо меньше, чем тогда, — я стала другой. Но когда мне было девятнадцать-двадцать лет, я испытывала патологический страх, — это началось с тех пор, как нас бросил отец; я чувствовала, будто моя жизнь катится под откос. Ты думаешь, что я «милая», но в действительности это самая худшая разновидность слабости. Мне было очень трудно заводить друзей. У меня была куча знакомых и огромная толпа поклонников, но среди них едва ли нашлось бы несколько человек, которым я могла бы рассказать о своих переживаниях. То, что я говорю, вовсе не так глупо, потому что все, кого я знала, в ту пору общались исключительно на идиотском жаргоне. В шестидесятые годы людей просто захлестывала волна чувств, которые превращали их мозг в жидкое тесто. Они были очень нетерпимы. Если ты осмеливался оспорить чью-либо набожность или убеждения, на тебя обрушивались с негодованием, частенько доводя до слез. Не то чтобы я плакала от чих горькими слезами, но я боялась высказать хоть какую-нибудь мысль, созревшую в мой голове. Когда я оглядываюсь назад, все это представляется мне чудовищным и отвратительным. А мой муж, как оказалось, точно так же, как и я, реагировал на эту среду. Он был необыкновенно умен и принадлежал к тому же кругу, что и я. Все остальные из тех, кого мы знали, были либо мещанами, либо интеллектуалами. Если это были интеллектуалы, то по происхождению они стояли на более низкой ступени по сравнению с нами, и за это они нас люто ненавидели. Ты даже представить себе не можешь, как они преследовали нас. Мне, как я считала, были даны особые привилегии. Если бы у меня хватило храбрости, я бы сказала им: «А у вас есть отец? А работа у него есть? Вам дадут денег на лето?» Но в ту пору, хотя они были богатыми, а я бедной, они не давали мне и шагу ступить, в особенности из-за моего акцента. Поэтому для меня было большим счастьем найти человека очень умного, занимающегося интересными вещами и умевшего развлечь меня. Он до сих пор развлекает меня разговорами, если, конечно, захочет поговорить со мной. И он принадлежал к тому же кругу, что и я, поэтому мне не нужно было все время извиняться. Он был необыкновенно очарователен, обладал стилем и вкусом и любил все то, что нравилось и мне, поэтому для меня было очень соблазнительным прибегнуть к такому убежищу в его лице. Мне, конечно, не нужно было делать этого. Но в сексуальном плане он был великолепен, и в социальном тоже, потому что сумел погасить этот жуткий накал страстей шестидесятых, навсегда закрыв проблемы типа «привилегированный или не привилегированный», необходимость исправления акцента и всякую подобную чушь. Он был моим прибежищем, настоящим прибежищем, и он подходил мне, черт возьми, по всем параметрам. Он был моим ровесником, современником во всех отношениях, тогда как ты принадлежишь к другой расе, другому поколению и у тебя другая национальность. Но теперь он мне даже не брат. Ты больше подходишь на роль брата, и даже любовника. Он мне больше не друг. Ты — мое новое приключение, а он уже известен мне вдоль и поперек.

— Иудея, Иудея.

— Я же сказала тебе, что это был легко объяснимый сон.

— Но все-таки ты решила остаться с ним.

— О да. Все, что со мной случилось, — классическая история, которая случается со многими женщинами. Я удовлетворяла его требованиям, а он удовлетворял моим, но после энного количества лет это перестало быть истиной. Мы причинили много горя друг другу, и я замкнулась в себе, потому что чувствовала себя обиженной, шутить и веселиться мне уже не хочется, но все-таки я попыталась бы избежать развода. Развод — это катастрофа. Я никогда не была невротичкой, но у меня хрупкая натура. Лучше всего перестать делать попытки, перестать вести борьбу и вернуться к реальному, заведенному положению вещей. Отдельные спальни, вежливое «с добрым утром» — и ты больше не бесишь его, ты беспредельно мила с ним. У каждого мужчины есть тайная мечта: его женщина должна быть необыкновенно хороша собой, она никогда не стареет, она веселая, живая и интересная, но кроме того, она никогда не доставляет неприятностей своему парню. Может быть, при некотором усилии я смогу достичь этого идеала.

— Но тебе всего лишь двадцать семь. Разве ты сомневаешься, что я буду хорошо относиться к твоему ребенку?

— Не сомневаюсь. Но я считаю, что если ты ляжешь на операцию ради меня, ради новой семьи и ради своих фантазий, ты взвалишь такой груз на наши отношения, что никакие твои надежды могут не оправдаться. В частности, я до этого не доживу.

— Но через год операция будет забыта, и мы ничем не будем отличаться от других. Или ты думаешь, что через год я не буду желать тебя?

— Вполне возможно. Очень даже вероятно. Кто знает?

— А почему ты считаешь, что я не буду тебя желать?

— Потому что это мечта. Я, конечно, не знаю, я не могу заглянуть в твой мозг, но это — мечта. Я уверена: все будет сделано как надо, и тебя будет ждать нужная тебе женщина. Но нельзя думать, что тебе все будет подано на блюдечке с золотой каемочкой. Так не бывает. Я не хочу, чтобы ты шел на операцию ради меня.

— Но я это делаю ради тебя.

