Другая жизнь

Блуждая улочками Сгона или спускаясь с вершины Острожного холма, откуда просматривалась большая часть города, Орест чувствовал себя случайным прохожим, заблудившимся среди огромных декораций, где все пытается казаться не таким, каким является в действительности. Словно где-то там, за внешней оболочкой этих декораций, течет иная, тайная жизнь, укрытая от сторонних глаз.

И все же Оресту хватило минувших недель, чтобы не только ощутить присутствие этой жизни, но и научиться видеть ее проявления, как можно заметить абрис чьей-то фигуры за шторой в случайном свете автомобильных фар. Еще в первые дни пребывания в больнице Орест услышал истории, о неких бурденковцах, проводивших до войны в ее нависших над городом серых стенах медицинские опыты над людьми; о тайных культовых местах в окрестностях Сутеми; то и дело улавливал слухи об исчезновении людей или зверских необъяснимых убийствах, о странных явлениях, происходящих то тут, то там по всему городу… не считая того, что случилось с ним самим на Старом кладбище. Это и являлось ее истинной жизнью, которую тщетно пытались скрыть от внешнего мира зыбкие декорации, и имя всему было — Сутемь.

Через четыре дня после визита на кладбище Орест переселился в гостиницу, единственную во всем городе. Последствия аварии сошли почти на нет, и оставаться дольше в гнетущих стенах больницы не имело смысла. По объявлению в местной газете он продал ноутбук Филиппа, предварительно стерев с жесткого диска все данные, — значительно дешевле, чем тот стоил, но деньги постепенно заканчивались. Спустя еще три дня Орест решил вернуться домой; средств, вырученных за ноутбук, только на это и хватало.

Но прежде он должен был кое-что сделать. Вернуться на Старое кладбище. Причина теперь заключалась вовсе не в шепоте проклятых чисел, способных изъесть человеческую душу. Он хотел снова увидеть неведомую тварь в гробу Филиппа, словно знал, что без этого Сутемь его не отпустит, до конца дней обречет слышать ее далекий и так похожий на плач умирающего ребенка крик…

Он снова здесь. И все остальное представляется Оресту полнейшим deja vu, за исключением того, что работа продвигается скорее — благодаря добытой сноровке и перчаткам на руках. «Это практика», — думает Орест, и его губы трогает легкая темная улыбка. Снова так же многоязыко шепчет ветер лентами венков, сваленных за границей светового круга, сырой воздух так же полон измороси, но не так густ плывущий с реки туман, а небо не так плотно затянуто далекими тучами, и лишь ночное солнце, Луна, может наблюдать сверху, узнавая человека, вновь пришедшего творить святотатство.

Наконец острие лопаты встречает препятствием, издавая глухое «туп!», и Орест начинает двигаться еще быстрее. Эта лопата удобнее, у нее укороченная рукоять, не мешающая копать стоя в яме; он купил ее вчера, поскольку старую выбросил в растущие у ограды кладбища густые кусты, не собираясь когда-нибудь вернуться.

На сей раз из гроба не проникает никаких звуков и, поднимая крышку, Орест не ждет увидеть под ней Крысожора. Но и останков жуткой твари тоже не обнаруживает. Внимательно осматривает каждый сантиметр, пытаясь найти хоть что-то. Ничего. Только застывший в нелепо вывернутой позе Филипп; все залито высохшей темной кровью. Орест долго изучает раскуроченные дно и часть правой стенки гроба, откуда влезла белесая кладбищенская тварь, но не находит никаких ответов. Затем его взгляд вновь останавливается на Филиппе.

Что-то изменилось.

Разумеется, говорит он себе, ведь Филипп мертв и поэтому меняется. Но все же он выглядит каким-то уж слишком большим, объемным, гораздо больше, чем в прошлый раз. И еще… Орест удивленно сознает, что почти не ощущает запаха разложения, а ведь он должен был стать еще сильнее, не так ли? Потому что тот, кто заперт внутри гроба, как конфетная начинка, меняется, и не надо даже опускать фонарь, чтобы видеть, насколько сильно.

