Дублинцы (рассказы)

– Удачного Нового года, сэр.

– Вам того же, – радушно отвечал Габриэл.

Она опиралась на его руку, когда высаживалась из кеба и потом, когда, стоя на обочине, прощалась с другими. Она опиралась совсем легко, так же как и во время танца с ним, немного часов назад. Тогда он чувствовал себя гордым и счастливым, счастливым оттого что она его, гордым ее женственностью и грацией. Но сейчас, после стольких пылких воспоминаний, первое же касание ее тела, странного, музыкального, благоухающего, отозвалось во всем его существе острым спазмом желания. Под покровом ее молчания он крепко прижал к себе ее руку и, пока они стояли перед входом отеля, он чувствовал, словно они бежали из своих жизней, своего дома, бежали от обязанностей и друзей и с бьющимися сердцами безоглядно, неистово устремились к новому приключению.

Старый служитель дремал в холле гостиницы, устроившись в большом кресле с загибающейся спинкой. Вооружившись свечой, он повел их наверх по лестнице. В молчании они следовали за ним, мягко утопая ногами в толстом ковре, покрывающем ступеньки. Она шла позади портье, наклонив голову вперед, хрупкие плечи пригнулись как под какой-то ношей, и платье туго облегало ее стан. Он был способен сейчас схватить ее, прижать, стиснуть ее бедра руками, ибо руки дрожали от желания, и только с силою вдавив ногти в ладони рук, он сдерживал неистовый порыв тела. Портье приостановился, чтобы поправить оплывающую свечу. Они тоже остановились, несколькими ступеньками ниже. В тишине Габриэл мог слышать, как падают на подносик кусочки воска и как колотится в грудной клетке его сердце.

Проведя их по коридору, портье отворил дверь номера. Он поставил на туалетный столик свою шаткую свечу и спросил, когда они прикажут их разбудить.

– В восемь, – сказал Габриэл.

Портье указал на электрический выключатель и начал бормотать извинения, однако Габриэл прервал его.

– Нам никакого света не требуется. Света с улицы вполне достаточно. И я бы вам предложил, – добавил он, показывая на свечу, – забрать этот замечательный прибор, если вы будете так любезны.

Портье взял свечу несколько замедленными движениями, не сразу усвоив новую для него идею. Потом он невнятно пожелал им спокойной ночи и удалился. Габриэл запер дверь.

Неживой свет уличного фонаря протянулся длинным лучом от окна к двери. Сбросив на диван шляпу и пальто, Габриэл подошел к окну. Он глянул на улицу, пытаясь хоть слегка успокоить свои расходившиеся чувства. Отвернулся от окна, стал спиной к свету, облокотясь на комод. Она тоже сняла шляпу и пальто и сейчас стояла перед большим трюмо, развязывая пояс платья. Несколько мгновений он наблюдал за ней, потом негромко позвал:

– Грета!

Медленно она отвернулась от зеркала и в луче света пошла к нему. Лицо ее было таким серьезным, таким усталым, что слова замерли у Габриэла на устах. Нет, сейчас не время еще.

– У тебя усталый вид, – сказал он.

– Я правда слегка устала, – ответила она.

– А ты не захворала случайно?

– Нет, устала просто.

Она достигла окна и остановилась, глядя на улицу. Габриэл помедлил еще немного и, борясь с подступающею скованностью, решительно произнес:

– Да, кстати, Грета!

– Что?

– Ты знаешь этого беднягу Малинза? – сказал он скороговоркой.

– Да, а что с ним?

– Понимаешь, он, бедняга, в сущности, неплохой парень, – продолжал Габриэл неестественным тоном. – Он мне отдал тот соверен, что я давал ему взаймы, и я, право, не ожидал этого. Так жаль, что он не держится подальше от этого Брауна, он, право, неплохой парень.

Сейчас его начинало уже трясти от гнева. С чего это она выглядит такой отключенной? Он не знал, как начать. Возможно, она тоже на что-нибудь рассердилась? Если б только она сама повернулась к нему, подошла к нему! Взять ее вот сейчас, такой, было бы очень грубо. Нет, сначала должно что-то загореться в ее глазах. Он страстно хотел возобладать над этим ее непонятным настроением.

