Другая жизнь
Шрифт:
– Я боюсь, что Амелии станет плохо потом. – Шеп осекся. Это было уже не важно, пустые предположения. Страхи, пропавшие сегодня вечером в семь часов.
– Когда?
Он быстро нашелся:
– Когда ты поправишься. Она оглянется в прошлое и поймет, как бессовестно себя вела. Какой была невнимательной в столь критический период твоей жизни. Ей было бы стыдно; ты бы стерпела все ее обиды. Я бы хотел, чтобы вы были вместе. Может, мне стоит с ней поговорить.
– Не смей. Она сама должна хотеть со мной встретиться, а не потому, что отец ее отругал. В любом случае, – Глинис сделала глоток шампанского, – Амелия появляется чаще, чем Берил. Общаться с твоей сестрой, как с человеком, к которому должна испытывать больше сострадания, чем к
– В любом случае ты не жаждешь ее видеть. И теперь, несмотря на эгоистичность, она вынуждена взять на себя ответственность за отца. Лучше и быть не могло. Может, это повлияет на ее характер.
– С таким исходным материалом менять характер твоей сестры все равно что переделывать буфет в книжный шкаф.
С притворной беззаботностью Шеп принялся за чизкейк.
– Теперь, когда прогноз вполне благоприятный, ты не думаешь отказаться от затеи начать процесс по асбестовому делу?
– Ни за что! Даже если я справлюсь с болезнью, это еще больше убеждает меня продолжить борьбу. Люди, совершившие это преступление, должны быть наказаны.
– Ну, это будут уже другие люди… – с сомнением предположил он. – За те тридцать лет, что прошли после окончания художественной школы, на руководящих постах в «Фордж крафт» сменилось не одно поколение.
– Они все еще продолжают существовать и делают деньги на смертоносном зле. Надеюсь, мне станет лучше, и я смогу дать показания и вынести перекрестный допрос. Я должна все выдержать, если дело дойдет до суда.
У Шепа упало сердце. Судебного процесса не избежать.
– Ладно, – пожал он плечами, – как скажешь. На следующей неделе у меня встреча с тем адвокатом Риком Мистиком.
Пока они пили кофе и мятный чай, он аккуратно перевел разговор на тему ее работы, чтобы закончить вечер на приятной ноте. В машине он предложил устроить ужин с Кэрол и Джексоном, чтобы отметить позитивные сдвиги в лечении.
– Устроим тематическую вечеринку, – согласилась Глинис. – Будем развлекать их результатами исследования.
Шеп был рад застать в кухне Зака, хотя, возможно, сын и не был в восторге от этой встрече. Мальчик настолько явно стремился скорее исчезнуть, ошарашенный внезапным появлением родителей, словно боялся, что они его заметят. Он выглядел хуже, чем раньше. Но Шеп был так рад вернуться домой, что не стал выговаривать сыну, что раз тот не может сам стирать свою одежду, то мог хотя бы постирать носки, и не стал ворчать, что не мешало бы сделать музыку тише, поскольку мама плохо себя чувствует. («Что еще новенького?») Шеп уже и не помнил, когда последний раз получал хорошие новости, да и дорогостоящий «Маунтин Дью» за ужином его немного взбодрил.
– Рад, что ты вылез из своей комнаты, дружище, – сказал Шеп. Зак с недовольством воспринял дружеское похлопывание по плечу, словно отец больно его ударил. – У нас потрясающие новости из клиники по поводу здоровья мамы.
Зак вздрогнул. Не похоже, чтобы он обрадовался услышанному. Он старался, чтобы отец не заметил его сэндвич с индейкой, словно был застигнут врасплох за каким-то хулиганством. Мальчик был очень худой, он все еще рос; зачем ему прятать сэндвич?
– Так что случилось? – угрюмо спросил он.
Шеп рассказал о результатах томографии, подробно описав, как значительно уменьшились в размерах две опухоли; однако опустил тот факт, что не все клетки поддались воздействию, поскольку это давало сыну возможность заподозрить, что Филипп Гольдман слегка приукрасил результат. Нет ничего страшного в том, чтобы преподнести все шестнадцатилетнему мальчишке в более радужном свете, на его долю выпало немало тяжелых дней, и все крутые повороты, уготовленные судьбой, ему пришлось пройти самому, без помощи докучливого, измотанного отца.
