Другой Париж: изнанка города

– У меня свои методы сбора информации.

Она переосмысливала мой пассаж минут пять, даже бутерброд жевать перестала. Потом спросила испуганно:

– Где же ты тогда собираешься жить?

– Пока не знаю. Вскрытие покажет.

– Но ты же не собираешься… – Алена побледнела, пытаясь соображать быстрее и тщательно подыскивая слова, – жить с ними на улице?

– Именно это я и собираюсь сделать. У меня большой опыт. Приходилось и с прокаженными в московском подвале жить, чтобы материал сделать. И сидеть в окопах, мотаясь по Чечне. Иначе не будет никакой журналистики, а только полное фуфло.

– Подожди… Но с тобой ведь может в любую минуту что-то случиться. Они же бомжи, отморозки! Тебя могут убить. Еще у них всегда такая вонь, грязь… Можно заразиться чем угодно!

– За меня не беспокойся – мне не привыкать. Кстати, подскажи, – а от какого слова происходит «клошар»?

– Не думала никогда об этом… Сейчас, попытаюсь сообразить… – Алена все еще переосмысливала предыдущую часть разговора и казалась очень загруженной. В то же время выражение ее глаз изменилось, с ее лица как будто слетела ненужная маска. Она осталась такой, какой была на самом деле: немного растерянной, угловатой девочкой. – Наверно, от «ля клош», колокольчик. Пустые люди, как колокольчики: ходят, звенят. Только их звон бесполезен и никому не нужен.

– Почему ты к ним так относишься, Алена?

– А как к ним еще можно относиться? – взорвалась девушка, и ее глаза сверкнули. Она была очень хорошенькой, когда злилась. Даже разрумянилась. – Я несколько лет жила в Италии без документов, черт знает в каких клоповниках, работала проституткой, танцевала в клубах, чтобы как-то на кусок хлеба заработать. Я бы тоже могла вот так сесть на пьяцце и сидеть, милостыню просить, опуститься, стать нелюдью. А я несколько лет билась день и ночь потому, что хотела хорошо жить! Я делала все, чтобы заработать себе то, что сейчас имею. И сейчас у меня все наконец есть: муж-француз, хоть и старше меня на тридцать лет и пьяница, зато теперь документы в порядке. Выучила язык, закончила МВА, нашла приличную работу и теперь живу в Париже, в нормальной квартире. Ненавижу дармоедов!

– А ты не допускаешь, что у них может быть какая-то своя философия, особый взгляд на мир? Может, они просто другие?

– Да фигня это все! Просто бездельники, нищие иммигранты, деградировавшие алкаши. Какая у них может быть философия? – изумилась Алена и посмотрела на меня.

– А нормальные люди могут клошарами быть?

– Никогда! – В тоне Алены была абсолютная убежденность.

– Все ясно, – кивнул я. – А скажи, Алена, ты про Джима Моррисона слышала что-нибудь?

– Моррисон? – Алена удивилась и на секунду задумалась. – Это тот самый обдолбанный музыкант? Жил в шестидесятые, кажется, лидер этих ненормальных хиппи? Он еще умер от наркотиков? Припоминаю что-то. Это полный кошмар! Что тебя в нем-то интересовать может? Его время давно прошло. И слава богу! Слушай, хватит уже про всяких наркоманов и уродов говорить, а? Мне уже на работу ехать пора, у меня там еще дела.

– О’кей, тогда забирай обратно деньги, вот и мои документы. Одежда и личные вещи будут в отеле. На ваше усмотрение. Когда мне понадобится компьютер, я позвоню. До связи!

Я махнул рукой на прощание и вышел из машины. У входа в отель обернулся. Алена сидела за рулем в состоянии глубокой задумчивости и расширенными от удивления или испуга глазами смотрела мне вслед. Ей уже обсигналились несущиеся сзади автомобили: паркуясь, она даже не включила аварийку.

Еще одну ночь я спокойно отдохнул в номере, а утром следующего дня позавтракал, натянул свои «рабочие» штаны цвета хаки, тельняшку, старые кроссовки, потертую куртку, аккуратно упаковал вещи. На столе оставил компьютер и, насвистывая, вышел из отеля навстречу парижским клошарам.

* * *

Начать я решил с набережной Сены. Все-таки, как ни крути, самое раскрученное клошарское место обитания, один из символов Парижа. Где еще их искать, как не там? Спустился по лесенке на бетонный парапет, осмотрелся. Прямо на противоположном берегу величественно возвышался Лувр. А передо мной, на сколько хватало взгляда, в обе стороны стояли добротные цветные палатки. Я подошел к одной из них. Неподалеку сидели ее владельцы, косматые мужчина и женщина неопределенных лет, и пили чай из алюминиевых кружек.