И все же запах почти полностью исчез, хотя процесс разложения явно не останавливался ни на минуту, о чем красноречиво свидетельствовали лицо и руки Филиппа. Филиппа, ставшего таким большим, ставшего значительно больше с тех пор, как Орест видел его пять дней назад. Одежда так сильно натянулась на груди и животе, что кажется, вот-вот разлезется на куски.

Орест осторожно касается живота покойника кончиком лопаты… Впечатление, будто изнутри Филипп заполнен жидкостью, как утопленник, месяц назад выпавший из лодки. С другой стороны, думает Орест, почему бы нет, много ли ему известно о подобных вещах, в конце концов, его отец не был гробовщиком — откуда знать ему, как должен выглядеть человек, две недели пролежавший под землей?

Он вспоминает о часах и присаживается, чтобы снять их с руки Филиппа, удивленно отмечая, что подумал об этом только сейчас. А может, все верно, так тому и должно быть? Орест поднимает левую кисть Филиппа, радуясь в душе, что не приходится касаться голыми руками кожи трупа, столько времени пролежавшего в могиле. Он долго возится с ремешком часов, туго охватившим вздутое запястье (в перчатках это крайне неудобно), и внезапно чувствует, как Филипп дергается… несильный, но заметный толчок. Будто что-то пихнулось — там, у него внутри.

И снова…

Еще несколько секунд и уже все тело Филиппа охвачено дикими конвульсиями, будто он паяц, не способный успокоиться даже после смерти. Орест оседает в угол ямы, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища.

«Тварь… — проносится у него в голове. — Это тварь… она что-то сотворила с ним…».

Из глотки Филиппа рвется хриплый клокочущий звук, напоминающий мощную глубинную отрыжку, а вместе с ним раздается еще один — выходящих наружу газов. Яму, словно нечистотами, заполняет ужасное зловоние, и Орест блюет себе на ноги.

Что-то яростно дергается, бьется в теле Филиппа, пытаясь выбраться наружу. Кожа на его шее лопается, выпуская темную вязкую струю прямо вверх до уровня земли, что-то раздирает одежду изнутри, Орест слышит треск ломаемых грудных ребер… и видит прорвавшуюся наружу костлявую бледную кисть с темными коричневыми когтями. Он видит тварь.

Среди лоскутов одежды и ошметков мертвой плоти он видит то, что было зачато в мертвой утробе Филиппа, и теперь выбралось наружу. Это медленно осматривает яму огромными, затянутыми катарактной пленкой глазами, щурится в свете фонарного луча и, наконец, останавливает взгляд на лице Ореста.

Но далее происходит нечто, уже находящееся по другую сторону безумия: Оресту кажется, что выражение твари постепенно меняется, в ее глазах он видит узнавание. И, против собственной воли отвечая на этот взгляд, потрясенный, сам обнаруживает знакомые черты…

— Нет… — шепчет Орест онемевшими губами. — Боже, нет… Фил?!

Тварь, то, чем стал Филипп, вновь родившись из собственной мертвой утробы, улыбается ему в ответ, обнажая остроконечные мясоедные зубы, и медленно кивает.

Орест будто вновь слышит слова, произнесенные в невероятно давнем разговоре: Филипп передает ему маленький клочок бумаги с логином и паролем и говорит о планах начать новую жизнь…

…где-то… как-то…

Свет, падающий в яму, неуловимо меняется. Так, словно кто-то прикоснулся к фонарю. Орест отрывает взгляд от того, что стало Филиппом, и смотрит вверх.

Их много. Они обступили яму кольцом. Два десятка огромных, живущих в темноте глаз.

— Домой… Я только хотел вернуться домой, — говорит Орест, и им целиком овладевают легкая печаль и почти счастливая апатия.

— Ты вернулся, — отвечает тот, кто стоит перед ним. — Ты дома.

А затем настает долгая-долгая тишина. И только ночное солнце шлет своим детям мягкий безжизненный свет…