Другая жизнь

К тому времени как Генри добрался до Джерси и съехал с автострады, чтобы позвонить Кэрол из мотеля «Ховард Джонсонз» [112] , он начал думать, что вполне достаточно спрятать эти злосчастные странички в его сейфе; для этого ему нужно заехать на работу перед возвращением домой и оставить конверт в офисе. Опечатай его, запри на замок, а затем завещай какой-нибудь библиотеке, с указанием, чтобы конверт вскрыли через пятьдесят лет, если к тому времени хоть кто-нибудь заинтересуется им. Положив рукопись в сейф, Генри мог по крайней мере еще полгода обдумывать эту проблему. Вряд ли он совершил дурной поступок — поступок, который предвидел его брат, если бы, конечно, Натан согласился подождать и посмотреть, что стало с его рукописью. На этой неделе он уже один раз притворялся мертвым — когда сам себе писал некролог… А может, он прячется где-то здесь, желая подтвердить свои опасения насчет меня? Мысль эта была абсурдна, и все же Генри беспрестанно возвращался к ней: Натан провоцировал его, заставляя играть роль, которую он предназначил ему, — роль посредственности. Как будто это слово могло стоять в начале описания той конструкции, которую он построил сам!

112

Сеть ресторанов и отелей в США и Канаде.

Давным-давно, еще до того как родители продали дом в Ньюарке и переехали во Флориду, задолго до появления «Карновски», когда для всех членов их семьи все было совсем иным, Генри, взяв с собой Кэрол, а также мать и отца, поехал в Принстон, чтобы послушать Натана, собиравшегося прочесть публичную лекцию. Набирая номер своего домашнего телефона из ресторана, Генри вспомнил, что после лекции, когда наступило время задавать вопросы, какой-то студент спросил Натана, пишет ли он свои произведения с целью обрести бессмертие. У Генри до сих пор в ушах звенел смех Натана, когда тот давал ответ этому бедняге; он явственно слышал звук его голоса — голоса, который звучал рядом с ним весь день. «Если вы родом из Нью-Джерси, — сказал Натан, — и написали более тридцати книг, и получили Нобелевскую премию, дожив до седин, если вам исполнилось девяносто пять, тогда вполне вероятно (ведь ничего невозможного нет), что после вашей смерти зону отдыха с ресторанчиком на джерсийском шоссе назовут в вашу честь. Итак, после того как вас не станет, ваше имя будут вспоминать — в основном, конечно, это будут дети, сидящие на задних сиденьях автомобиля; они будут перегибаться через спинки кресел и настойчиво требовать у своих родителей: „Сделайте, пожалуйста, остановку у Цукермана — я писать хочу“. Для романиста из Нью-Джерси в этом-то и заключается бессмертие, и надежда на такой поворот событий весьма реалистична».

К телефону подошла Рути, тот самый ребенок, которому Натан вложил в руки скрипку и заставил играть над гробом; именно ее, заливающуюся слезами, Натан изобразил у могилы отца, твердящую одну фразу: «Он был самым лучшим из всех отцов на свете!»

Казалось, он никогда не любил своего второго ребенка больше, чем в ту минуту, когда Рути спросила его:

— Ну, как у тебя дела? Мама очень беспокоится. Она считает, что кто-то из нас должен был поехать вместе с тобой. И я с ней согласна. А где ты сейчас?

Она и в самом деле была лучшей дочерью на свете. Как только Генри услышал добрый, задумчивый голосок девочки-подростка, он сразу понял, что поступил правильно, что это был единственный выход из положения. Мой брат был зулусом — ведь так называются люди, что носят кости в носу; он был нашим зулусом, и он сушил наши черепа, чтобы потом водрузить их на шест и выставить на всеобщее обозрение. Этот человек был каннибалом.

— Жаль, что ты не позвонил мне, — начала Кэрол, и он почувствовал себя человеком, совершившим геройский поступок и лишившимся сил после того, как понял, насколько опасным было его предприятие. Он чувствовал себя жертвой, выжившей после покушения на убийство, человеком, который сам разоружил преступника. Затем, несмотря на то что был измотан до предела, он отчетливо и ясно увидел уродливую сущность того, что написал его брат: Он вышел на охоту, собираясь прикончить всю свою семью точно так же, как расправился со своими родителями: он убил нас своим презрением, ненавидя нас за то, какие мы есть. Как он ненавидел мои успехи, ненавидел наше счастье и то, как мы жили. Как должен был он ненавидеть свой образ жизни, чтобы посмотреть, как мы будем извиваться от боли!

Несколько минут спустя, глядя на горящие фары автомобилей, несущихся по автостраде по направлению к дому, Генри стоял у темного края парковочной площадки, располагавшейся под рестораном; откинув тяжелую металлическую крышку высокого мусорного бака, он вывалил в него все рукописи, смешавшиеся с мусором. Туда же он засунул конверт от бумаг, а сверху запихал дождевик Натана. Теперь он сам стал зулусом, подумал Генри, настоящим каннибалом, убивающим людей, пожирающим людей, и за это он не должен был платить никакой цены! Вдруг Генри задохнулся от удушающей вони, проникшей в его ноздри: он наклонился над мусорным баком, и его вывернуло наизнанку. У Генри начался сильный приступ рвоты, будто он нарушил древние табу и пиршествовал, поедая человеческую плоть; Генри почувствовал себя каннибалом, который из уважения к своей жертве совершает исторический поступок и показывает всю свою власть над ней; он пожирает ее мозг и выясняет, что в сыром виде тот по вкусу скорее напоминает отраву. Теперь ему не ускользнуть: он разразился потоком слез, которые намеревался пролить на похоронах своего брата накануне; это не были слезы прощения, которое, по его мнению, должно было прийти к нему на панихиде; это не был взрыв гнева и ненависти, которые он испытал, впервые увидев свое имя, опрометчиво повторяющееся на страницах «Базеля»; это было целое царство эмоций, которые он никогда не испытывал доселе и не желал испытать в будущем; это было содрогание всей его сути после того, как он совершил дикарский, жестокий поступок, о котором мечтал почти всю свою жизнь, — он нанес удар по скептическому уму своего брата, не признававшего никаких законов.

