Другая жизнь

…Отжимания! Он до сих пор может отжиматься! И он еще жалуется? Не открыто, словно старается сдерживаться, но она слышит его разговор с самим собой, ощущает его внутреннее сочувствие к себе за вынужденную благородную жертвенность, знает и о низком самолюбовании, и о тайных планах. Заговор! Он обдумывает заговор! Он составил собственную картину Будущего, полагая, что она ничего не знает. Когда все будет «кончено», она-то знает, что он подразумевает под этим словом, с чем, а вернее, с кем будет «кончено», и он строит тайные планы на жизнь без нее, там не будет мастерской на чердаке, паяльной лампы, полировочной пасты, не будет ее самой физически…

Стоп. Подумаем о Будущем-Будущем. Осталось еще шесть месяцев химии. Конечно, это несправедливо. Уже прошли девять месяцев, целых девять месяцев процедур. Все должно было закончиться, но регулярные переливания, плохие анализы, «нет, ты слишком слаба, чтобы делать на этой неделе», продлили ее страшные испытания. Был февраль, все должно быть кончено! Спокойно, это со мной могло быть покончено! Нет. Спокойно. Расслабься. Ты выдержишь. Все преодолеешь. Шесть. Еще шесть. Подумай о конечной точке пути. Сосредоточься. На той стороне…

Будущая-Будущая Глинис! Обновленная и усовершенствованная! Как пылесос с новым мешком. Теперь она понимает. Она сохранит осознание этого и на той стороне. Все требовали от нее откровения, и она отвергала сам факт его присутствия, однако озарение все же имело место, но это было слишком личное, чтобы сообщать об этом во всеуслышание. Она заплатила за это знание высокую цену и оставалась единоличным владельцем.

Не существует того, чего стоит бояться. Создавать предметы, делать насечки, обрабатывать надфилем треугольные прорези в листе мягкого еще серебра – все это в прошлом было связано со страхом. Она боялась разочароваться, старалась не переступать границы заранее продуманного плана и, оценивая конечный результат, часто находила его неудачным, никогда не считала работу сделанной лучше, чем было на самом деле. А как же! Но сейчас ей стало казаться, что в этих самых рамках и есть основное очарование и залог успеха. Дизайн каждого нового столового прибора имел много общего с предыдущей работой, она придерживалась одной художественной линии, посему набор для салата прекрасно гармонировал со щипчиками для льда, несмотря на новый прием использования в декорировании стекла, во всех ее творениях угадывались даже одинаковые ошибки – в них было своеобразие, присущее лишь Глинис Пайк Накер. У ремесленников, идущих на поводу у желаний, вещи получались безликими. Они позволяли себе сделать все и получали ничего. Кроме того, она поняла, что, даже если вещь не получилась, она могла представить это так, словно точно выполнила свой замысел. Никакого риска никогда и не было. В ее жизни был лишь один рискованный момент: не сделать ничего. Не обретшие еще форму воздушные конструкции, живущие в воображении, казались утонченными, почти совершенными. Мысль вспыхнула, как озарение: общее представление второстепенно; исполнение первично. У нее был свой особенный взгляд. Она была повелителем металла. По сравнению с другими материалами – скользкой, податливой глиной, являвшейся простой грязью, и только; древесиной, частью расчлененного трупа некогда живого стройного дерева, – робкий, податливый, печальный. Она с уважением относилась к стеклу. Оно было верным помощником металла – истинного властелина мира.

Она давно и тщательно обдумывала эскиз рукоятки для ножей, которыми можно было заменить, например, скучные черные ручки у «Сабатьер» – возможно, она и сама могла бы сделать тонкое острое лезвие из высококачественной стали. Для рукоятки подойдет что-то выражающее сладострастие, чувственность, массивное и рельефное по форме, идеально выдержанное по весу, и, разумеется, никаких прямых линий…

Линии плясали и извивались в ее воображении, как иголка и нитка в руках вышивальщицы.

