Другу смотри в глаза (сборник)

Ехали мы на ВИЗ долго: ВИЗ – это район такой в городе, где находится Верх-Исетский металлургический завод. И пока ехали, я совсем успокоился, подумал: а здорово я в «самоволку» убежал, вот узнают ребята в роте, перестанут дразнить «маменькиным сынком».

Как только объявляют нашу остановку, мы выпрыгиваем с задней площадки на асфальт. Остановка на взгорке; отсюда, как ручейки, растекаются вниз дорожки – к магазину «Одежда», к Исеть-реке, к зданию завода. И по той дорожке, которая петляет к реке, мы побежали весело и восторженно: спуск был крутой, дух захватывало! Там было пересечение нашей дорожки и асфальтированного тротуара, и вот мы бежим, и уже нельзя остановиться, а я вдруг вижу, что Колька летит прямо на нашего офицера-воспитателя майора Петрова. Внутри у меня так все и оборвалось. И не успел еще никто ничего сообразить, как Колька с налету врезался в майора, тот успел только вытянуть вперед руки, принял на себя бегущего Кольку, чуть приподнял его и спружинил удар. Все это майор сделал с легкой усмешкой, даже как будто весело, сказав: «Оп-па! Ну, даешь, боец!» – пока… не заметил вдруг меня. Не хотел бы я больше увидеть, какие у него были глаза! Обычный день, вторник, и вдруг… кого же он увидел в городе? Суворовца из своего взвода! Откуда он взялся? Почему? Мысль о том, что я сбежал в «самоволку», не сразу даже пришла ему в голову: он всегда думал обо мне хорошо, ставил меня в пример, и вот… Я бежал, всем корпусом подавшись назад, тормозил: лучше б я провалился сквозь землю, растворился бы в воздухе, чем… так я и не смог затормозить – мягко, но врезался-таки в офицера-воспитателя.

– Так… – протянул майор Петров. – Та-ак, товарищ суворовец! (Он даже по фамилии меня не назвал.) Это что же это такое… На первом году уже в самовольную отлучку отправились?! И кто?! Отличник учебы! Гордость взвода! Не ожидал…

В это время на развороте заскрипели тормоза трамвая; помню очень хорошо, этот скрип как будто спас меня: слова майора потонули в трамвайном шуме.

– Дяденька майор, дяденька майор, – залепетал Колька. – Это я… мы с дядей Ваней… мы за лекарством в город… он не виноват. Это я… я…

– Не «дяденька майор», – буркнул я, – а товарищ майор. – И отвернулся.

– Товарищ майор, товарищ майор, – лепетал Колька, – он на фронте воевал… у него ранение… он не смог сегодня, мы…

– Ничего не понимаю, – нахмурился майор. – Кто на фронте воевал?

– Дядя Ваня! Мы приехали, у него рука совсем разнылась… его под этим… как его… под этой… под Ельней контузило… Ему Володю посмотреть охота в суворовской форме… а он не может…

– А вы что молчите, товарищ суворовец? – строго спросил меня майор. – Спрятались за спину гражданского мальчика! Надо отвечать за свои поступки.

– Так ведь он ни при чем… – снова начал Колька.

Вокруг нас собирался народ, смотрели на нас с Колькой жалостливо, а на майора просительно.

– Ну-ка отойдем в сторонку! – показал майор рукой. – Разрешите, граждане. Разрешите, разрешите! – И когда мы отошли, спросил: – Ну, что там у вас за дядя Ваня такой?

– О, дядя Ваня! – восхищенно выпалил Колька. – Он гвардии старшина запаса огнестрельного минометного батальонного полка!

– «Минометного батальонного полка», – усмехнулся майор Петров и, повторив: – «Минометного батальонного огнестрельного»! – даже рассмеялся. – А ну, где он у вас живет, гвардии старшина запаса? Показывайте! – И обратился ко мне: – А с вами, товарищ суворовец, разговор особый. Пусть вот ваш дядя Ваня полюбуется на вашу дисциплину.

– Он не мой дядя Ваня. Он его дядя Ваня, – буркнул я.

