Другое начало

Соловьев напоминает, что авторитетного решения Вселенского собора о неправоте католического или, добавим от себя, также православного вероучения, насколько они расходятся между собой, не существует. Догматы filioque, непорочного зачатия Богоматери и безошибочности, присущей торжественному заявлению канонического главы Церкви, содержатся внутри признанных нашим Востоком текстов. В них эти догматы свернуто есть. Например, непорочное зачатие Богородицы упоминается в текстах четьих миней и акафистов.

Анна славная ныне зачинает чистую, бесплотнаго заченшую Господа.

Чистую во утробе зачала еси.

Миро благовонное в утробе зачала еси Анно. Голубицу прияла еси нескверную.

Иоаким и Анна, поношения бесчадства, и Адам и Ева от тли смертныя свободистася Пречистая, во святем Рождестве твоем.

Поем Святое Твое рождество, чтим и непорочное зачатие Твое.

В литургии Златоуста Богородица величается пречистой изрядно, т.е. преимущественно перед прочими небесными силами, что не имело бы смысла, не будь она чистой от рождения. Папа Пий IX оформил как догмат то, что церковь, причем в основном восточная, давно говорила в своей литургике [166] .

166

Николай Голицын. Материалы к изучению, какие были отношения древней Восточной Церкви к Римскому престолу // Символ 41, июль 1999, с. 228.

Продолжая те же наблюдения, Сергей Аверинцев указывает, что Запад и Восток расходятся не в христианском учении, которое едино, а в тоне, цвете, жесте, вкусе, т.е. там, где сближение в смысле перехода на одинаковые основания невозможно и ненужно.

Сколько-нибудь подлинный синтез типов христианской религиозной культуры — крайне трудная задача для будущего, которая потребует кропотливой работы. Я говорю о взаимоотторжении религиозных культур, а не о вероучительных разногласиях. Проблемы, духовно разделяющие сегодняшних православных и католиков — не в Filioque, не в догмате о Непорочном Зачатии и не в вопросе о точном моменте пресуществления Св. Даров, а уж скорее в области того, что о. Флоренский назвал«православным вкусом». Из всех особо непримиримых православных обличителей католицизма, которых я повидал на своем веку, самым искренним и глубоким был художник по своему дарованию, призванию и душевному складу, замечательный иконописец и богослов иконы. Он-то понимал, что говорит; но что он говорил? За каждым его словом ощущалась ревность художника, ратующего за чистоту стиля, для которого эклектизм есть скверна; ибо творчество как таковое толерантным быть не может. Дивергенция культур сказывается, конечно, и за пределами сферы собственно художественной; но дело все равно во «вкусе», в навыках поведения, в духовном такте, жесте, ритме и темпе — прежде всего, разумеется, богослужебном, но и общем, жизненном. На православный вкус Ватикан — чересчур государство; в католической перспективе наше духовенство слишком легко соглашается быть декоративным придатком к государству. Вот что сегодня смущает, задевает, разделяет — а вовсе не пункты, каталогизированные византийскими полемистами [167] .

167

С.С. Аверинцев. Будущее христианства в Европе // С.С. Аверинцев. София-логос. Словарь. Киев: Дух и буква 2001, с. 405–406.

Аверинцев говорит о синтезе тона, цвета, жеста, требующем искусства.

Задача синтеза остается весьма и весьма трудной; благоразумный христианин не может не страшиться всеобщей эклектико-синкретической неразберихи, грозящей доконать и без того расшатанное чувство духовного стиля и вкуса. Но зато решение этой задачи обещает неизмеримо облегчить борьбу с другими жизненными проблемами вселенского христианства. Христианский Запад остро нуждается сегодня в православном чувстве тайны, «страха Божия», онтологической дистанции между Творцом и тварью, в православной помощи против эрозии чувства греха; иначе те среди сынов и дочерей Запада, которые не устанут искать религии, достойной этого имени, будут все чаще уходить в сторону Востока нехристианского — например, в сторону Ислама. Но и христианскому Востоку не обойтись без западного опыта более чем двухвековой жизни веры перед лицом вызова, брошенного Просвещением, без всего, что оказалось наработано западной рефлексией над проблемами нравственного богословия и сопряженного с ним богословия права, без западного вкуса к терпеливому различению нюансов, без императива интеллектуальной честности; иначе жизненное право демократической цивилизации будет вновь и вновь разыгрываться у нас как козырная карта против христианства, которую на уровне веры«малых сих» крыть окажется еще раз нечем. Западное христианство так часто вправе напомнить нам:«Братия! не будьте дети умом» (1 Кор 14, 20). Мы же иногда имеем основания напомнить нашим западным братьям: «Начало мудрости — страх Господень» (Притч 1, 7) [168] .

168

Там же, с. 406–407.

«Крепкий» (Соловьев) раздор между близкими требует сначала, пока не восстановлено единство, нравственного подвига. Искусственное единство унии или изоляции создаст внутренний раскол. Уйти от раскола, когда для единства сил нет, нельзя и не нужно. Он один теперь напоминает о нераздельности исторического христианства.