Ее влекла жесткая власть над материалом. Она представляла себе, что Будущая-Будущая Глинис мастерит в кузнице ножны, ножи для мяса, молотки, кастеты, декорированные сверкающими бриллиантами, или даже инструменты для пыток – не только филигранной работы ножи, но и предметы для истязания самой себя. Сверкающие серебряным блеском мешочки с сочащимся по капле ядом, месяцами маячившие над головой, подвешенные к штативу; до блеска отполированная поверхность переливалась при ярком свете. Возможно, она сможет увидеть самый страшный из всех кошмаров, поскольку для Глинис единственный способ обрести власть – путь Мидаса, чтобы все, к чему она прикасалась, превращалось в металл, из которого была создана и она сама, который она боготворила и чувствовала. Она смогла бы сделать и шприц с тугим массивным поршнем, который одним своим видом произвел бы фурор на всех выставках, и даже тончайшие иглы из белого золота для рынка товаров класса люкс. Рынок существовал, она видела это в «Каламбиа пресвитериан», видела своих товарищей по несчастью, сидящих в зловещих, до отвращения удобных креслах, принимая внутривенно очередную порцию смерти. Тех, которые ни на минуту не прерывали разговор по мобильному телефону и не знали: они должны радоваться, что у Глинис нет под рукой пистолета. Они желали простого, отвлекающего внимание лечения, дающего иллюзию тайного смысла. Она смогла бы изготовить целую серию предметов из металла для больных раком.

У нее, как и у Шепарда, были планы, но это были добропорядочные планы. Не те, что достойны лишь труса, считавшего себя уставшим человеком, несмотря на то что он даже не понимал значения этого слова. Планы не слабака, мечтавшего просто исчезнуть, ждавшего с нетерпением, ждавшего и обдумывающего все по ночам, полагая, что его никто не видит, как заключенный Алькатраса со своей ложкой.

Никаких ложек; они слишком мягкие, закругленные и безопасные. В голове Глинис вновь закрутились тысячи мыслей о том, что будет делать Будущая-Будущая Глинис. Только острые, агрессивные вещи, не позволяющие пойти на компромисс. Она начнет с ножей. В сущности, она может набросать эскиз рукоятки прямо сейчас, он станет трамплином для Будущей-Будущей. Нельзя терять напрасно ни минуты. Ее бедный муж всю жизнь копил деньги, тогда как самой ценной единицей было и остается время.

Путем невероятных усилий Глинис проделала то, что у обычных людей называется «встать со стула», и взяла карандаш и блокнот, лежащие у телефона. Обратно к столу. Теперь необходимо перевернуть страницу. Господи, кажется, на это ушла целая вечность. Она с трудом подцепила уголок бумаги непослушными пальцами. Руки… Не ее руки; не она, а они ею управляли. То же происходило и с ее телом – оно владело Глинис; и никак иначе. Пальцы были деревянными, она могла бы колотить по ним блокнотом и даже не вздрогнуть. Потрескавшиеся ногти, так бывает, если долго играть «в блошки», – обломанные края, потемневшие, ставшие почти фиолетовыми. Выглядят, как пальцы заядлого курильщика, решившего заняться ремонтом и постоянно промахивающегося молотком мимо шляпки гвоздя. (Она подпиливала их, когда Шепард не видел. Пальцы кровоточили. Но возня с ногтями, все равно выглядевшими тошнотворно, занимала ее часами.) С ногами было еще хуже, потому что на пальцах ног ногтей вообще не было; они смотрели на нее в постели десятью пустыми глазницами.

Карандаш был тяжелым, словно лопата. Она провела несколько раз грифелем по бумаге, поражаясь тому, как мало общего между этими штрихами и замысловатыми линиями в ее воображении – произведение искусства, столовые приборы, достойные быть творениями Генри Мура. Бросив рисовать рукоятку, она принялась выводить контуры лезвия, но и они получались нечеткие – прерывистые, словно пунктирные линии, невнятные, перекошенные.

