Другие места

Дрожащими руками я открыл дверь уборной. Это же смешно, думал я. И еще: по тебе все видно. Ты весь светишься от волнения. Видишь, они от тебя отворачиваются? Другие соискатели. Они не хотят видеть твоего волнения, боятся, как бы не заразиться им от тебя. Я отошел от них, и, свесившись через перила, смотрел, как поднимается и опускается лифт, и пытался думать только об этом равномерном движении.

Первую половину экзамена я был скован и рассеян. Между мной и моим героем стояла стена, и я, двигаясь как лунатик, пытался перевоплотиться в него. Наверное, это было странное зрелище. И вдруг во мне что-то освободилось, словно из меня вынули пробку, и мой герой вырвался наружу. В монологе я ожил и приобрел силу.

После экзамена я чувствовал себя совершенно опустошенным, я смутно помню, как благодарил членов жюри, пожимая по очереди руку каждому из них.

Весь день я бродил по городу. Поехал на пароходике на Хуведёйа, валялся там на траве и тупо глядел на плывущие над морем облака. Время от времени я словно сбрасывал с себя это тупое состояние и удивлялся, что меня нисколько не огорчает, что я, наверное, провалился на экзамене. Но вялость, охватившая меня в уборной до экзамена, еще где-то пряталась во мне и отгоняла прочь все другие чувства. Вечером я позвонил Хенни. Она волновалась. Я рассказал ей про экзамен и сказал, что мне хочется побыть одному. А потом поехал к маме и переночевал у нее в своей старой комнате.

Через несколько недель меня вызвали на собеседование к ректору. Я не прошел на следующий тур, но этой даме хотелось поговорить со мной. Мне было интересно послушать, что она скажет. Хотя сказать можно было только одно. Экзамен-то я провалил. Она улыбалась, я сел на стоявший перед ней стул.

– Ты играл забавно, – сказала она. – Поэтому мне и захотелось поговорить с тобой.

– Я знаю, у меня ничего не получилось, я слишком нервничал.

– Да, в начале ты нервничал. Но потом, очевидно, успокоился.

– Именно так.

– Тебе кажется?

Я с недоумением взглянул на нее.

– Именно последняя часть твоего исполнения убедила жюри, что профессия актера не для тебя.

– Что вы имеете в виду?

– Что в твоем исполнении было много старания и мало таланта.

– Как это?

– Эта пьеса совсем не о том, что ты играл в последней части. Она о другом.

– Я не понимаю.

– В твоей игре была мощная энергия. И тем не менее ничего из того, что ты изображал на сцене, нас не тронуло. Создалось впечатление, что ты играл только для себя. Ты замкнулся в чем-то своем. По-моему, актерская профессия – не для тебя. Может, ты придумал бы себе какое-нибудь другое занятие?

Теперь я думаю, что она оказала мне большую услугу. Неприятная задача сообщить молодому парню, что его амбиции направлены не туда, куда следует, и что он вообразил себе нечто, чего нет в действительности. Если бы она не сказала мне этого после первого тура, я бы, очевидно, потерял три-четыре года, пока до меня дошло бы, что мне не дано быть актером. Что это был ложный след.

Несколько дней я ощущал пустоту, мне было грустно. Я был уверен, что она ошиблась, что такой образ мыслей типичен для ее поколения. Потом я понял, что никогда больше не стану пытаться поступить в Театральную студию и никогда больше не выйду на сцену. И мне стало легче, как будто я обрел свободу, сбросил путы.

Каждое утро я просыпался с чувством ожидания. Вокруг дома плавала густая тьма, и мне казалось, что она проникает в квартиру. Я отдергивал занавеску и лежа изучал тьму, силясь разглядеть в ней контур скрытого рисунка. Тепло от тела Хенни заползало под перину и окутывало меня. Я включал приемник и слушал голос дикторши, читавшей новости, но редко мог потом вспомнить, о чем она говорила.

