Дрянь (сборник)

Зиняк умер не сразу. Он сумел подняться и пошел вперед, через сквер. Надо думать, он хотел добраться до дорожки, идущей от метро, на которой всегда есть люди, но сделать этого не смог. Его нашли в десяти метрах от нее часа через полтора. Уже мертвого.

— Ну, раз говорит, — вздохнул Валиулин, — тогда я тебе еще кое-что порасскажу. Да ты садись, садись… И я сел.

— Дело в том, что квартирка, которую в тот вечер обнесли, была выбрана не случайно, а по наводке. Почему я так думаю? Потому, что, во-первых, пришли тогда, когда хозяева были в отъезде, — Валиулин загнул один палец, во-вторых, все соседи по площадке находились дома, но в дверь им никто не звонил, стало быть, работали не обходом, а точно знали, куда идут. В-третьих, в квартире два довольно сложных финских замка, но их не ломали, а открыли отмычками, причем с минимальными повреждениями — значит, опять-таки были готовы. В-четвертых, взяли много, даже очень, но в комнатах почти ничего не переворошили: знали, где что лежит. В-пятых, действовали спокойно, неторопливо, сначала зашторили в квартире все окна, а там, где штор не хватало, занавесили специально принесенными с собой плотными тряпками, потом, как видно, зажгли свет и, не суетясь, отобрали и упаковали все, что хотели.

Валиулин загнул все пять пальцев и повертел передо мной плотно сжатым кулаком.

— Ну как, достаточно?

Я пожал плечами:

— Скорее всего — да, по наводке, но для полной уверенности…

— А для полной уверенности, — перебил меня Валиулин, — есть шестой пальчик! — И тут же этот пальчик продемонстрировал. — За последние одиннадцать месяцев в Москве совершено семнадцать аналогичных краж: все, как одна, из богатых квартир, в отсутствие хозяев в городе, с подбором ключей, а главная деталь — с этими тряпками на окнах.

— Ничего не понимаю, — удивился я. — Семнадцать краж! Да если грамотно поработать с потерпевшими…

— Ты нас за дураков-то не держи, — снова перебил Валиулин. — Работали, не сомневайся. Только ни черта не наработали. Потерпевшие — Ноев ковчег какой-то, от профессоров до фарцовщиков. Половина друг друга просто знает, с другой половиной есть общие знакомые или знакомые знакомых… Короче, такая каша! Мы тут список составили, человек семьдесят, все по большей части солидные, уважаемые люди, я тебе потом его дам…

Он еще что-то говорил, объяснял про этих людей, про этот список, но я его не слышал, у меня словно уши, заложило.

— Погоди, — остановил я его, — да погоди ты! Мне-то он на кой, твой список?

Валиулин замолчал, зачем-то снова снял очки, но протирать их не стал, просто повертел в руках, будто раздумывая, нужна ли ему эта вещь. Решил, очевидно, что нужна, и со вздохом водрузил на место.

— Семь краж из семнадцати совершены в вашем районе, на территории одного отделения. Три из них — в микрорайоне, который обслуживал Зиняк. Я хочу, чтобы ты пошел на его место.

— А почему меня? — спросил я недоверчиво. — Что, нельзя кого-нибудь из ребят откомандировать?

— Можно, — покладисто согласился Валиулин. — Только шило-то в мешке не утаишь! Где гарантия, что тот, кому надо, не пронюхает, что новый участковый еще вчера был сыщиком в МУРе? А если пронюхает, сам понимаешь, какой будет результат… Ты — совсем другое дело! Ты здесь родился и вырос, многих знаешь, тебя знают — раз. — Он по своей манере принялся загибать пальцы. — Известно, что пару лет назад тебя выперли из органов…

При этих словах я почувствовал, как щеки мои непроизвольно заливает краска. Мысль вертелась в голове почему-то одна: дурак ты, Валиулин, разве так людей уговаривают?! А он тем временем невозмутимо продолжал загибать свои короткие толстые пальцы:

— …Так что ничего удивительного в глазах людей не будет, что ты туда снова попросился, ну, тебя и взяли пока с понижением — два.