Даже когда ей было три года, она рисовала лучше. Сделав над собой последнее усилие, она потянула за лист, тщетно пытаясь вырвать его, затем принялась стирать пятна и зигзаги, вид которых едва не вызвал у нее приступ гнева.

* * *

Глинис проснулась, обнаружив, что голова лежит на столе. Каракули в блокноте уже не имели никакого смысла. Смешно, но из нескольких размытых утренних размышлений вынырнула единственная, четко сформулированная мысль: «Дурацкий фонтан во дворе». Она немедленно прогнала ее прочь. Это неприлично. Откровенно говоря, ей были дороги фонтаны Шепарда. Конечно, это сумасшествие, но это был тот недостаток мужа, который ей нравился.

Отведя взгляд от блокнота, она заметила лежащий на тарелке сэндвич с тунцом и слишком толстым слоем майонеза, а также салат с пастой, яркие кусочки паприки и листики петрушки резали глаз. Нэнси, у нее есть ключ. Как приятно, что ей удалось пропустить этот момент выражения доброго отношения. При этом избежать необходимости благодарить за доброту. А больше всего радовало то, что не пришлось есть всю эту дрянь.

Должно быть, уже день. Пятница. Сегодня у нее посетители. Ненавистное мероприятие, как правило, однако сегодня у нее гостья, против встречи с которой она не возражала. Флика. Они похожи. Как странно, что теперь у нее больше общего с семнадцатилетней девочкой, а не с ее энергичной, великодушной мамой.

Глинис стала осторожно подниматься наверх, держась руками за перила; никто никогда не узнает, сколько сил она потратила на то, чтобы надеть чистый велюровый домашний костюм. Она задыхалась, как от быстрого бега, и, обессилев, припала к перилам, чтобы перевести дыхание. Почему-то в последнее время ей удавалось вздохнуть слишком поздно. Дышать уже поздно; глоток свежего воздуха был необходим гораздо раньше. Ноги болели; распухали внутри розовых пушистых тапок и нещадно чесались, кожа потрескалась. Не стоило ей засыпать на жестком кухонном стуле; от долгого сидения анальные трещины беспокоили еще сильнее – в те редкие моменты, когда ей удавалось опорожниться естественным путем, казалось, что в зад воткнули раскаленный стержень. Ядовитые какашки. Звучит как название рок-группы или название новомодного концептуального произведения, продолжения сказок А.А. Милна.

Обязательно надеть носки, чтобы скрыть распухшие щиколотки. Ажурная вязаная шапочка на голову, дабы не напугать гостей видом лысого черепа.

Обратно к лестнице. Она прибавила еще пару градусов на термостате, не обращая внимания на цифры, ее не волновала температура в доме. Она всегда мерзла.

Три тридцать. Кэрол обещала быть к четырем. Не придумав лучшего занятия, Глинис уставилась в окно, высматривая машину. Внезапно она ощутила знакомое, болезненное отвращение, как у собак Павлова.

Один из соседей занимался бегом. На нем были красивые штаны с лампасами и модные кроссовки с цветными полосками. На голове стильная повязка. Он выглядел невероятно гордым собой. В то же время весь исходил жалостью к себе, смешанной с чувством глубоко удовлетворения собственным поступком, в этом человеке было все то, что она так ненавидела в муже. В яркой спортивной куртке и спортивных перчатках он бегал вокруг поля для гольфа. Раскрасневшийся от усердия. Его не сдерживал даже пронзительный февральский ветер и снег. Да, конечно, беги, лицемерный болван. Думаешь, я не бегала? Подожди. Увидишь. В один прекрасный день, ха-ха, ты отправишься на обычный медицинский осмотр, и доктор вывалит на тебя кучу сложно произносимых латинских терминов, и что будешь делать, точно не побежишь вокруг поля; станешь благодарить всех святых, если удастся встать с кровати. Так что беги, беги, беги. Пока. Потому что ты сам себя не знаешь. Просто время еще не пришло.