Христианская Церковь в историческом смысле представляет собою примирение двух образовательных начал: восточного, состоящего в пассивной преданности божеству, и западного, утверждающего самодеятельность человека. Идеал Церкви не в слиянии этих двух различных действий, а в их согласовании. Соединенные Церковью народы Востока и Запада скоро разошлись в своем понимании этой самой Церкви. Восточные поняли по-своему, западные по-своему, и вместо того чтоб искать друг у друга восполнения этой односторонности, каждый стал искать только своего, принял свое одностороннее понимание за единственно истинное и безусловно обязательное [169] .

169

В.С. Соловьев

. Великий спор и христианская политика // В.С. Соловьев. О христианском единстве…, с. 47.

Единство такой высоты, какую имеет в виду Соловьев, может распасться, когда заботу о нем берут на себя люди. Человеческая неудача говорит не столько о невозможности, сколько о величии цели.

Сила духовной власти — в ее религиозном преимуществе, преимуществе особого служения делу Божию. Только во имя этого религиозного преимущества все силы мира должны быть подчинены духовной власти. Но когда она сама, забывая свой религиозный характер, прибегает для подчинения себе мира к средствам мирской политики — интригам, дипломатии, военной силе, — она тем самым отказывается от своего религиозного преимущества [170] .

170

Там же, с. 62.

Действуя человеческой силой ума или большинства, Церковь лишает себя реальной опоры. В наши дни дипломатическая и полицейская война чиновников ОВЦС и МП против Ватикана, например запрет визита Иоанна-Павла II в Россию, наводит на мысли о хрупкости православия, чего на самом деле нет.

Восточная Церковь, несмотря на отсутствие жизненной, практической связи между своими частями, несмотря на отсутствие строгого единства и порядка в своей организации и несмотря на происходящую отсюда неподвижность и бездеятельность, все-таки обладает внутреннею религиозною крепостью, благодаря которой она сохраняет и существенное единство своих основ и всю свою церковную особенность. Разобрать христианский Восток по частям, как об этом мечтают фанатики латинизма, — невозможно, ибо у этого Востока есть внутренняя духовная связь, есть своя церковная идея, свой общий принцип. В средние века это понимали и на Западе; так, великий папа Иннокентий III высказывал ту мысль, что Восточная Церковь представляет собой чисто духовную сторону христианства, есть Церковь по преимуществу Духа Святого. Так это или нет, но во всяком случае самостоятельный характер и значение Восточной Церкви — вне сомнения. Эта Церковь есть существенно-необходимая, неотъемлемая часть в полноте Церкви Вселенской.

Православный Восток никогда не может быть обращен в латинство, ибо в таком случае Церковь Вселенская превратилась бы в Церковь латинскую, и само христианство потеряло бы свое особенное значение в человеческой истории. Мы знаем, что в этой истории христианство явилось как соединение и внутреннее примирение восточного и западного образования в истине богочеловечества. Поэтому, если бы одно из этих образований получило исключительное преобладание с поглощением другого, то самый характер христианства в его историческом призвании был бы нарушен, оно перестало бы служить выражением и воплощением во всемирной истории идеи богочеловечества [171] .

171

Там же, с. 70.

Соловьев видел, как формальное обособление мешает свободно развернуться православию. Его суть не в догматических мелочах и местных привычках. Правды, что наша разность с Западом неустранима и нужна самому Западу, достаточно для нашего сохранения, лишь бы мы остались живы и деятельны. Если ревнители православия привязаны к живой стране, которой служат, они знают ее силу. К неприемлемому чужому надо относиться так же, как к негодному своему. У других много пороков, но разве на один порок числом их меньше у меня? Дороже доказательств нашей правоты участие в общем деле. Приехавший сюда входит в поле притяжения страны. Начав дышать ее воздухом, он так или иначе работает на нее, все равно, внутри ислама, католичества или православия.

3. Православный русский имеет полное право на уверенность, что только его сознание верно. Он обязан так жить. Но он обязан понимать и величие христианства. Оно больше чем думы даже очень сильного человека. Христианство дело человечества. Невидимая община Христа больше всего, что имеет дерзновение называть себя Его церковью. Его делу не случилось быть новым, а оно сама новизна. Реформа не эпизод общины, посвятившей себя Ему, а ее непрекращающееся состояние.

Можно допустить, что церковные власти в одном отношении совпадают с настроением большинства. Они не хотят в принципе ничего менять. Открытие и обустройство новых храмов не смена, а расширение старого.

Православие в плену прежде всего у государства, но оно также в плену у традиций, возведенных в абсолют, у эстетизма, заменяющего подлинную красоту духа, — страдает исторической закоснелостью [172] .

Вообще у нас в России в деле церкви, как и во всем, ревнивее всего охраняется благовидность, decorum, — и этим большею частью и удовлетворяется наша любовь к церкви, наша ленивая любовь, наша ленивая вера! Нигде так не боятся правды, как в области нашего церковного управления, нигде младшие так не трусят старших, как в духовной иерархии, нигде так не в ходу «ложь во спасение», как там, где ложь должна бы быть в омерзении. Нигде, под предлогом змеиной мудрости, не допускается столько сделок и компромиссов, унижающих достоинство церкви, ослабляющих уважение к ее авторитету. Все это происходит, главным образом, от недостатка веры в силу истины [173] .

172

Никита Струве. Православие и культура. Москва: Христианское издательство 1992, с. 19.

173

Из высказываний И.С. Аксакова о Русской Церкви // Владимир Соловьев. О христианском единстве…, с. 171–172.