Друзья мои - книги (Заметки книголюба)

Так, забытые и давно затерянные программы или приглашения на то или иное празднество помогают восстановить быт и то, что составляло предмет познаний или развлечений минувших поколений. Мне кажется, что это неоценимый материал. А разве первое воздушное путешествие из Москвы не может войти в историю воздухоплавания или, проще говоря, в историю героических дел человека?

(171)

"ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАМЕТКИ

Всякий экземпляр должен быть подписан мною для избежания контрфакций"-и подпись автора: Хризостом Бургардт. Книжка с такой последней страницей носит название "Литературные заметки. Сочинения Хризостома Бургардта. Москва. 1858. Типография Штаба Резервов Армейской Пехоты".

На моем экземпляре есть надпись: "Редкость. В справочных изданиях не значится. Этого автора у Венгерова не указано".

Действительно, имени Хризостома Бургардта нигде не встретишь, а между тем он является одним из страстных апологетов славянофильства. Питомец Московского университета, ученик Т. Н. Грановского, Бургардт неистово нападает на увлечение французской или английской литературой, доказывая все преимущества славянских авторов. Перечисляя бывших питомцев Московского университета Фонвизина, Богдановича, Новикова, Кострова, Карамзина, Жуковского, Гнедича, Грибоедова, Тургенева,- автор восклицает: "Мне нужды нет до Байронов, Шиллеров, Гёте, Флорианов, Беранже, когда у нас есть Мицкевич, Пушкин, Поль, Красинский, Мальчевский, Жуковский, Лермонтов и множество других. Нисколько не позавидуем иностранцам - Теккереям, Дюмасам, Сандам, Сю и проч., когда у нас есть свои Гоголи, Тургеневы, Аксаковы, Крашевские, Корженевские, Малэцкие, Вильковские и т. п. ... В нас есть все дарования, все способности... Если бы мы любили свое, родное, если бы мы были сыновья своей страны, если бы мы живо представляли колыбель нашу... то не ездили бы так жадно за границу, не обогащали Французов, Немцев, Итальянцев, Англичан, а себя и своих, не бросались бы на (172) Французские, Английские, а читали Польские, Русские, Чешские и тому подобные произведения. Нет! у нас литературный патриотизм, Славянофильство на словах".

Кто был по национальности этот Хризостом Бургардт, еще более радикальный, чем самые правоверные славянофилы, неизвестно, как неизвестно, почему он боялся, что кто-нибудь может воспользоваться текстом его книжки, и снабдил каждую собственноручной подписью.

Примером другой весьма редкой книжки такого же рода может служить вышедшая в 1839 году в Москве "История одной книги" Н. Мельгунова. Суть книжки заключается в том, что некий литературовед Кениг выпустил в Германии книгу под названием "Литературные картины России" ("Literarische Bilder ans Russland"), в которой весьма изрядно досталось издателю "Северной пчелы" Булгарину. "Северная пчела" первая восстала против меня и против книги г. Кенига,- пишет автор.- Выходка меня удивить не могла. Не мог удивить и ее тон: это был обыкновенный тон газеты, от которого ей не отвыкать же на старости лет... Не повторяю здесь обвинений газеты... приведу лишь одно наивное замечание противника, которое достаточно обозначит дух его критик. "Нас удивляет еще и то, - говорит он,- какой это сердитый г. Мельгунов; и за что это он сердится особенно на Булгарина".

Мельгунов в своей брошюре доказывает, что не является соавтором Кенига, он только помогал ему разобраться в явлениях русской литературы. Один из сторонников Булгарина - некий критик Менцель,- разбирая книгу Кенига, писал: "В книге Кенига сказано, что Булгарин подражатель Лесажа и Жуи и что его знаменитый, столько раз изданный и переведенный роман "Иван Выжигин" есть его худшее произведение. Такое страстное порицание может быть объяснено разве тем только, что роман Булгарина изображает темную сторону русской жизни... Иначе показалось бы непонятным, каким образом в ряду русских поэтов именно т о т и заслужил порицания, кто всех верней и живее изобразил русские нравы и обстоятельства и поэтому-то сделался вне России самым народным изо всех русских писателей. Творения, подобные превосходному Ивану Выжигину, вообще не могут быть оценяемы с одной литературной или эстетической точки зрения".

(173) Если бы не подпись Менцеля, можно было бы предположить, что это Булгарин писал сам о себе; впрочем, возможно, он приписал Менцелю от имени третьего лица такую свою характеристику: это вполне в нравах Булгарина, и редкая книжка Н. Мельгунова, подобно книжке Хризостома Бургардта, приоткрывает страничку из литературного прошлого.