– Вы уже и пререкаться научились? Не зна-а-ал…

– Мы в город к бабушке приехали, у нее травы разные… Бабушка-то у нас ой старенькая, хлопочет около дяди Вани, совсем он занемог…

– Понятно… «занемог», – снова усмехнулся майор гражданским словам Кольки.

Сначала дядя Ваня ничего не понял – подумал, мы его навестить пришли, я и мой офицер-воспитатель, вот какие хорошие да внимательные, а потом, когда услышал, что я в «самоволку» сбежал, нахмурился:

– Ну, Колька, я с тобой дома поговорю! Тут тебе не в поселке у нас, тут военное училище. Зачем Володю сманил?

– Дядя Ваня, я сам! – сказал я. – Он не виноват.

– «Сам»… Знаю я, как вы выгораживаете друг друга. Вот у нас случай был… простите, товарищ майор, вы на каком фронте воевали?

– На Белорусском.

– Соседи, значит. Мне на 2-м Украинском пришлось одно время… А случай, значит, такой… – Дядя Ваня выпустил густую струю дыма (он всегда курил козью ножку). – Слышь, мать, – обернулся он, – ты там сообрази чего-нибудь на стол.

– Чего? – Бабушка приставила к уху ладошку.

– На стол, говорю, мам… сообразила бы чего-нибудь.

– А, ну да, ну да, Ванюшко.

– …а случай, значит, такой. – Дядя Ваня снова выпустил струю дыма. – Я батареей командовал, вызывает меня комбат: «Где там наводчик у тебя… Прокофьев, кажется?» – «Так точно, товарищ комбат, наводчик Прокофьев!» – «Он у тебя что, военного языка не понимает? Ему где приказано быть: на КП? Или где?» – «Так точно, товарищ комбат. На КП! Разрешите доложить: легкая контузия у него. Через два часа будет на КП!» – Выгородил я его. А контузия была… знаете, как оно на фронте, товарищ майор… Отпустил я его перед боем с медсестрой попрощаться. Любовь у них была. Вернулся от комбата, а вместо блиндажа, куда он пошел, воронка. Прямой фугасной накрыло… Да-а… – глубоко затянулся дядя Ваня. – Выгородил вот его, хотел как лучше, а оно, вишь, как вышло…

– Вот и он не понимает, – кивнул майор на меня, – что убежал, а случись военная необходимость – бойца нет на месте. ЧП! Солдат должен быть всегда на своем посту, такова суть военной жизни.

– То-то и оно, – сказал дядя Ваня. – Но сейчас не поймут они, товарищ майор, для них это слова, игра.

– Хотел я его, – продолжал майор, – из барабанщиков исключить. Скоро военный парад… отличник учебы, один из лучших барабанщиков – и вот «самоволка». Таким суворовцам не место на военном параде.

– Ой, дяденька майор! – взмолился Колька.

«Дяденька…» – передразнил я его про себя со злостью.

– Оно, конечно, так, – вздохнул дядя Ваня. – Но с другой стороны… Ну, с наступающим праздником, товарищ майор!

– Спасибо, мне нельзя. Служба. А вас от всей души с праздником!

– Спасибо! – широко улыбнулся дядя Ваня.

– Ладно, – вдруг сказал майор, – на первый раз объявлю ему выговор, а в параде пусть участвует.

– Ой, дяденька майор! – обрадованно вскрикнул Колька.

«Эх ты, дяденька, дяденька…» – ликующе передразнил я его про себя.

– Не к кому-нибудь все-таки убежал, – продолжал майор, – а к гвардии старшине запаса огнестрельного минометного батальонного полка!

– Чего? – удивился дядя Ваня. – Чего, чего?

– Так представил вас племянник.

И тут они оба как засмеются! И мы с Колькой тоже рассмеялись; дядя Ваня смеялся до слез…

…Незаметно я все-таки заснул.

