Друзья
Шрифт:
В минуты затишья доносился голос Александра Леонидовича. Он говорил в своем доме в своей манере – растягивая слова и с паузами:
– Есть чудное место у Дарвина в его «Автобиографии». Он пишет, как ехал в карете и ясно запомнил то место дороги, где решение проблемы неожиданно пришла ему в голову. В сущности,- Александр Леонидович произносил это слово так, будто у него сохло во рту: «в сущности»,- механизм этого дела во всех случаях один. Вот свидетельствует Альберт Швейцер…
Как песнь своей юности, слушает его голос Михалева, критикесса не первой молодости. Злые языки утверждают, что в былые времена
Когда-то право трактовать Александра Леонидовича было ее персональным и неотъемлемым правом. Потом Зотов, более молодой, потеснил ее. С выражением легкой укоризны: «Вот так мы порой не ценим старых верных друзей», она возвращала утраченные позиции:
– Меня только беспокоит там деромантизация идеи,- слышит Андрей,- которая обозначилась в архитектуре. Та простота, я бы даже не побоялась сказать – то упрощенчество…
Осмотрев на вилке со всех сторон кусочек розового балыка, обезопасив от возможного присутствия кости, она положила его в рот, вяло прожевывала.
Деромантизация, дедраматизация… Научились слова произносить. Не это тебя беспокоит! Всю жизнь при ком-то, всю жизнь на страже чего-то – и вроде дело делает. Вот уж кого, честно, не переносил Андрей.
– Медведев, говорят, вы хороший отец.
В больших красивых пальцах Людмила крутила рюмку, в ней золотилась искорка недопитого коньяка. И рыжие коньячные искорки в ее глазах, смотревших на него.
– Хорошие отцы в наш век редкость. Мужчины вновь мечтают о матриархате.
За шею охватили ее сзади детские руки: Олечка. Людмила через спинку стула потянулась к ней, высокой стала напрягшаяся грудь под тонким свитером. Глянула на Андрея и сочно поцеловала дочь. Снова глянула и снова поцеловала. Еще слаще, еще сочней.
– Беги!
– За Лидию Васильевну! За Лидию Васильевну тост!
– Уже!
– А я предлагаю еще раз и настаиваю: за Лидию Васильевну, которая…
Выпили за Лидию Васильевну. Людмила курила, положа ногу на ногу. Белыми пальцами с отпущенными перламутровыми ногтями поглаживала икру ноги в чулке телесного цвета. Андрей слышал этот шуршащий звук ноготков по капрону. Людмила. Люда? Мила?
Людмила все-таки.
– …и там, среди стада гиппопотамов, когда плыли по реке, Альберт Швейцер открыл путь к идее, которая его мучила. По этому поводу кто-то из менее известных англичан сказал – кстати, неплохо сказано, заметьте: «Если теперь спросят, зачем сотворены гиппопотамы, ответ должен быть один: чтобы просветить Альберта Швейцера». Неплохо? В моей жизни роль гиппопотамов сыграла молодая морковка. Да, да, не удивляйтесь. Тридцать лет прошло с тех пор, а я отлично помню, как Лидия Васильевна послала меня на рынок. Что-то Людочка заболела…
– Немировский, ты великолепен! – через всю комнату закричала Людмила.- Ты ходил для меня на базар задолго до моего рождения. И все это рассказывает на совершенно голубом глазу.
– Саша, ты, конечно, забыл. Это Галочка была маленькая.
– Да? Подымаю руки вверх. Тут я могу спутать. Но я отлично помню…
Кивая, Михалева улыбалась светлой грустной улыбкой, словно и это воспоминание принадлежало им обоим.
– …я помню как сейчас: взял в руки молодую морковку, и именно в
– Вас тоже посылали на базар?
– С ним это было единственный раз в жизни, и он всегда об этом вспоминает.
– Так, может быть, надо было чаще посылать?
– Лида! Мы совершенно забыли: у нас там где-то была нога. Нога! Зять наш охотился, прислал вчера с оказией кабанью ногу.
Андрей и Борька переглянулись через стол: старик неподражаем. С какой великолепной небрежностью это брошено: «Зять наш охотился…» И момент выбран точно: все уже сыты, но сохранили еще способность оценить и восхититься.
Зять, муж старшей дочери Немировских, молодой по мирному времени генерал, командовал чем-то крупным в Зауралье или в Средней Азии. Можно было представить себе эту охоту, похожую на маневры.
– Ну, знаете, родители! – Людмила вскочила молодо.- Сейчас я ревизую, что вы еще забыли. С вами только так!
Она была возбуждена. Пробегая мимо радиолы, звучавшей едва слышно, прибавила звук. И почти тут же донесся ее голос из кухни:
– Медведев! Идите на помощь. Требуется мужская сила: нести!
Андрею показалось, что все вдруг смолкло. И особенно чувствовал он сейчас молчание Ани. Не глядя ни на кого, он встал.
Людмила стояла в центре кухни. Высокие каблуки, высокие сильные ноги, юбка в крупную клетку расклешена. В руке серебряная столовая ложка.
– Пробуйте.
Сунула ему в рот ложку с чесночным коричневым соусом, из своей руки кормила его.
– У-у?..
В глазах хмельные огоньки. Отняв у него из зубов, сама взяла ложку в рот. Одними зубами, не портя помады, пробовала.
– Вку-усно! – Даже носик у нее наморщился – так вкусно.- Вместе будем пахнуть чесноком.
В кухне горы вынесенной сюда посуды, вся мойка заставлена. Но это как в тумане.
– Ну что же вы, мужчина? Берите!
Она воткнула нож в толстую доску, на которой лежал изжаренный окорок, подняла и, как держала, вместе со своими руками, положила ему на руки.
– Не уроните! Тут есть что держать. И смело глянула ему в глаза.
Он вдруг охрип, сел вдруг голос. Сердце билось редкими, сильными толчками.
А Людмила смотрела и улыбалась.
– Я тут, кажется, забыла…- Издали предупреждая о себе, говорила Лидия Васильевна. Она сунулась головой в холодильник, не глядя на них, не за дочь уже, за себя стыдясь.- Тут где-то было у меня…
– Ты точно уверена, что здесь забыла? – спросила Людмила весело. И только теперь медленно убрала руки из-под доски, из его рук. Взглядом она уже была с ним на «ты».- Несите. Я соус несу.
Окорок был килограммов на шесть весом. Андрей нес его перед собой: жареное кабанье мясо на грубой доске с воткнутым торчмя грубым ножом. Когда вносил в стеклянные двери, Людмила, замыкавшая шествие, говорила громко:
– Не уроните на кого-нибудь, Медведев! Это острый охотничий нож!
Хор изумленных голосов приветствовал их общим:
– Ну-у!..
Красный уже Борька Маслов кричал:
– Живы? Оба?
И хохотал. Жена останавливала его. Аня с сильно блестящими глазами и румянцем на щеках о чем-то живо спорила с Семеном Семеновичем.
– Ты знаешь, действительно целая нога,- садясь рядом с ней, сказал Андрей очень естественно. А самого стыдом обдало вот за эту свою ложь, такую естественную.