— Неправда. Ты решился на операцию (если ты действительно хочешь ее сделать) ради себя, ради восстановления своей собственной мужской силы, ради жизни. Но не надо подводить под нее другую базу: выйду ли я за тебя замуж или нет, сможешь ли ты трахать меня или нет, — все это тревожит мне душу, и я даже думаю, что после всего этого я не смогу спать с тобой. Меня не так воспитывали: я никогда не полагалась на удачу. Я бы хотела быть более независимой, но догадываюсь, почему я не такая. Пока я росла, весь мой опыт сводился к тому, что надо блюсти старые традиции. Вот что происходит, когда умный ребенок растет без отца. Будь осторожна! Осторожна! Осторожна! Вот что впечаталось в мое сознание. Я считаю, что несправедливо взваливать все это на меня. Мне кажется, что за всю историю человечества никого не просили принять подобное решение. Почему все не может продолжаться так, как есть?

— Потому что я хочу от тебя ребенка.

— Мне кажется, что тебе уже давно пора сходить к психиатру.

— Все, что я говорю, вполне здраво и разумно.

— Нет, неразумно. Ты бы ни за что не пошел на операцию, которая может погубить тебя, если бы у тебя не было выбора.

Мне иногда снится сон, в котором я вижу тебя, и я в кошмаре просыпаюсь посреди ночи: я вижу тебя на алтаре, и священник вонзает тебе в грудь какую-то штуку — это обсидиан, который использовали ацтеки, если я правильно произношу это слово, — и вырывает твое сердце ради меня и нашего семейного счастья. Одно дело сказать: «У меня просто сердце разрывается», и совсем другое — если оно действительно разорвется по твоей прихоти.

— Значит, ты предлагаешь, чтобы все оставалось как есть?

— Именно. Мне очень нравятся наши теперешние отношения.

— Но когда-нибудь тебе придется покинуть меня, Мария. Твой муж, несмотря на свою молодость, будет назначен послом в Сенегале. И что тогда?

— Если его пошлют в Сенегал, я отдам ребенка в школу и скажу, что не могу ехать вместе с ним. Я останусь здесь. Это я тебе обещаю, если ты пообещаешь мне не ложиться на операцию.

— А что будет, если его вызовут обратно в Англию? Что, если он займется политикой? Это обязательно когда-нибудь произойдет.

— Тогда ты тоже приедешь в Англию, снимешь квартиру и будешь писать там книги. Какая тебе разница, где жить?

— Значит, наш любовный треугольник будет существовать вечно.

— Да, пока медицина не спишет нас со счетов.

— И ты думаешь, мне это понравится? Каждый день ты уходишь от меня и возвращаешься к нему, и каждую ночь, вовсе не потому, что он безумно любит тебя, а потому, что обладает гиперсексуальностью, он приходит домой из палаты общин и трахает тебя. Ты думаешь, мне это будет приятно, если я останусь совершенно один в моей лондонской квартире?

— Не знаю. Думаю, не очень.

На следующий день, как лучшая из жен, Мария отправляется встречать его в аэропорт. А я иду к кардиологу — сообщить ему о своем решении. Ничего странного в моем решении нет. Мой выбор никак не обусловлен желанием отчаявшегося любовника, свихнувшегося от нанесенного ему жестокого удара по мужской потенции, — это выбор рационального человека, которого влечет к себе трезвая и спокойная женщина, и с нею он планирует вести тихую безмятежную жизнь в привычной семейной обстановке. Тем не менее, сидя в такси, я чувствовал себя ребенком, снова превратившимся в невинное и чистое существо, от которого обстоятельства безжалостно требуют осознания своей физической неполноценности. Я закрутил новый роман со всеми вытекающими из него последствиями, который многие люди вдвое младше меня сочли бы мимолетным и преходящим, несмотря на его очарование и удовольствия, и превратил эту связь в свой salto mortale.

По правде говоря, мой поступок, совершенный ради безумной любви, также мог бы обрести некий смысл, но поскольку я безнадежно очарован ее тихими прелестями, которые она вкладывает в свои сочинения, это обстоятельство вряд ли является достаточной причиной, чтобы идти на подобный риск. Неужели меня действительно увлекли томительные напевы безземельных английских джентри? Неужто в них присутствует такая мощная притягательность? Или же соблазнительность Марии является плодом моего больного воображения? Да кто она такая? По ее собственным словам, она всего лишь моя соседка, несчастная домохозяйка, которая совершенно случайно поселилась этажом выше и к тому же постоянно твердит, что она мне не пара. Если бы мы встретились с ней и закрутили пылкий роман до моей болезни, вполне вероятно, что мы никогда бы не стали разговаривать на эту тему; скорее всего, наш роман к этому времени уже выдохся бы сам собой — цепь осторожно совершаемых супружеских измен, несмотря на множество препятствий. Почему это я совершенно внезапно испытал страстное желание стать отцом? Маловероятно, что это желание развилось из подспудного, вышедшего на передний план намерения стать отцом семейства. А может, во мне всколыхнулась феминизированная часть моего эго, усиленного импотенцией, благодаря которому ко мне пришло запоздалое желание завести собственного ребенка? Я не знаю! Что движет моим желанием стать отцом, несмотря на огромную угрозу моей жизни? А что, если я влюбился лишь в голос, прелестно интонирующий английские фразы? Человек, пошедший на смерть ради нежных звуков изящно произнесенного придаточного предложения…

Я сообщил своему кардиологу, что хочу жениться и завести ребенка. Я понимаю, на какой риск иду, но тем не менее согласен на операцию. Если я смогу получить эту прекрасную, сверхцивилизованную женщину, которой муж наставил синяков, то полностью исцелюсь от своей болезни. Задача, которая была бы по плечу только мифологическим героям!

Мария в бешенстве.

— Ты можешь забыть обо мне, когда поправишься. Я тебя ни к чему не принуждаю. И у меня душа к этому не лежит. Я не хочу, чтобы ты делал операцию.