Утром, когда нас выстраивают в училищную колонну и под звуки военного марша мы шагаем к площади 1905 года, невозможно передать чувство радости – на грани ликования, счастья, восторга, которое переживает каждый из нас, а тем более мы – суворовцы-первогодки, барабанщики, идущие впереди общего строя! Я знал, нас любят в городе, но никогда не думал, что так сильно; со всех сторон неслось: «Суворовцам, ура-а!..», «Да здравствуют суворовцы!», «Советской Армии, ур-ра!..», «Слава воинам-защитникам, слава суворовцам! Ур-ра!..» Гремели барабаны, печатался шаг, слышались команды, заливалась труба горниста, из распахнутых окон неслись военные марши, высовывались люди, бросали цветы, флажки, трепетали в окнах занавески, развевались флаги, вдоль строя по тротуару бежали мальчишки, кричали: «Ур-ра, ур-ра, суворовцам!» – и такой это был пестрый, разнородный, как бы даже красочный шум, какой случается только в праздники! И небо сегодняшнее – нежного голубого оттенка, с мелкими перистыми облачками, быстро летевшими за ветром (день был ветреный), и солнце, еще только разгоравшееся, по-весеннему мягко сыпавшее на город лучистое тепло, и резкий запах вырвавшихся из почек тополиных листьев, и вся в нежном цвету молодая акация, ровными рядами провожающая наш строй, – все это заполнено светом, весной, воздухом, красками и радостью. Как приятно маршировать по такому городу в такой день, в таком строю! Весь этот путь – от училища до площади 1905 года – показался мне цветным сном…

А когда войска замерли на площади, и куранты пробили ровно десять часов утра, и над морем людей повисла секундная глубокая тишина, волнение мое, как и волнение моих товарищей, достигло высшего предела. Плохо помню, как наконец – по команде – мы ударили в барабаны, и наша коробка двинулась вперед. Как мы шли, что делали мои руки, что я видел, что слышал, как мы проходили мимо трибуны, как нас приветствовали – ничего этого я совершенно не воспринимал, движения были автоматические, никогда в жизни я не чувствовал себя столь растворенным в чем-то огромном и великом, что просто несоизмеримо с жизнью одного человека, тем более мальчишки. Опомнился я, когда мы, пройдя площадь, свернули в переулок, вышли на параллельную главному проспекту улицу и слились с демонстрантами; как их было много! – на несколько километров протянулись они вдоль улицы: ждали своего часа, когда закончится военный парад (после нас пошла техника), и уж тогда по улице Ленина, по площади 1905 года мимо трибун пойдут они с флагами, транспарантами, лозунгами, портретами, шарами, цветами – рабочие, инженеры, строители, студенты, школьники. Сейчас они ждут, а мы шагаем строем мимо них, и наш барабанный бой, и марш нашего оркестра, и приказы командиров – все это сливается с песнями демонстрантов, их весельем, криками и шумом. Вот здесь пляшут прямо на улице под гармонь, вот здесь студенты поют песню под гитару, собравшись в круг, вот здесь снова пляшут, а вот здесь затянули старинную революционную песню, щеки старичков и старушек пунцово разгорелись, глаза по-молодому блестят, и молодо-энергичны все их движения, а на груди – алые банты или красные гвоздики. А вот здесь что-то репетируют: на машине, обтянутой кумачовым материалом, стоит мужчина и, как будто дирижируя руками, командует: «Рабочим прокатного цеха – слава!» – «Слава!» – как эхо откликаются демонстранты. «Славным нашим женщинам-труженицам – ура!» – «Ура!» – подхватывает эхо. А мы идем дальше, мимо новых и новых демонстрантов. Где-то продолжается парад, где-то с ревом идут и идут эшелоны танков, самоходок, орудий и ракет, а мы, буквально потонув в людском море, возвращаемся в училище. Командир роты объявляет нам благодарность. Мы уже пришли в себя, мы уже и видим, и слышим, и понимаем, и как приятно сознавать, что со своей задачей мы справились отлично, хотя и были как во сне от волнения; командующий парадом передал суворовцам-барабанщикам личную благодарность, командир роты объявил ее нам, и теперь мы полны удовлетворения, а главное – как-то спокойно-спокойно теперь на душе, мы расслабились и идем свободным шагом…