Как вы обнаружили, что он умер?

Около полудня позвонил доктор. Он сказал мне примерно следующее: «Из нашей затеи ничего не вышло, и я просто не знаю, что вам сказать. У него были все шансы на то, что все кончится хорошо, но, увы, его организм не справился. — Врач был крепким, относительно молодым мужчиной, и он не понимал, почему операция закончилась неудачей. Может быть, они приняли неверное решение. Скорее всего, необходимости в операции не было. Доктор просто позвонил и поговорил со мной по телефону. — Я не знаю, что вам сказать. Я совершено не знаю, что вам сказать».

У вас было искушение пойти на похороны?

Нет. В этом не было никакого смысла. Все было кончено. Я не хотела идти на похороны. Я попала бы в ложное положение.

Вы несете ответственность за его смерть?

Я несу ответственность только за то, что познакомилась с ним. Если бы я не встретила его, этого бы не произошло. После того как мы познакомились, его внезапно охватило страстное желание расстаться со своей прошлой жизнью и стать новым человеком. Он был так увлечен своей идеей! И если бы не я подтолкнула его к принятию решения, это сделал бы кто-то другой. Я пыталась отговорить его, я считала своим долгом заранее предупредить его о последствиях, но в то же время я думаю, что он больше не мог жить как раньше: он чувствовал себя несчастным. Прежняя жизнь его не устраивала. А если бы я отказала ему, это означало бы для него продолжение старой жизни. Быть может, я сыграла роль катализатора, — конечно же, меня очень волновали все его проблемы. Естественно, я чувствую свою ответственность за произошедшее. Ах, если бы я могла хоть что-то изменить! Я знала, что это очень серьезная операция, и понимала, что существует риск, но вы наверняка сами слышали о подобных операциях, которые делают чуть ли не каждый день: старики семидесяти пяти лет ложатся на операционный стол и после этого цветут и пахнут. Мне казалось, он обладал таким крепким здоровьем! Я и предположить не могла, что подобное может случиться. Как бы то ни было, эта история касается меня лично: ты чувствуешь себя виноватым, даже если ты не дал кому-то пары шнурков для ботинок, а он взял и умер. Ты всегда несешь ответственность за чью-то смерть, потому что ты не сделал того, что должен был бы сделать. Я не должна была позволить ему умереть.

Быть может, вы должны были ему сказать, что все кончено, и перестать встречаться с ним?

Наверно, должна была, да, особенно когда увидела, к чему это может привести. Все внутри меня инстинктивно говорило, что пора кончать эту историю. В этом плане я самая обыкновенная женщина; мне кажется, что для меня события развивались чересчур интенсивно. Это было слишком драматично, а я к такому не привыкла. Раньше мне не доводилось участвовать в беге с препятствиями. Даже если бы он выжил после операции, я не уверена, что могла бы жить с такой же интенсивностью, как он. Ему очень быстро становится скучно — становилось скучно. Я твердо убеждена, что если бы операция прошла удачно и он бы вернулся ко мне и смог бы снова разъезжать по всему миру, я бы наскучила ему года через три-четыре и он нашел бы себе какую-нибудь другую женщину. Я бы оставила мужа, забрала себе ребенка и, быть может, прожила бы с ним, как говорится, пару счастливых лет, а затем все стало бы еще хуже, чем раньше, и мне пришлось бы вернуться обратно в Англию и жить там одной с ребенком на руках.

Но когда вы были вместе, вам не было скучно?

Ну конечно нет, для скуки не было места — мы были слишком заняты друг другом, хотя, возможно, это могло прискучить ему. Достигнув определенного возраста, люди обычно вырабатывают свою модель поведения, и с этим никто ничего не может поделать. Совершенно не обязательно, чтобы человек к старости становился скучным, но такое довольно часто случается.

А чем вы занимались во время похорон?

Я пошла погулять с ребенком в парке. Я не хотела оставаться одна. Мне не с кем было поговорить. Слава богу, это было утром, и мой драгоценный муж должен был вернуться домой только к вечеру так что у меня было время взять себя в руки. Мне не с кем было разделить свое горе, но если бы я пошла на похороны, ничего бы не изменилось. Там была вся его семья, его друзья, его бывшие подружки; и похороны по еврейскому обычаю, чего, я думаю, он никогда не хотел.

Нет, этого не было.

Я боялась, что так будет, хотя твердо знала, что именно этого он и не хотел. Конечно же, ни один человек не сказал мне ни слова об организации похорон. О моем существовании знал только хирург, которому он доверил свою тайну.

Вы знаете, что редактор Цукермана прочитал некролог, заранее написанный самим писателем? Вот как было на самом деле.

Ну что тут скажешь… Наверно, он хотел, чтобы этот некролог был оглашен. Довольно лестный некролог, как мне кажется.