Другой путь. Часть 2
Шрифт:
— Мне нужно видеть Иванову Надежду Петровну.
Она помолчала, как бы припоминая, и ответила:
— У нас такой нет.
— Как нет! Она отдыхает здесь.
— Иванова Надежда Петровна? Нет. Ни одной Ивановой и ни одной Надежды Петровны у нас нет среди отдыхающих.
— Нет?
— Нет. И не было такой пока еще в этом году.
Ее не было. Две тысячи километров проделал я, чтобы узнать это. Без нее обходилось это царство сказки, И дворцы эти создавались не только для нее.
Спускаясь по лестнице вниз, я уже не увидел девочек. Они ушли. А может быть, это были не девочки, а маленькие феи? И они просто-напросто
С таким намерением спустился я к большой дороге, огибавшей нижний поселок, и там едва не натолкнулся на высокого человека, стоявшего в молчании у придорожного кустарника. Я уже готов был пройти мимо, как вдруг он гаркнул во всю глотку:
— Генацва-а-ле!
Я остановился. На этом, кажется, пресекался мой путь к теплоходу. А он поднял с земли рюкзак и, пристраивая его у себя за плечами, сказал:
— Виноват я перед тобой, Акс… Акс… Аксентий Трухьяныч! Каюсь, виноват. Согрешил супротив тебя мыслями. Подумалось мне, что изменились финны и улетучилась из них традиционная честность. Но теперь вижу, что не улетучилась. Ты оказался верен своему слову и явился. Беру обратно свои сомнения. С радостью беру. Категорически беру. Бесповоротно беру. А теперь пошагали! Да?
— Да…
И мы пошагали. А как же иначе? Ведь мы об этом заранее договорились. Все шло как надо. Мы договорились, что пойдем, и вот пошли. Правда, где-то, у какой-то пристани меня ждал теплоход, отплывающий в Крым. Но что с того? Он ждал, а я шагал от него прочь. Он готовился везти меня морем на северо-запад, а я шагал по асфальту на юг, шагал куда-то к черту на рога рядом с Иваном, который некоторое время поглядывал на меня сбоку молча и наконец спросил:
— А с багажиком-то у тебя как, Акселентий? Не вижу его у тебя ни на горбу, ни в руках.
Я похлопал себя по карманам и сказал:
— Здесь у меня все: и бритва, и мыло, и зубная щетка, и даже зеркало.
— А-а! Ну-ну!
Мой шаг не совпадал с его шагом, и поэтому он придерживал свой. Обут он был в те же сандалеты на каучуковых подошвах, но белые брюки успел заменить коричневыми лыжными и поверх безрукавки натянуть серую полотняную куртку. Видя, что он заметно сутулится под своим грузом, я сказал:
— Дай мне рюкзак — я понесу.
Но он ответил:
— Нет-нет, что ты! В нем весу-то кот наплакал. Палатка да одеяло только и тянут. Я привык.
И опять мы некоторое время шли молча, уступая дорогу встречным и попутным машинам. Поселок все еще виднелся справа. Но постепенно дорога его обогнула и привела нас наверх, к перевалу, откуда мы последний раз оглянулись на огни поселка. Он оказался теперь далеко внизу и был виден весь. А рядом с ним за насыпью железной дороги затаилось море. Оно только у берега светилось кое-где неровным отраженным светом, а далее становилось невидимым, уходя своей тяжелой, беспокойной поверхностью куда-то в черную беспредельность.
Мы повернулись к поселку спиной и двинулись по асфальту на юг. Деревья справа от дороги и выступы гор заслонили от нас море.
Иван помахал ему напоследок рукой и сказал, соразмеряя свои шаги со словами:— Прощай же, море! Не забуду твоей торжественной красы и долго-долго слышать буду твой гул в вечерние часы! Генацва-а-ле!
Я спросил:
— Разве мы больше не увидим моря?
Он ответил:
— Как так не увидим! Мы же рядом с ним будем идти все время. Это стихи ввели тебя в заблуждение. Я их от избытка чувств произнес. Душа просит! Понимать надо, дорогой ты мой Аксель из Финляндии. Понима-ать! Как можно без стихов, если вокруг этакое благолепие! Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит! Как можно без стихов, господь с тобой! Горные вершины спят во тьме ночной. Тихие долины полны свежей мглой. Мурава лугов ковром стелется, виноград в садах наливается! Ой ты гой еси, добрый молодец! Ты умел гулять, умей ответ держать! Не шутки шутить, не людей смешить к тебе вышел я, басурманский сын! Вышел я на вольную дороженьку, на ту ли на дороженьку прямоезжую, кривоезжую, мимоезжую! Далеко ты, дороженька, протянулася! Широко ты, степь, пораскинулась, к морю Черному понадвинулась! В гости я к тебе не один пришел. Я пришел сам-друг с финном Акселем! Генацва-а-але!
Я выждал, когда он умолк, переводя дух, и спросил:
— А где мы опять увидим море?
Он ответил:
— Да тут же, в Кудепсте оно снова нам откроется. Вот спустимся вниз и выйдем к нему опять. Устраивает тебя вышеозначенное обстоятельство, уважаемый Суоми Иванович?
— Устраивает, если там пристань есть.
— Какая пристань?
— Такая, куда теплоходы подходят из Крыма.
— Из Крыма?
— Да. И которые потом опять уходят в Крым.
— А-а. Ну, такую пристань мы раньше Сухуми не увидим.
— Сухуми? Это где?
— Это в Абхазии.
— А в России где такая пристань?
— Что значит «в России»? Если ты подразумеваешь Российскую федерацию, то здесь ближайшая от нас большая пристань — в Сочи. Кстати, там и теплоход сейчас стоит. Вчера прибыл, а завтра днем в двенадцать десять дальше отправляется.
— Куда дальше?
— В Туапсе, Новороссийск, Ялту.
— А в Гурзуф?
— Зачем в Гурзуф? Он в Ялту прибывает, а Гурзуф там в двух шагах.
Так обстояли мои дела. В Сочи у пристани стоял теплоход, готовый уйти в Ялту, а я шагал прочь от этого теплохода, шагал быстро, подгоняемый уклоном асфальтовой дороги и длинными шагами Ивана. Что мне оставалось делать? Судьба опять сыграла со мной злую шутку.
Скоро наша извилистая дорога перестала идти под уклон. Она еще раз круто свернула вправо, выйдя к морю, потом так же круто свернула влево и далее повела нас по ровному месту, имея справа от себя берег моря, а слева — склоны гор. И тут я опять заговорил с Иваном, спросив для начала:
— Вот сейчас нам встретился автобус с людьми. Куда он поехал?
Иван охотно пояснил:
— В Сочи поехал вышеупомянутый автобус. Прямехонько по кривой дороге в Сочи.
— Он там к пристани подойдет или к вокзалу?
— А там от любой остановки до пристани рукой подать.
— А откуда он идет?
— А идет он от Адлера. Последний, очевидно, на сегодня. А следующие будут завтра: в девять двадцать, в десять тридцать и так далее.
— Где этот Адлер?
— Адлер — это то место, куда мы с тобой, милый Аксель, сейчас движемся, движемся, движемся, движемся.
— Мы туда придем сегодня?
— Нет, сегодня мы туда не придем.
— Почему не придем?
— Потому что мы сейчас будем баиньки ложиться.