Друзья и соседи

— Пожалуйста… Товарищ директор, я студент Московского высшего технического училища. В ближайшие дни уезжаю далеко со строительным отрядом…

Девушка пожала плечами:

— В огороде бузина, а в Киеве дядька.

— Я вас не понял, товарищ директор.,

— Не вижу связи, — пояснила девушка.

— Если вы прекратите дождь, она сразу же уйдёт… Кто она? Минуточку, сейчас вам сообщу, — он закрыл ладонью микрофон, — директор хочет знать ваше имя и фамилию…

— Тумаева. Вера, — ответила девушка.

— Ясно. Ему нужны ещё кое-какие данные… Вы москвичка?…

Вера не ответила. Так ли уж необходимо рассказывать ему о себе? Ещё полчаса назад она и не подозревала даже о его существовании. Не загнал бы её сюда ливень, не было бы ни шуток, ни вопросов, ни этой забавной игры в телефон.

— Директор ждёт ответа, — напомнил Сергей.

— Передайте ему, что в Москве я проездом…

— Да? Ну и как вам Москва?

— Скажите ему, что каждый приезд в Москву для меня праздник.

— А если не секрет, а каких краях вы живёте!

— Далеко. На Байкале.

— А где именно?

— Как приедете, сразу налево.

— Ясно. А работаете где?

— Там же и работаю. В лимнологическом институте,

— Вы поняли? — спросил в трубку Сергей. — Да? А я не понял.

— Лимнология — наука, которая занимается изучением озёр. Проще сказать — озероведение.

— Это где-то в парке культуры и отдыха, — с нарочитой небрежностью сказал Сергей, но Вера выхватила у него трубку и повесила её на рычаг.

— Было бы вам известно, что эта наука имеет большое народнохозяйственное значение и для рыбоводства, и для гидрологии, и для химической промышленности…

Вера вынула из сумки расчёску и принялась наскоро приводить в порядок свои мокрые волосы.

— Ваша просьба отклонена, — сказала она, улыбнувшись. — Как вы можете убедиться, дождь уже на исходе.

Сергей тяжело вздохнул:

— Такая уж у меня судьба. Стоит мне только что-нибудь захотеть, обязательно получается не так… Представляете, подал в институт, начал сдавать экзамены, думаю: наберу пятнадцать очков из двадцати — и я в порядке.

— И что же?

— Не вышло. Набрал девятнадцать.

Вера сочувственно покачала головой:

— Да, если уж не везёт, так не везёт.

— Идём дальше. Занимаюсь лёгкой атлетикой. Ставлю цель: стометровка — одиннадцать ровно. А в итоге ничего похожего. Начались соревнования, я показываю десять и семь…

— Если надумаете заказывать себе памятник при жизни, приезжайте на Байкал. Там в Слюдянке любой мрамор — и белый и розовый.

— Это я учту, — кивнул Сергей, «Так мне и надо. Расхвастался. Глядите, мол, какая перед вами гармоничная личность».

— Вот и кончился наш дождь.

— К сожалению. — Сергей вздохнул. «Она сказала — наш. Интересно, как это понимать? Наш в смысле общечеловеческий, как явление природы, или наш в смысле— наш, то есть её и мой? Спрашивать я об этом не могу, нет пока оснований».

— А теперь скажите, как мне отсюда добраться до центра?

— Можно доехать на двадцатом троллейбусе, а можно и пешком, — сказал Сергей. «Сейчас она, конечно, скажет: «Лучше на троллейбусе».

Вера немножко помолчала.

— Пожалуй, лучше пешком…

— Конечно. Выйдем на Ленинградский проспект и дальше по улице Горького.

— Принято единогласно.

И они пошли по Беговой, умытой отшумевшим ливнем.

Вокруг, куда ни глянь, блестело всё, что способно блестеть, — и разноцветные машины, и отяжелевшие кроны деревьев, и скульптуры коней, вздыбленных над зданием ипподрома.

Их обогнала ватага ребятишек. Шлёпая босыми ногами по лужам и отчаянно брызгаясь, они визжали от удовольствия.

Сергей и Вера свернули на проспект.

Над Москвой стоял летний день, полный света и синевы.

Сватовство майора

Примерно неделю назад на факультете пронеслась тревожная весть о том, что наши стойкие, незыблемые ряды холостяков собирается покинуть майор Гришаев.

Сами понимаете, когда мы в субботу вечером встретились в клубе и в гостиной позже других появился задумчивый и несколько рассеянный майор Гришаев, разговор возник сразу.

— Товарищи, — начал капитан Козаченко, — что ни говорите, а влюблённость накладывает на человека особый отпечаток. Влюблённый начинает терять память, он забывает о том, кто ему содействовал и вывел его на дорогу счастья…

— К чему это лирическое отступление? — спросил Гришаев.

Козаченко укоризненно покачал головой.

— Вы посмотрите на него. Он считает, что его друзья, и в частности я, ни при чём.

— Человек — сам кузнец своего счастья, — торжественно произнёс Гришаев и незаметно для Козаченко подмигнул нам.

— Ах, вот оно что! — воскликнул Козаченко. — Ладно! Прошу внимания, товарищи офицеры. Давайте разберёмся…

Мы сдвинули кресла. В голосе Козаченко зазвучали прокурорские нотки:

— Товарищ майор, не можете ли вы нам сообщить, какое вы недавно дали объявление?…

— Обыкновенное. «Одинокий офицер снимет комнату сроком на один год».

— Прекрасно. А чей номер телефона вы указали в этом объявлении?

— Поскольку у меня нет телефона, дал твой номер. Ну и что?

— Минуточку. Значит, так. Я сижу вечерами дома, работаю, составляю конспект по военной истории, и мне приходится то и дело отрываться. Желающие сдать комнату одинокому офицеру звонят мне. Я записываю адреса и телефоны и вместо благодарности выслушиваю от майора Гришаева безответственные заявления вроде того, что «человек — сам кузнец своего счастья».

— Так оно и есть, — сказал Гришаев.

— Минуточку, вас вызовут… Так вот. Собрался я как-то в театр и, уходя, попросил, чтобы домашние записали номера телефонов всех, кто будет звонить. И вот s этот самый вечер позвонил мне майор Фомин, Попрошу майоре Фомина дополнить мои показания. Ничего, можете отвечать сидя, — сказал Козаченко Фомину, хотя тот вовсе и не собирался вставать