Друзья и возлюбленные

«Интересно, – подумала девушка, – не потому ли две другие дамы так поспешно покинули гостиную? Все ли стыдятся собственного ничтожества под взглядом ваших чистых доверчивых глаз?»

Тут ей на ум пришла одна мысль.

– Мне показалось, папа многое успел рассказать вам за ужином. О чем вы разговаривали?

– Это военного вида джентльмен справа от меня? Главным образом мы говорили о вашей матери.

– Жаль, – ответила девушка, теперь уже жалея, что задала этот вопрос. – Я надеялась, что для первого вечера он выберет другую тему!

– Он и пытался предложить пару других, – сознался незнакомец, – но я так мало путешествовал по свету, что обрадовался, когда он принялся рассказывать о себе. Надеюсь, мы подружимся. К тому же он так хорошо говорил о миссис Девайн.

– В самом деле?

– По его словам, он женат уже двадцать лет и никогда не жалел об этом за исключением одного раза!

Ее черные глаза сверкнули, но когда они встретились взглядами, всякое подозрение с ее стороны улетучилось. Она отвернулась, пряча улыбку.

– Так значит, он пожалел. Один раз.

– Лишь раз, – объяснил незнакомец, – пребывая в переменчивом раздражительном настроении. Он поступил честно, когда признал это. Поделился со мной. Думаю, я ему понравился. Действительно, он почти дал мне это понять. Сказал, что не часто выпадает возможность поговорить с таким человеком, как я. Рассказал, что, когда они с вашей матерью путешествуют, их всегда принимают за молодоженов. Некоторые из историй, которые он поведал, оказались весьма забавными. – Незнакомец засмеялся. – И даже здесь их в основном называют «Дарби и Джоан» [9] .

– Да, – подтвердила девушка, – это так. Мистер Лонгкорд придумал им это прозвище на второй вечер после нашего приезда. Все решили, будто это умно, хотя, по мне, вполне очевидно.

– Мне кажется, нет ничего прекраснее любви, которая выдержала жизненные невзгоды. Сладкий нежный цветок, который распускается в сердцах молодых, в таких сердцах, как ваше, тоже прекрасен. Любовь молодых к молодым – это начало жизни. Но любовь пожилых к пожилым – это начало чего-то более долгого.

– Похоже, вам все кажется прекрасным, – проворчала девушка.

– А разве не все прекрасно? – поинтересовался незнакомец.

Полковник закончил читать газету.

– Вы оба поглощены весьма увлекательным разговором, – заметил он.

– Мы обсуждали всяких Дарби и Джоан, – объяснила его дочь. – И как прекрасно, когда любовь выдерживает жизненные невзгоды!

– Ах, – улыбнулся полковник, – вряд ли это справедливо. Мой друг все повторяет циничной молодежи признания пылкого супруга своей даме средних лет, и в некотором роде… – В игривом настроении полковник положил руку на плечо незнакомцу и заглянул в глаза. И вдруг неуклюже выпрямился и залился румянцем.

Кое-кто называл полковника невежей. И не просто называл, а вполне четко объяснял свою точку зрения, так что полковник и сам понимал, почему был невежей.

– «А вы с женой живете как кошка с собакой, в позоре для вас обоих! По крайней мере, быть может, у вас хватит такта попытаться скрыть это от общества, а не подшучивать над своим постыдным положением с каждым встречным. Вы просто невежа, сэр, невежа!»

Кто осмелился произнести эти слова? Не незнакомец – его губы не шевельнулись. Кроме того, голос принадлежал не ему. В самом деле, голос был больше похож на голос самого полковника. Полковник переводил взгляд с незнакомца на свою дочь, с дочери на незнакомца. Они явно не слышали этого голоса, это была чистой воды галлюцинация. Полковник снова вздохнул.

И все же от неприятного осадка было не так-то легко избавиться. Несомненно, шутки с незнакомцем на такую тему свидетельствовали о дурном вкусе. Ни один джентльмен не поступил бы так.

Да и потом, ни один джентльмен не допустил бы такой остроты. Ни один джентльмен не позволил бы себе постоянно пререкаться с женой, и уж точно никогда во всеуслышание. Как бы ни раздражала его женщина, джентльмен сохранил бы самообладание.

Миссис Девайн, поднявшись, медленно шла по комнате. Страх охватил полковника. Она собиралась сделать ему возмутительное замечание (он видел это по ее глазам), которое раздосадовало бы его и заставило грубо огрызнуться. Даже этот полный идиот – незнакомец – смог бы понять, почему остряки пансиона окрестили их «Дарби и Джоан», осознать тот факт, что галантный полковник забавлялся, в беседе с соседом по столу осмеивая собственную жену.

– Моя дорогая, – вскричал полковник, поспешив заговорить первым, – тебе не кажется, что в комнате холодно? Я принесу тебе шаль.

Все было бесполезно – полковник это чувствовал. Они давно привыкли предварять любезностями самые ужасные оскорбления в адрес друг друга. Она шла дальше, размышляя над подходящим ответом, подходящим с ее точки зрения, разумеется. Еще мгновение, и все узнают правду. Дикая, фантастическая мысль мелькнула в голове у полковника: если уж такое случилось с ним, то почему не с ней?

– Летиция! – вскричал полковник, и его тон удивил ее настолько, что она онемела. – Я хочу, чтобы ты внимательно взглянула на нашего друга. Он никого тебе не напоминает?

Миссис Девайн, услышав такую просьбу, окинула незнакомца долгим пристальным взглядом.

– Да, – пробормотала она, повернувшись в супругу, – напоминает. Кто он?

– Не могу понять, – ответил полковник. – Может быть, ты вспомнишь.

– Через некоторое время – да, – задумчиво произнесла миссис Девайн. – Это некто из далекого прошлого, когда я еще была незамужней девушкой в Девоншире. Спасибо за предложение, если тебя это не сильно затруднит, Гарри. Я оставила шаль в гостиной.

Как объяснял мистер Огастес Лонгкорд своему компаньону Исидору, именно беспредельная глупость незнакомца и являлась причиной всех проблем.

– Дайте мне человека, который может позаботиться о себе или думает, что может, – заявлял Огастес Лонгкорд, – вот уж я развернусь! Но когда беспомощный младенец отказывается даже смотреть на твои вычисления, говорит, что одного твоего слова ему достаточно, и передает тебе свою чековую книжку, чтобы ты сам ее заполнил, – это не по правилам игры.

– Огафтеф, – последовала лаконичная реплика от его компаньона. – Вы болван.

– Ладно, мой мальчик, теперь ваша попытка, – предложил Огастес.

– Как раф это я и фобирался фделать.

– Ну и?.. – поинтересовался Огастес следующим вечером, когда встретил Исидора, поднимавшегося по лестнице после долгого разговора с незнакомцем в гостиной за закрытой дверью.

– О, и не фпрафивайте меня. Глупый он, вот и вфе.

– Что он сказал?

– Фто он фказал! Говорил о евреях и о том, какая великая это нация, и как неправильно о них фудят люди, и неф подобную фепуху. Будто некоторые из фамых дофтойных людей, которых он когда-либо вфтрефал, были евреями. Думал, я один из них!