— Да не прошусь я!

Было действительно в валиулинском предложении что-то унизительное. Зовут, когда понадобился…

— Не просишься, — мягко подтвердил Валиулин. — Я тебя прошу. Мы просим. И наконец, три: ты хороший сыщик.

— Если хороший, что ж вы дали меня сожрать? — поинтересовался я язвительно. Но Валиулин только плечами дернул и ничего не ответил, сочтя, как видно, вопрос риторическим — раз, к данному делу не относящимся — два.

— Ну ладно, — сказал я после паузы, убедившись, что в этом направлении разговор развиваться не будет. — А вы сами себе голову не морочите? У нас в районе полным-полно дорогих кооперативов вперемешку с домами для начальников. Престижный у нас райончик! Чего ж удивляться, что как раз тут и воруют?

— Семь, — проникновенно произнес Валиулин, подливая себе в кружку остывшего чая. — Семь из семнадцати. Тут не надо быть Эйнштейном…

— Допустим, — продолжал я упрямиться. — Но при чем здесь участковый? Участковый — это всего домов пятнадцать-двадцать. Может, в то же отделение да своего человека сыщиком, а?

— Три, — уже не проникновенно, а укоризненно, как непонятливому ребенку, почти пропел Валиулин. — Три из семи на территории Зиняка. И если сыщик будет шастать по домам с расспросами, тот наверняка насторожится. А что участковый ходит — так это его работа!

— Значит, — подытожил я, — ты считаешь…

— Ага, — кивнул с готовностью Валиулин. — Наша контора, правда, компьютером еще не обзавелась, но по старинке, на глазок… Очень много шансов, что наводчика надо искать где-то здесь.

2

Я сидел в углу и листок за листком читал доставшийся мне в наследство небогатый архив. Зиняк не любил запятых, мысль его была пряма: «Мною участковым инспектором Зиняком Г. Г. около 23 часов в квартире № 6 дома № 14 по Воробьевскому переулку обнаружены двое мужчин в состоянии опьянения без документов. Проживающая в квартире Муралева Е.В. нецензурно угрожала и оставлена дома будучи мать малолетнего ребенка». Но по большей части в папках были жалобы участковому от населения, а иногда следующие за ними объяснения тех, на кого жаловались. Кто-то пил, кто-то лупцевал жену, кто-то резал соседу обивку на двери. Все это была теперь моя работа.

Когда я сварливо заметил Валиулину, что кроме поиска иголок в стоге сена у участкового своих дел по горло, он только пожал плечами:

— Две зарплаты я тебе обещать не могу.

Впрочем, к этому моменту ему уже было ясно, что я согласен. Все как-то разом совпало: смерть деда, моя комната в общежитии для молодых и не очень молодых специалистов, где я за два года изучил все узоры на обоях, предрассветный Валиулин в роли Сирены. Одним словом, тоска по ностальгии.

— Езжай на свой завод, увольняйся, — сказал он мне на прощание: вернешься в Москву, подавай документы в кадры, все будет нормально. Чем быстрее начнешь работать, тем лучше. Только одно условие: о том, что ты делаешь для нас, никому ни слова.

— То есть? — удивился я. — Даже в отделении?

Валиулин со скорбным видом пожевал губами и кивнул:

— Даже в отделении. Мы ведь с тобой про него ничего не знаем. Кто он, что, какие связи, какие возможности? А береженого Бог бережет…

Из того, что осталось мне от Зиняка, цельная картинка местных нравов не склеивалась. Это были какие-то незавершенные отрывки из чужих драм, клочки страстей. К тому же я нашел всего два заявления от жильцов тех домов, которыми интересовался Валиулин. Рогачевский Борис Константинович, персональный пенсионер, жаловался на Соколкова, соседа сверху, ведущего антиобщественный образ жизни: у него, что ни день, допоздна сидят гости, стучат каблуками, двигают у пенсионера над головой мебель, а уходя, хлопают лифтом. Еще гражданка Брыль Е.Ф. сообщала властям, что из ее почтового ящика два раза за один месяц пропадал «Огонек». Негусто, а ведь надо с чего-то начинать.