Другой путь. Часть 2

— Да, не повезло нашему колхозу. То неурожай, то еще какое-нибудь стихийное бедствие. Захирели мы что-то за последнее время. И до чего ж досадно, братцы, что нечем гостей порадовать, желающих нашими достижениями полюбоваться!

Председатель, кажется, сообразил наконец, куда гнул троном. Глаза его перестали круглиться и снова ушли в пухлые щели, полные затаенного лукавства. Солидно откашлявшись еще раз, он подтвердил рокочущим басом слова агронома:

— Да, это справедливо, что и говорить. Отощали мы совсем, хоть в омут головой. Ни тебе хлебов как следует снять, ни овощей, ни сена. О прошлом годе, например, на трудодень колхозникам ни зернинки не перепало…

Тут агроном перебил его поспешно:

— Зерна, правда, выдали по четыре килограмма, как я уже сказал, но…

Председатель взглянул на него сердито, словно говоря: «Так какого же черта ты мне голову морочишь?». Я отвернулся, чтобы не мешать ему это выразить. Кинув опять короткий взгляд в зеркало, я увидел, что и агроном тоже скроил ему в ответ недовольную гримасу, которая выражала примерно такое: «Не умеешь врать, так не суйся!».

Одним словом, дело все определеннее клонилось к тому, чтобы позволить мне без помехи вернуться на станцию. И мысленно я уже шагал туда. Торопиться, правда, было не обязательно. На обратном пути можно было даже прилечь у того ручья. Пусть пожурчит мне еще раз на прощание об отдаленных местах России. А пока что я делал печальное лицо, как бы в сочувствие их бедам, и, стоя к ним боком, выжидал подходящего момента, чтобы шагнуть через порог. Председатель тем временем выправлял свой промах. Он говорил:

— Да, только зерном и спаслись. Но ведь одним зерном не прокормишься. Его продать нужно, чтобы промтовары купить и всякое прочее. А только ли промтовары человеку надобны? Ему необходим и всякий другой продукт. А где его взять, если погорело все от засухи?

Тут агроном опять перебил его:

— То есть затопило дождями, как я уже сказал.

Опять они свирепо глянули друг на друга. Но на этот раз председатель уже не запнулся и продолжал гудеть, выкладывая все новые и новые сведения о страшных бедствиях своего колхоза:

— Н-да, такое дело! Где затопило, а где и погорело. Вдвойне пришибло. Как тени люди бродят. Ни тебе купить чего, ни тебе так подобрать. Слезы сплошные. А тут скот с чего-то падать начал. Птица вся передохла…

Так вот обстояли у них дела. И ты, Юсси, был бы доволен сверх меры, услыхав такое подтверждение всем твоим предположениям. Этот председатель, с виду как будто веселый, развернул передо мной далеко не веселую картину своих колхозных дел. И он открыл бы мне, наверно, новые глубины людских бедствий в своем колхозе., а может быть, и по всей России, не будь рядом с ним агронома. Тот помешал этому. Считая, должно быть, что председатель и без того много выдал мне их скрытых тайн, он умышленно громко зевнул, заглушая его слова, затем спрыгнул со стола, громыхнул стулом и сказал:

— Да что там говорить! Плохо дело! Дай бог до нового урожая дотянуть.

И председатель, с готовностью подхватывая это новое сомнение, прогудел уныло:

— Да где уж там дожить! Не дожить. Уже теперь многие врастяжку лежат. Стоном стон стоит по деревням и весям…

Но агроном снова перебил его. Он понял, кажется, что председатель готов забрести в своих признаниях бог знает до каких пределов, и потому свернул разговор на другое. Он сказал:

— Я вот что придумал…

Тут председатель опять с опаской покосился на агронома, словно ожидая упрека еще в каком-то промахе. Но тот успокоил его движением руки и продолжал быстро, не давая председателю раскрыть рот:

— Я думаю порекомендовать нашему уважаемому гостю «Зарю коммунизма». Как ты на это смотришь?

Председатель кивнул, хлопнув ладонью по столу.

— Правильно! Вот это справедливо придумано!

— Если, разумеется, наш высокоуважаемый гость сам ничего не имеет против.

Сказав это, рыжий агроном взглянул на меня вопросительно. Но я не совсем понял его намерение и потому только пожал плечами. А он растолковал это по-своему и сказал:

— Вот и прекрасно! А принимать гостей там умеют. Что другое, а этому их не учить. Вот и пускай погостит у них рекомендованный ленинградским профессором товарищ. А затраты могут отнести за наш счет. Сейчас я черкну два слова Миронычу — и все будет в порядке.

