Друзья
Шрифт:
Сколько раз говорил себе Андрей, что не может его оскорбить отношение человека, которого он не уважает. На той шкале измерений, с которой единственно сверялся, каждого соотносил Чмаринов, свои были приняты масштабы, свои ни на что не похожие расставлены деления. Вот и сиди жди. А в душе накипало.
Открылась дверь. Вошел Дятчин. Все поднялись. Андрей видел, что он не попадает в поле зрения строго перед собой направленного взгляда. И тут тоже были свои понятия: не вошедший здоровался первым, а нижестоящие.
В новом костюме, выше ростом и шире в груди (только ботинки все те же растоптанные,
Стоял Дятчин, стояли все. Сидеть одному – глупо как-то, по-мальчишески, вроде хочет доказать… Но еще глупей стоять вот так, когда тебе даже не кивают.
Вдруг Дятчин вполоборота к нему спросил строго:
– А товарищ кого ждет?
Как об иностранце, который языка не понимает (да нет, к иностранцам бы все почтение!), как о глухонемом при нем же сведения о нем запрашивает. А уж чтобы по имени-отчеству или по фамилии обратиться… Хоть сжало у Андрея внутри, как будто ухнул в глубину, ответил он вежливо, спокойно:
– Мне назначено к тринадцати часам,- и вот теперь встал.
В толстых стеклах очков Дятчина кругами слоился свет и отражались два матовых потолочных плафона. Не дослушав, Дятчин повернулся к помощнику:
– Что, Алексей Филиппович обещал сегодня быть?
Себя Андрей сейчас нe видел, но Дятчин, глянув на него, заговорил вдруг мягко, увещевательно: действительно, на сегодня Алексей Филиппович назначил нескольким товарищам, но еще вчера стало известно…
– Вам надо было прежде позвонить, уточнить… Что же вы не предупредили товарища? – выговаривал он Чмаринову.
Он что-то говорил еще и снова Чмаринову выговаривал.
– Товарищ не спрашивает ничего,- железно стоял тот.
И долго еще Андрей не мог об этом вспоминать спокойно. Понимать он понимал, что это Чмаринов давал ему образование – так-то, мол, кто гордится,- но думать об этом спокойно не мог.
Он позвонил Смолееву и неожиданно для себя на следующий день был принят. Впервые Андрей входил в кабинет, который, впрочем, знаком был ему зрительно: деревянные панели по стенам, письменный стол в глубине, торцом к нему стол для заседаний, два ряда стульев, книжный шкаф. Смолеев пригласил его за низенький стол у окна.
Сели друг против друга, сюда же им принесли чай в стаканах.
Искрился на свету хорошо заваренный чай, лимон в блюдечке зеленоватыми кружочками, конфеты шоколадные, сушки. Для начала было сказано несколько необязательных фраз.
– Игорь Федорович, вот вы меня приняли.- Жестом руки Андрей обвел стол и все, что на нем.- Никто не ищет себе хлопот, я знаю.
– Разумеется.
– Честно говоря, не знаю даже как начать. Это Талейран наставлял молодых дипломатов: «Главное – не проявлять инициативы». Точно про нас. Ведь нам, архитекторам, платят за должность. Хоть, во всю жизнь ни одного проекта не создай.
Ему показалось, что Смолеев что-то хочет сказать, и он поспешил, пока его не перебили:
– Да нет, Игорь Федорович, я понимаю. Я даже доказать могу, что их надо строить.
Тут все высокие слова наготове. О самоотречении
зодчих ради того, чтоб решить проблему массового жилищного строительства. Об умении пожертвовать своим творчеством, общественным престижем, о гражданском подвиге архитекторов… Слова эти я знаю. Но не нужно ничем жертвовать, нет даже такой экономической необходимости. Дороже они выходят, эти пятиэтажные бараки, дороже, если все подсчитать. Вот расчеты, посмотрите сами.Смолеев смотрел, слушал. Отхлебывал горячий чай. Он знал примерно, с чем идет к нему этот человек, что будет говорить. Но что для Медведева было главным из главных, заслоняло все на свете, для Смолеева было одним из ряда дел.
Знал Смолеев, что не с легкой душой расставался Бородин с проектом микрорайона, которым уже хвалиться начал. С ним связаны были у «мэра» собственные честолюбивые мечты: новый район лежал на въезде в город с аэродрома… Не в возможностях Смолеева изменить сейчас что-либо: на то имелось много причин, которые он не мог объяснять.
В конечном счете, что бы ни делали люди, жизнь движется по равнодействующей сил.
Тут ее путь пролегает. Но до этих пор каждый тянет ее в свою сторону, каждый по-своему направить норовит. Наверное, потому по одной своей цели люди не достигали, как было задумано: путь лежит по равнодействующей, а цель намечает каждый свою. И еще то свойство есть у жизни, что даже неправильное поначалу решение она все равно обкатает по-своему. Но он слушал Медведева с интересом.
Перед ним был человек, в котором сильней личных выгод заложено стремление сделать то, к чему он призван. Может быть, в этом и состоит смысл жизни: осуществить заложенное в тебе природой. Такие люди движут жизнь. И движут бескомпромиссно.
– Я видел ваши работы.- Смолеев сломал сушку в руке.- Я мало разбираюсь в архитектуре… (Тут Андрей подумал: «Устраняется или не боится признать?») Жена у меня… Не знаю, может быть… Во всяком случае, она считает, что разбирается.
Мне было интересно.
– Какие работы! – сказал Андрей.- Сам бы я хотел свои работы повидать. У архитектора одна молитва во всякий день: боже, дай…- Хотелось сказать: «Дай умного заказчика», но обидеть побоялся: – Дай заказчика, который бы стоял на уровне своего времени.
Однако Смолеев понял.
– А вы не тактик.
– Нет, не тактик.- Андрей вздохнул и закрыл блокнот.
И тут они встретились глазами, и заглянули друг в друга, и поняли больше того, что было сказано до сих пор.
– А нужно ли, Игорь Федорович? – сказал Андрей, обезоруживая улыбкой, ею же и обороняясь.- Все хотят приспособить тактику себе на службу, а кончается тем, что она приспосабливает человека. И уж где тут принципы, где что?
Откинувшись на спинку кресла, Смолеев смотрел словно издалека. Ни по лицу, ни по глазам ничего не прочесть сейчас.
Андрей положил блокнот в боковой карман.
Дальнейший разговор уже не имел смысла, он ждал, когда удобно будет встать. А Смолеев, глядя на него, думал не впервые о том, что способности и умение пробиваться в жизни – это дается человеку, как правило, в обратной пропорции.
– Что бы вы еще хотели построить?
– Да уж хотел…- Андрей потушил сигарету, встал.- Виллу, Игорь Федорович, виллу.