– Угу.
Шеп ждал реакции, пока не понял, что опущенные плечи, мрачное выражение лица и желание скорее исчезнуть и есть реакция его сына на сказанное.
– Может, ты не понял? Это
значит, что мама поправляется. Химиотерапия ей помогает. Мы победим эту заразу.– Угу.
Зак, всегда смотрящий словно сквозь предметы, поднял глаза на отца. Скорбный, сочувствующий взгляд его карих глаз заставил Шепа почувствовать себя младшим из них двоих. Зак подошел к матери, сидящей за столом, и погладил ее по плечу; движения были резкими, прерывистыми, словно он управлял собственными руками с помощью пульта.
– Отлично, ма, – произнес он упавшим голосом. – Я рад, что все налаживается. – Решив, что на этом его миссия выполнена, Зак поспешил наверх.
– Что это значит? – пробормотал Шеп, но внезапно зазвонил телефон.
Поздновато для звонков. Внезапно появилось странное предчувствие, что стоит подождать, когда включится автоответчик. Они с Глинис впервые за последний год провели чудесный вечер в ресторане, не хотелось, чтобы внезапный звонок все испортил. Шеп не представлял, с кем бы сейчас поговорил, кроме собственной жены, которая была с ним сегодня нежной, ласковой, веселой, и этим чудесным преображением он был обязан Церкви Филиппа Гольдмана. Он не хотел, чтобы лопнули все пузырьки шампанского и очарование вечера исчезло.
Он ответил, и голос звучал нервно. Шеп говорил мало, задал несколько вопросов, вышел на веранду. Вечер был по-прежнему прекрасен – Элмсфорд был далеко за городом, на небе были хорошо видны звезды, – но сейчас картина не была столь идеалистической. Зачем он только подошел к этому чертову телефону.
Шеп ехал в Берлин – был День независимости, четвертое июля – и думал об отце. Он всегда считал его человеком, посвятившим жизнь возвышенным целям, и лишь недавно понял, что Гэбриэль Накер на самом деле не был бессребреником, что становилось понятным, если внимательно за ним понаблюдать. Он предпочитал сидеть в темноте не потому, что хотел спасти планету, а из жадности. Во времена служения в церкви проповедник вел себя как суровый управляющий и требовал от прихожан более щедрых пожертвований для постоянного обновления храма. Впрочем, бюджет разбивался вдребезги под воздействием возрастающих цен – с одной стороны и сокращения прихода – с другой, что становилось предметом разговора за каждым воскресным ужином во времена детства Шепа. Отец был подавлен, но в его едких, язвительных замечаниях по поводу богатства владельцев фабрики, их домов и спортивных машин Шеп научился различать легкие, едва заметные завистливые интонации.
Помимо ссадин и синяков, отец сломал бедренную кость на левой ноге. Не в силах оторваться от романа Уолтера Мосли, он читал его, спускаясь по лестнице. В сущности, случай был вполне в духе детективных произведений, хорошо, что не случилось ничего более серьезного, хотя сломанная кость в восемьдесят лет уже достаточно серьезно. К счастью, Берил находилась в тот момент в доме. Но к сожалению, она не обладала великодушием Клары Бартон, или, как сказала бы Глинис, «буфетный книжный шкаф рухнул, не выдержав груза забот», поэтому Берил ограничилась лишь оказанием первой помощи. Дальнейшее оформление бумаг, оплата счетов и транспортировка беспомощного старика – надо решить, может ли папа остаться дома, если нет, то где будет находиться, – все это теперь было заботой Шепа. Разговаривая вчера вечером с сестрой, он подумал, что она ведет себя как таксист, выгрузивший пассажира у больницы и теперь обзванивающий родственников, требуя оплаты счета.
В такой ситуации, разумеется, проще прикинуться сентиментальным. Но он, как любой разумный современный американец, столкнувшийся с проблемами со здоровьем, не может себе позволить тратить силы на эмоции и причитания. Услуги врача покрывает страховка «Медикэр», но только восемьдесят процентов; Шеп мысленно отчитал себя за то, что в свое время не оформил на отца полис «Медикэйд». Единственным приятным моментом было то, что кризис миновал. Что же касается расходов на сиделку и прочее, то помощи от Берил, с ее двумя грошами в кармане, ждать не приходится.