КНИГА БЕССМЕРТНА

. Немцы были изгнаны из Умани, и на улицах города вплотную, без разрыва, стояли брошенные ими в бегстве автомашины, бронетранспортеры и танки. В городе еще пахло гарью, тем звериным душным запахом, какой оставляют после себя бегущие массы людей, и вонью гниющих продуктов: в грузовиках стояли бочки с огурцами и капустой и лежало несколько зарезанных, в спешке даже не освежеванных коров.

На одной из улиц сквозь разбитое окно нижнего этажа я увидел груды сваленных на полу книг. Вид книг всегда волнует меня, и я зашел в помещение, в котором сразу по стеллажам определил библиотеку. Никого в помещении, казалось, не было, только вглядевшись, я увидел скорбные фигуры двух немолодых женщин, разбиравших в соседней комнате книги. Часть книг уже стояла на полках. Я подошел к женщинам, и мы познакомились: одна оказалась учительницей русского языка Зинаидой Ивановной Валянской, другая - библиотекаршей районной библиотеки Юлией Александровной Панасевич, а книги, лежавшие на полу, они перетаскали из подполья, где книги (174) пролежали всю оккупацию. Я взял в руки одну из книг - это оказался учебник экономической географии, но, перелистав несколько страниц, я с недоумением обратился к титулу книги: содержанию он никак не соответствовал.

– Работа нам предстоит немалая,- сказала одна из женщин.- Дело в том, что по приказу гебитскомиссара Оппа мы должны были уничтожить все книги по прилагаемому списку,- и она достала из ящика целую пачку листков с тесными строками машинописи: это был список подлежавших уничтожению книг.- Мы переклеивали со старых учебников и разных других книг заглавные страницы, и нам удалось спасти почти все, что подлежало уничтожению,- добавила женщина с удовлетворением.- Так что не удивляйтесь, если том сочинений Ленина, например, назывался руководством по вышиванию.

Это было действительно так: две мужественные женщины спасли целую районную библиотеку, вклеивая в подлежавшие уничтожению книги другие названия или вкладывая их в другие переплеты. Теперь они разбирались в своих богатствах, ставили книги на полки и восстанавливали то, что по распоряжению назначенного директором библиотеки Крамма они должны были разорвать на клочки.

В Умани, в помещении районной библиотеки, я убедился в бессмертии книги.

Это ли не лучший рассказ о руках, которые умеют не только листать страницы книг и заносить в картотеку названия, но и сделать книгу символом бессмертия. Библиотекарши в Умани спасали не одни лишь книги, они спасали, может быть, сами даже не сознавая этого, идею человеческой свободы, выраженную в Слове.

(175)

НА РОДИНЕ ВОЛЬТА

Итальянский городок Комо был некогда римской крепостью. В наше время в нем производят бархат и шелк, а также машины и резиновые изделия. Городок этот тихий, на берегу поэтического озера Комо - является родиной римского писателя Плиния Младшего и одного из основателей учения об электрическом токе Алессандро Вольта. Но однажды его дремлющую историю нарушила современность, и вот как это произошло.

В Комо в 1927 году, по случаю столетия со дня смерти Вольта, была устроена небольшая международная выставка, вблизи которой по вечерам зажигался гигантский ликторский пучок - эмблема фашизма, утверждавшего в те годы, что фашизм является символом цивилизованного мира, а в Советской стране попрана всякая культура и в ней царит средневековое варварство.

На выставке в Комо был, однако, и русский отдел, в котором представлены были изделия наших кустарей, палехские шкатулки, фарфор и, между прочим, книги. Фашистская печать утверждала, что книгопечатание в России стоит на самом низком месте и в ней издают лишь пропагандистскую литературу.

Я пришел на выставку с двумя итальянскими журналистами, которые предполагали посетить Советский Союз и очень заинтересовались одним из его граждан, к тому же писателем: писатель в их понимании не имел ничего общего с тем, чем заставляют заниматься литератора в Советской стране.

– Скажите,- спросил меня один из них,- это правда, что писатели в Советской России пишут только на те (176) темы, которые им раздаются правительством? Это правда, что писатели состоят на жалованье, и сколько вам платят в месяц? На какие специально пропагандистские темы вы пишете ваши книги?

– Знаете,- сказал я,- здесь на выставке есть русский книжный отдел. Там вы можете посмотреть наши книги и, кстати, наглядно убедиться в том, что мы действительно состоим на жалованье и пишем на заданные нам темы. Ведь гораздо лучше посмотреть все это, чем я буду вам об этом рассказывать.