Я все еще не понимал, что он там затеял, но уже почувствовал неладное. И, пробуя спастись от этого неладного, я вышел тихонько боком вон из второй комнаты в первую, делая вид, что разглядываю таблицы и плакаты на стенах. Это хорошо, что они развесили в своей конторе для моего удобства плакаты и таблицы. И уже близка была от меня наружная дверь, которую осталось только толкнуть рукой, чтобы вырваться на свободу. Но к этому времени рыжий успел написать свои два слова. Выйдя из второй комнаты, он протянул мне запечатанный конверт и сказал:

— Вот, пожалуйста! Передадите это ему в собственные руки — и все будет устроено.

На конверте стояло чье-то имя. Я спросил:

— Где я должен это ему передать?

Он опять удивился:

— Да там же! В «Заре коммунизма».

— А где эта «Заря коммунизма»?

Он опять удивился:

— Я же сказал: на Оке. — Но тут он спохватился: — Да! Ведь прямой дороги туда от нас нет. — Он призадумался и вдруг, хлопнув себя ладонью по лбу, обратился к девушке: — Нина, узнай быстренько, машина, которая была у нас проездом из лесничества, ушла или нет?

Девушка расспросила кого-то насчет этого по телефону и, не вешая трубки, сказала агроному:

— Нет, стоит еще. Возле столовой.

Тот обрадовался:

— Вот хорошо-то! Скажи, чтобы подождала. От нас к ним человек поедет.

Девушка передала его слова в трубку. А он сказал мне с улыбкой:

— Вам повезло, Под счастливой звездой, видно, родились. Идемте.

И, открыв наружную дверь, он вежливо отступил на шаг в сторону, приглашая меня пройти первым.

Да, мне повезло, конечно. Все дальше уносило меня от моей женщины куда-то в бездонную глубину их коварной России, и не было от этого спасения. Я осмотрелся. Голова моя работала с отчаянной скоростью. У стены стоял табурет. Если бы схватить этот крепкий, добротно сработанный табурет за ножки и ударить им агронома по его светло-рыжей голове, то как развернулись бы события дальше? Вот я ударяю, и агроном падает, не успев переступить порог. Но, увидя это, непременно вскрикнет девушка, и прибежит из второй комнаты председатель. А он крепкий мужчина. Его придется ударить раза два-три, прежде чем он утихомирится. Ну, хорошо. Этих двоих я убью. А как быть с девушкой? Телефонные провода я перерву, чтобы она не позвала на помощь других людей, но как ударить этим грубым табуретом по ее нежной красивой голове, которая так нужна ей для разных сложных подсчетов, особенно в те моменты, когда перед ней появляется посетитель?

Все эти соображения пронеслись в моей голове за то короткое время, пока я кивал с благодарностью агроному, имея в виду его вежливость, и пока переступал порог, выходя первым на крыльцо. На крыльце мы с ним оказались один на один. Однако теперь нас было видно с улицы. И если бы я убил на крыльце агронома, то заодно мне пришлось бы убить всех проходивших по улице, чтобы не оставить свидетелей. А их было много, идущих туда и сюда, и у меня, пожалуй, устала бы рука, убивая их всех. Не стоило их убивать. Бог с ними, пусть живут!

Подарив таким образом жизнь тем, кто находился в это время на колхозной улице, я спрятал письмо в карман и зашагал мимо них, сопровождаемый рыжим агрономом. Не знаю, куда он меня вел, но хорошего я от него не ждал. Недаром говорят, что все рыжие люди полны плутовства, какая бы нация их ни породила. Собрать бы их со всего света в одну республику — вот где закипело бы веселье!

Я шел по улице деревни, поглядывая на добротные деревянные дома, стоявшие по обе ее стороны за легким зеленым заслоном цветников и палисадников. По их виду трудно было бы догадаться о тех бедствиях, какие постигли этот колхоз. Ребятишки попадались мне навстречу краснощекие, упитанные. Женщины тоже были румяные, налитые, загорелые. Не хуже выглядели и мужчины. Ни одного из них я не увидел нигде лежащим от голода врастяжку, на что с такой горестью жаловался председатель. Все лежащие врастяжку были убраны с моей дороги, а навстречу мне подсунуты те, кто еще сохранил какую-то видимость жизни. И ты, Юсси, удивился бы тому проворству, с каким это все было проделано.