Дочернее общество Aker RGI ASA подписало договор о продаже права на рыболовный промысел, принадлежавшего концерну Aker RGI совместно с американцами. RGI, Inc., самостоятельная дочерняя компания Aker RGI, продала восемь судов вместе с лицензией на вылов рыбы. Компания Norway Seafoods продала производственное объединение American Seafoods Company, которое управляет судами RGI, Inc., и компанию Frionor USA, занимающуюся дальнейшей переработкой рыбы.

Было начало октября.

Три дня в неделю я работал барменом в кафе-баре возле здания Тинга. По утрам там толпилось множество людей, желавших выпить кофе – капуччино, кофе с молоком, кофе мокко… К половине одиннадцатого хорошо если у стойки оставался хоть один человек, тогда мы включали радио, устраивали перерыв и пили чай. (Подавая кофе три часа подряд, я и подумать не мог о том, чтобы выпить хотя бы чашку.) Часто из приемника доносились те же слова, которые я уже слышал дома, обычно слово в слово. Тогда я пытался уловить новые нюансы в голосе дикторши. Слушал, как она то проглотит слово, то вдруг повысит голос к концу фразы. Содержание новостей меня уже не интересовало, я воспринимал слова как мелодии или мантры. Новости, передаваемые по радио, преследовали меня весь день, и вечером, когда я смотрел по телевизору последние известия, я искал в них уже знакомые по дневным новостям формулировки и так увлекался звучанием слов, что часто не мог уловить их смысл. Утром голос дикторши, читавшей новости, действовал на меня успокаивающе, и потом весь день я искал того же успокаивающего действия.

Чтобы разбудить Хенни, я стал гладить ее по животу. Она улыбалась, ей нравилось просыпаться от прикосновения моих пальцев. В то утро мы вместе приняли душ, и я помню, как ее бледная кожа прижималась к плексигласу душевой кабины. Времени на завтрак уже не осталось. Мы просто выпили по чашке чаю. Я обмакнул в чай печенье и потом долго держал его во рту. В центр мы поехали на трамвае. Фирма Хенни находилась в Вике.

Мне нравились эти утомительные утренние поездки на трамвае. Нас окружали люди, спешившие на работу, и наши тела повторяли неровные движения трамвая.

Хенни вышла на своей остановке, я обернулся, чтобы посмотреть на нее через заднее стекло. Она перебежала улицу перед носом у автомобиля. Дорогу ей загородил какой-то мужчина в светлом плаще, несколько секунд они стояли и смотрели друг на друга, потом она раскинула руки и обняла его. Я прошел в конец трамвая, мне хотелось увидеть лицо мужчины. Но трамвай свернул с площади, и я потерял их из виду.

Вечером мы собирались пойти в кино, и я встретил Хенни недалеко от кинотеатра. Пока мы пили пиво и разговаривали, я наблюдал за ней, ища чего-нибудь необычного в ее поведении. Она не рассказала мне о той встрече на улице, но в ее поведении я не заметил ничего необычного.

По дороге в кино я спросил у нее о том человеке в плаще.

Она засмеялась:

– Ты видел?

– Да, через заднее стекло. Я всегда смотрю на тебя через заднее стекло. Пока тебя видно.

– Как это мило с твоей стороны.

– Так кто он?

– Ах он! Мортен.

– Что еще за Мортен?

– Разве я тебе о нем не рассказывала?

– Нет.

– Несколько лет назад мы жили вместе. Сразу после гимназии. В последние годы он учился в Штатах.

Я больше не мог следить за действием фильма.

Всю ночь я проворочался в постели без сна.

Я думал о Мортене.

Когда Хенни проснулась, я, уже одетый, пил на кухне чай. Нетвердым шагом, в халате, она появилась на кухне, ладонью стирая с лица сон.

– Почему ты так рано встал?

Я раздраженно пожал плечами.

– Не мог спать? Что-нибудь случилось?

– Ничего не случилось.

Она села рядом и обмакнула печенье в мою чашку, потом пососала его. Я не поднимал глаз от чашки. Кусочек от ее печенья плавал на темной поверхности чая «Эрл Грей». Я подвинул к ней чашку и показал на крошки печенья, которые уже почти растворились в чае.