– А когда ты ему одолжил фунт? – спросила она после паузы.

Габриэл с трудом удержался от того, чтобы не взорваться грубыми выражениями насчет идиота Малинза и его идиотского фунта. Он жаждал воззвать к ней из недр своей души, неистово стиснуть в объятиях ее тело, возобладать над нею. Но он сказал только:

– Да в прошлое Рождество, когда он вздумал открыть магазинчик рождественских открыток на Генри-стрит.

Он был настолько уже в лихорадке желания и гнева, что не услышал, как она приблизилась. С минуту она стояла перед ним, глядя со странным выражением. Потом, вдруг вытянувшись на цыпочках и легким движеньем положив руки ему на плечи, поцеловала его.

– Ты очень великодушный человек, – сказала она.

Габриэл, охваченный наслаждением от неожиданного поцелуя, неожиданной фразы, поднял руки к ее волосам и начал их гладить, едва-едва прикасаясь пальцами. Они были вымытые, тонкие и блестящие. Его сердце было снова до краев полно счастьем. Она сама подошла к нему, в точности когда он жаждал этого. Может быть, у нее были те же мысли, что у него. Может быть, до нее дошел тот порыв желания, что был в нем, и у нее родилось встречное настроение. Теперь, когда она так легко подалась к нему, он удивлялся собственной скованности.

Он стоял, продолжая гладить ее по голове. Потом, гибко скользнув одной рукою вдоль ее тела и привлекая ее теснее к себе, спросил мягко:

– Грета, милая, о чем ты сейчас думаешь?

Она не ответила и не подалась теснее к нему. Он опять спросил, так же мягко:

– Пожалуйста, скажи мне, о чем. Мне кажется, я сам знаю. Правда, я знаю?

Сначала она не отвечала. Потом вдруг у нее брызнули слезы, и она выговорила с трудом:

– Я думаю про эту песню «Девица из Огрима».

Вырвавшись из его объятий, она бросилась на постель и спрятала свое лицо, схватившись за спинку кровати вытянутыми руками. Габриэл застыл на миг, пораженный, но тут же пошел за ней. Минуя трюмо, он бегло увидел в нем себя в полный рост, широкий пластрон рубахи, в обтяжку на плотном туловище, лицо, выражение которого всегда его удивляло при встречах с зеркалом, мерцающие очки в золотой оправе. Он остановился поодаль, не приближаясь вплотную, и спросил:

– Но что же такого в этой песне? Почему ты заплакала?

Она приподняла голову и, как ребенок, вытерла глаза кулачком. Голос его прозвучал участливее, чем он хотел:

– Ну почему, Грета?

– Я думаю про человека, который пел эту песню давным-давно.

– И кто же был этот человек давным-давно? – спросил Габриэл с улыбкой.

– Один человек, которого я знала в Голуэе, когда я там жила с бабушкой, – сказала она.

Улыбка сползла с лица Габриэла. Гнев и досада начали снова сгущаться в его мозгу, а в жилах тускло затлелся огнь окрашенного гневом желания.

– Это кто-то, с кем у тебя был роман? – спросил он с насмешкой.

– Это был один мальчик, которого я знала, – ответила она, – по имени Майкл Фьюри. Он часто пел эту песню, «Девица из Огрима». Он был очень тонкий.

Габриэл промолчал. Он не хотел, чтобы она подумала, будто его интересует этот тонкий мальчик.

– Я так и вижу его, – сказала она после небольшой паузы. – У него были огромные темные глазищи, и в них такое выражение – ну такое!

– А, так ты в него влюблена? – спросил Габриэл.

– Я с ним ходила гулять, когда жила в Голуэе, – отвечала она.

В мозгу Габриэла мелькнула мысль.

– Так, может быть, поэтому ты хотела поехать в Голуэй с этой Айворз? – произнес он холодно.

Она посмотрела на него и удивленно спросила:

– Зачем это?

Под ее взглядом Габриэл почувствовал себя неловко и, пожав плечами, сказал:

– Откуда я знаю? Может быть, повидаться с ним.

Она медленно отвела взгляд, следуя взором к окну вдоль луча света.

– Он умер, – вымолвила она наконец. – Умер, когда ему было всего семнадцать. Правда, это ужасно, умереть таким молодым?