– Турист! Турист! – вдруг сорвавшись с места, завопил мужчина, роняя кружку и в два прыжка проворно оказываясь рядом со мной. – Мани! Мани!

– Фото, фото! – строя страшные рожи, заголосил лохматый обитатель другой палатки, тоже оперативно выдвинувшись в мою сторону.

Такого поворота дела я в принципе не ожидал. Вроде бы и оделся соответствующим образом, скорее бродяга, чем бо гатенький праздный турист, а все равно за своего не приняли. У меня было всего несколько секунд на раздумья: из близлежащих палаток, как голуби на хлеб, ко мне начали слетаться другие нищие. Щербатые, грязные люди подходили со всех сторон, окружая меня мрачным вонючим кольцом, тянули ко мне руки. И со всех сторон угрожающе слышалось:

– Мани! Мани!

– Доллар!

– Евро!

Я отступал медленно в сторону лестницы, пытаясь придумать, что предпринять. Глупо было бы нарваться на проблемы с клошарами в самый первый день сбора материала. Тем более спасаться позорным бегством.

– Ты не русский случайно? – вдруг пробился через толпу один из попрошаек, высокий, худой и рыжеволосый.

– Да, русский! – У меня уже даже не было сил удивляться.

– Пойдем отсюда скорее, а то тебя сейчас разденут до нитки! За туриста приняли, – властно сказал парень, смачно выругался и выдернул меня из толпы палаточников. Они недовольно заворчали, но стали медленно расходиться «по домам».

Мы быстрым шагом пошли вдоль набережной в неизвестном мне направлении.

– Это главные попрошайки Парижа, у них тут самые высокие расценки на все! – деловито сообщил незнакомец. – Хорошо, хоть у тебя фотоаппарата с собой не было. А то за съемку бы тоже денег взяли. Жадные они.

– Ты кто? – поинтересовался я.

– Да Гоша я, из Казахстана! – рассмеялся мой избавитель. – Мы тут через несколько мостов живем. Идем к нам в гости!

Я шел по набережной, усеянной палатками, надо мной напряженно гудели мосты. Я вдруг отчетливо осознал, что нахожусь совсем в другой, параллельной, жизни. Там, наверху, проносились автомобили. Люди спешили по делам, на работу, на свидания. По Сене неспешно проплывали катера и бато-муши, с которых доносились рассказы электронных экскурсоводов на нескольких языках и женский смех.

А я разговаривал внизу с каким-то рыжим оборванцем, и это была совсем другая жизнь, другой Париж, без всякого сомнения, другие люди. Параллельная реальность тех, кого называют клошарами. То, что мне нужно! Я начал понемногу внедряться в их жизнь.

– Куда мы идем? – спросил я.

– К своим, на нашу территорию! Не дрейфь, парень, чужие там не ходят! Как тебя звать-то?

– Тимофеем.

– Все классно, Тимоха! Закурить есть?

– Ага! – Я достал из кармана пачку «Мальборо лайт».

– Круто! – одобрил Гоша, извлек из широких штанин неопределенного цвета зажигалку и затянулся. – Давненько так не кайфовал! А еще дашь?

– Держи! – Я протянул Гоше всю пачку.

– Вот это другой разговор. Браток, все клево! – Гоша оскалился, обнажив редкие, подъеденные кариесом зубы.

– Гоша, ты клошар? – спросил я.

– Конечно! – осклабился он. – Я и мои родственники – настоящие парижские клошары.

– А от российских бомжей вы чем отличаетесь?

– Всем! Прежде всего тем, что живем в Париже – в сердце Европы, – сообщил Гоша с гордостью. – В России бомжи – это отстой, а тут мы – клошары, живем с комфортом. Нас на халяву кормят, поят, одевают. Иногда грузят в автобус и всех вместе везут на дезинфекцию, хотя помыться тут неподалеку всегда можно. Врачи осматривают. А туристы, кто посмелее, нас фотографировать приходят. Конечно, место не такое хлебное, как напротив Лувра, но не жалуемся. Мы вон под тем мостом живем. Нам, правда, пока не дали палаток. Мы еще недавно тут, осваиваемся. Но к зиме, может быть, всем выдадут. Мы же своим существованием деньги городу приносим, туризм развиваем. О нас заботиться надо!